Грязь и вода летели из-под колес моей старой «Мазды», когда я, подпрыгивая на ухабах, катил по засыпанной гравием дорожке к ферме Ларри. Он вызвал меня от соседа, потому что телефона у него не было, чтобы я приехал осмотреть корову с маститом. Подъехав к концу дорожки, я увидел черно-белую колли, ковылявшую по унавоженному двору, сильно хромая. Я обратил на это внимание, хотя на ирландских фермах мне часто доводилось видеть хромых собак: эти животные не были у них в приоритете, разве что отличающиеся особыми рабочими качествами. Мастит у коров — это инфекция вымени, которая ведет к отсутствию молока, что для фермеров гораздо важнее. Я оставил машину возле ворот, которые держались на веревке, привязанной к электрическому столбу, и пошел искать Ларри.
Ларри являл собой живописное зрелище. Он стоял, сгорбившись и опираясь на приоткрытую дверь своего дома в грязных, потрескавшихся от старости болотных сапогах, в драных штанах из грубой ткани цвета навоза и в свободном ирландском шерстяном свитере крупной вязки «дженсай» с несколькими дырами. То, что было накинуто сверху, вообще не поддается описанию. Когда-то это, видимо, было плащом, но теперь превратилось в некую вощеную накидку, наброшенную на плечи и подвязанную древним, истертым почти до прозрачности кожаным ремешком. Его всклокоченные сальные волосы переплелись с длинной бородой, покрывавшей впалые щеки, а глаза сурово смотрели из-под нависших косматых бровей. Верхние зубы коричневого цвета нависали над нижней губой, что говорило о неправильном прикусе из-за верхнечелюстной прогнатии, но придавало ему какой-то трогательности. Ларри был очень сутул, а поскольку он не отличался высоким ростом, при разговоре ему приходилось одновременно поворачивать голову и вбок, и вверх, вытягивая шею, чтобы взглянуть на собеседника. Когда он говорил, из-за отсутствия нескольких зубов изо рта у него летела слюна. Несмотря на все это, он сиял, как начищенная пуговица, и его глаза искрились озорными огоньками.
Жил Ларри в трехкомнатном хлеву, крытом соломой, на крутом склоне холма в окружении деревьев и кустарников. Страшно грязный скотный двор с несколькими загонами для скота защищал дом от пронизывающих ветров. У Ларри было несколько коров, причем дойная любимица жила прямо в его доме. Корова жила в верхней части дома, расположенной чуть выше по склону холма. Ведя меня по комнатам с низкими балками. Ларри не пригибался, мне же пришлось согнуться. Он бормотал что-то про твердые соски, пока мы шли через кухню и спальню до коровника. Соски коровы действительно были твердыми как камень. Я сказал, что ничего сделать уже нельзя, спасти их невозможно.
— Ну что за ужасный человек! Просто ужасный! Вечно из всего делает проблему! Наверняка есть какой-нибудь способ! Ну. хоть какой-нибудь!
Мне пришлось вскрыть вымя скальпелем — обычный прием при мастите одной четверти вымени на финальной стадии. Я сделал корове укол и невинно спросил, почему Ларри держит корову в верхнем помещении, а не ниже по холму, ведь ему приходится выгребать навоз через собственную спальню и кухню, и выгребная канава таким образом проходит через весь его дом. Ларри наклонил голову, посмотрел на меня снизу вверх и заявил:
— Ну что за ужасный человек! Ужасный человек! Разве ж это не центральное отопление?
Конечно, так и есть. Глинобитные стены и соломенная крыша удерживали тепло от коровы, как в иглу, в этаком зловонном, заваленном навозом иглу.
Позже, когда я достал из машины препараты для лечения коровы и передал их Ларри, а хромой пес наблюдал за нами, Ларри вытянул шею и сказал:
— А нельзя ли подправить мою старую собаку, пока вы здесь?
Оказалось, что одна из коров лягнула колли и сломала ей бедренную кость. Собака вопросительно смотрела на нас обоих. Я сказал, что, наверное, прямо сейчас не смогу ей помочь. Это невозможно, поскольку у меня нет необходимых инструментов.
— Ах, ну что за ужасный человек! Ужасный человек! Вечно из всего делает проблему! У вас же в багажнике наверняка есть какие-то волшебные бутылочки?
Этот фермер искренне верил, что я могу исправить что угодно, как и многие люди, приходящие ко мне сегодня, хотя это и не так. Но он в этом ни минуты не сомневался.
Ларри жил очень просто. У него не было электричества, так как он украл все ближайшие электрические столбы вдоль дороги, чтобы построить скотный двор и хлев. Единственным источником света был мерцающий крест желтой лампы над кухонным столом — газовая лампа «Святое сердце Иисуса». Мотыльки и мухи предпочитали погибнуть на этой лампе, лишь бы не задерживаться в доме Ларри еще хоть на секунду.
Ларри наклонился и, схватив бедного пса за шкирку, поманил меня обратно на кухню. Он убрал со стола ветчину и джем, постелил свежую газету и знаком предложил мне действовать. Тронутый его настойчивостью и абсолютной верой в мое могущество, а также жалким видом несчастного пса, который явно страдал от боли, я решил попробовать сделать что в моих силах. Я пошевелил мозгами, и тут у меня в голове вспыхнула вторая лампа!
Я спросил у Ларри, нет ли у него какой-нибудь прочной проволоки. Он кивнул, понимающе подмигнул мне, ткнул себя в нос кривым грязным указательным пальцем правой руки. Ну, разумеется, проволока у него есть, раз он украл электрические столбы! Небольшая куча проволоки валялась за его домом, и я мог выбрать то, что мне нужно.
Вернувшись к «Мазде», я взял из багажника нужные «волшебные бутылочки» и вернулся на кухню, чтобы ввести собаке обездвиживающее средство для мелких животных — эторфин с метотримепразином. Сегодня это средство запрещено, потому что, хотя оно и обездвиживает, но замедляет дыхание и сердцебиение. Даже несколько капель этого средства могут привести к смерти человека. В этом случае нужно немедленно вводить антидот — дипренорфин («Ревивон»), Некоторым ветеринарам, насколько мне известно, это не удалось.
Я уложил обездвиженного пса на кухонный стол, а вокруг нас летали притягиваемые светом лампы мухи. Потом я сделал из проволоки петлю с двумя длинными распорками — вспомнил, как нас учил этому Эрик Уинстэнли в ветеринарной школе, знавший все о приемах старинной ортопедии. Хотя многие из них давно устарели, но этот способ сегодня мог мне пригодиться. Я обмотал проволочную петлю тряпками и закрепил вокруг лапы собаки в области паха. Нижнюю часть лапы я выпрямил и с помощью хирургической ленты прикрепил к U-образной раме из нижних перевернутых концов двух распорок. Получилось своего рода баскетбольное кольцо вокруг паха, поддерживаемое двумя проволоками перед лапой и за ней. Стопа собаки опиралась на основание этих проволок. Это позволило вытянуть бедренную кость от бедра до колена и зафиксировать ее фрагменты. Оставалось только надеяться, что они срастутся, образуя костную мозоль. Вряд ли лапа станет анатомически правильной, но если мозоль окажется достаточно прочной и не повредит мышцы, лапа собаки может стать вполне функциональной, хотя легкая хромота и сохранится.
Это была вытягивающая шина Томаса — Шредера. Впервые ее применили во время Первой мировой войны. С ее помощью раненые солдаты могли стоять и продолжать сражаться в окопах. С 1916-го по 1918-й шина Томаса, как ее тогда называли, снизила смертность от переломов бедренной кости с 80 до 20 процентов. Эта же шина должна была теперь спасти лапу собаки, лежащей на кухонном столе. Я вытянул сломанную заднюю лапу, перевязал ее, прикрепил к шине и обмотал скотчем, а потом сделал собаке укол ревивона и велел Ларри какое-то время держать пса дома.
Это ему не понравилось, так как собака жила на улице, но он подчинился, потому что я предупредил, что, если вернусь и увижу на повязке следы навоза, ответственность будет на нем. Впрочем, это могло случиться и дома, поскольку навоза здесь хватало.
— Ну что за человек! Ужасный человек! — причитал Ларри, возвращая ветчину и джем на прежнее место в центре стола.
Потом он наклонился над открытым очагом, над которым был закреплен металлический вертел с несколькими крюками. С одного он снял большой черный чайник.
— Выпьете чаю, прежде чем трогаться в обратный путь? — предложил он.
Я вежливо отказался, поблагодарив его за гостеприимство, и направился к выходу.
Много лет спустя мне пришлой, делать такую же шину для себя — из проволоки, детского сиденья для унитаза и старой кроссовки. После перелома щиколотки эта шина позволяла мне достаточно долго стоять, когда я оперировал. Хирург велел мне находиться в покое в течение полутора месяцев, но я никак не мог себе этого позволить — слишком много операций нужно было сделать. Понимаю, что в ваших глазах могу показаться лицемером, потому что сам всегда бешусь, когда хозяева моих пациентов не следуют моим рекомендациям, но я был уверен, что все под контролем — моя нога надежно закреплена и находится в полном покое, только не горизонтально, а вертикально. Впрочем, операция на моей ноге оказалась неудачной вовсе не по моей вине; искусственный костный трансплантат растворился и не заполнил отверстий в таранной кости. Пришлось делать операцию повторно, используя костный мозг из моей тазовой кости. Честно говоря, вины хирурга в этом тоже не было. В следующий раз я научился оперировать, сидя уже в кресле-каталке, поскольку отказать пациентам, которые во мне нуждались, я не мог.
Делайте, что я говорю, а не что я делаю!
В следующий раз я увиделся с Ларри морозным февральским утром несколько недель спустя, когда он вызвал меня срезать рога его быкам. Сделать это нужно было до того, как скот отправят на рынок. Операция жестокая, но необходимая, чтобы снизить риск травмирования людей и других животных. Спиливать рога следует в месте соединения с черепом, захватывая часть плоти, из которой они росли. В юности я не раз проделывал эту операцию и отлично с ней справлялся. Отец именно этим и занимался в тот день, когда меня через неделю после рождения привезли домой. Но я не любил обезроживание вовсе не поэтому. Процесс этот, мучительный и для людей, и для животных, всегда казался мне ненужным, потому что гораздо проще было удалить бугорки рогов у телят в младенчестве. Впрочем, и это тоже было не с