В тот день я пропустил лекцию, потому что немедленно принялся лечить бедного зверька. Я впервые наложил внешний костный фиксатор на лапку ежа. Очень узкий штифт шириной 0,9 мм я аккуратно наложил вдоль кости с обеих сторон, чтобы выпрямить ее, а потом вколол очень маленькие спицы перпендикулярно кости — две выше перелома и две ниже. Потом я загнул все проволочки снаружи и закрепил их каплей сантехнической эпоксидной смолы, способной надежно все склеить. Получилась своеобразная английская булавка для голени. Мы ухаживали за ежом несколько недель, а потом сняли шину и выпустили его на свободу в лес.
С того времени я выполнял эту операцию множество раз. Однажды в программе «Супервет» я одновременно лечил четырех ежей. Я считаю, что моральный долг ветеринара — при возможности помогать животным, не рассчитывая на вознаграждение. Это полезно для души. Я отлично понимаю, что в современном мире лекарства, оборудование и зарплата персонала обходятся недешево. Сегодня почти все монетизировано. И все же я считаю, что каждый ветеринар когда-то был ребенком и мечтал помогать всем животным. Даже когда жизнь становится очень тяжелой, мы не должны изменять своей мечте.
Единственным, что довлело надо мной в тот период, было желание стать хорошим специалистом. Я учился всегда и везде, по ночам и выходным. Работая в ветклинике «Андервуд и Кроксон», я жил в местечке Аш-Вейл близ Гилфорда. Больше всего мне нравилось заниматься под большим раскидистым каштаном в парке «Фарнхем». Там я видел нескольких ежей, а когда мне было особенно трудно, ко мне прилетала малиновка, и я не мог сдержать улыбки.
Однако подготовка к экзаменам — не повод для улыбок. К тому же мне приходилось много часов проводить в Тонгхэмском филиале компании «Андервуд и Кроксон», потея над проявлением рентгеновских снимков в крохотной комнатке, наполненной ядовитыми испарениями из лотков с проявителем и закрепителем, которые использовали для обработки рентгеновской пленки. Я всегда был перфекционистом, всегда тщательно готовился к экзаменам, так что неудивительно, что я был готов на любые муки, чтобы получить идеальный снимок.
Для получения сертификатов ортопеда и рентгенолога оказался очень полезным опыт общей ветеринарной практики, поскольку частью программы была ветеринария лошадей и крупного рогатого скота. Немало ночей мне пришлось провести на автозаправках на трассе М4 но дороге в ветеринарную школу в Бристоле или на трассе МП по пути в ветеринарную школу Кембриджа. Частенько я ночевал на трассе М25, пытаясь вовремя добраться до Королевского ветеринарного колледжа в Лондоне, чтобы попасть на лекции или семинары.
Я учился у всех, кто готов был меня учить.
Получить сертификат ортопеда мне помогли Стюарт Кармайкл и Саймон Уилер из больницы королевы-матери при Королевском ветеринарном колледже. Они и позже принимали активное участие в моей жизни. Я бесконечно благодарен Майку Херртаджу из Кембриджской ветеринарной школы и Фрэнсису Барру из ветеринарной школы Бристоля. Наверное, я сводил их с ума своими зарисовками каждого рентгеновского снимка и бесконечными вопросами, чтобы не упустить мельчайшей детали. Я сидел рядом с Питером ван Донгеном в классе радиологии, сводя его с ума своими каракулями и нервным подергиванием колена. Тем не менее он стал моим большим другом, воспринимая мои раздражающие привычки как неотъемлемую часть тех особенностей, которые делают меня тем, кто я есть.
В конце концов я сдал экзамены на оба сертификата. Ортопедом я стал в 1994-м, а рентгенологом — в 1996 году. Даже сейчас мысль об экзаменах вызывает у меня тошноту из-за страха и тревоги, хотя у меня были самые подробные конспекты, к которым я обращаюсь даже сегодня. Согласно правилам я мог взять направление после получения сертификата, но считаться специалистом я не мог, пока не сдам другие экзамены, что случилось гораздо позже. Обычно ветеринары проходили одну, две или три стажировки в качестве интернов, сдавали экзамены на сертификаты, затем три года были в ординатуре и писали научные статьи для публикации. Только после этого их допускали к экзаменам на звание специалиста.
Работая над несколькими клиническими проектами для публикаций, я предпринял шаги для преодоления страха перед публичным чтением лекций, причина которого, я полагаю, коренилась в моих детских комплексах. Я стал посещать школу драматического искусства, и это мне очень помогло. Но, сталкиваясь с необходимостью выступать публично перед профессиональным сообществом, я, подобно моим друзьям-ежикам, хотел только одного — свернуться в клубок, чтобы закрыться от всех.
Первое мое публичное выступление состоялось в 1997 году в Раджвик-виллидж-холле, Западный Сассекс. Я как раз собирался выйти на сцену, когда почувствовал острую боль в почках. Пришлось срочно искать туалет, и я подумал, что просто слишком перенервничал. Мне предстояло прочесть мою первую лекцию об артрите у собак, ведь я уже начал собирать рекомендации ортопедов и хотел донести важную информацию до потенциальных клиентов. Незадолго до этого я перешел в ветеринарную клинику «Хантерс лодж» в Юхерсте в графстве Суррей, недавно приобретенную Филиппом Стимпсоном, которого я знал по работе у Андервуда и Кроксона. Я рассчитывал, что на моей лекции будет присутствовать около сотни человек: клиенты нашей клиники, члены местных клубов собаководов и друзья, которых я пригласил для моральной поддержки. Неужели я настолько нервничаю?
А потом, уже в туалете, я услышал, как две наши медсестры смеются надо мной. Я вышел, обругал их за бесчувственность и пошел устанавливать проектор. Все слайды были тщательно подготовлены, но проектор оказался таким же нервным, как и я. Он скользил по столу, и мне пришлось подпереть его своей твидовой кепкой. «Отлично, — подумал я, — теперь только бы не описаться».
Люди постепенно занимали свои места, пока я прятался за потрепанным занавесом на скрипящей сцене. Пришлось еще раз сбегать в туалет — почки у меня действительно болели, — после чего я наконец начал лекцию. Но, дойдя до роли цитокинов в патогенезе остеоартроза, я снова был вынужден отлучиться. Лекцию я закончил с трудом. Прежде чем отвечать на вопросы, я еще раз посетил туалет. Я был раздражен, сконфужен и измотан. Только потом одна из медсестер призналась, что они ввели в мой банан лошадиную дозу диуретика фуросемида. Они меня чуть не прикончили, черт возьми! О чем они только думали?! Вряд ли современные медсестры могли бы себе позволить нечто подобное — они просто побоялись бы быть вызванными «на ковер» к руководству со всеми вытекающими последствиями. Но в тот злосчастный вечер единственным человеком, который чего-то боялся, был я.
В дальнейшем я начал больше выступать с докладами и лекциями, и постепенно росла моя уверенность в себе, пока по ней не был нанесен серьезный удар.
Все случилось во время моего доклада, в котором я предложил свою версию механизма развития локтевой дисплазии у собак типа лабрадоров. Это состояние связано с неправильным сочленением трех костей — плечевой, лучевой и локтевой, — но неясно, как и почему оно возникает. Считалось, что это из-за первичной проблемы, связанной с развитием хряща. — то есть всему виной остеохондроз. Плечевая кость опирается на две опоры — лучевую и локтевую кости. Часть локтевой кости, которая соединяется с лучевой на внутренней стороне локтя, называется венечным отростком. Задняя часть локтевой кости, которую мы называем «смешной костью», образует с венечным отростком желобок, в который лучевая кость входит, как в седло.
Изучив костные фрагменты, удаленные из пораженных локтевых суставов, я предположил, что венечный отросток трескается из-за чрезмерного давления, словно при землетрясении или лавине, подобно ягодице, оказавшейся в расколовшемся седле, когда его части при движении смещаются относительно друг друга. Я был уверен, что хрящ изнашивается как раз в результате появления этой трещины в костях, а не наоборот. Закончив свое выступление, я побежал в туалет (на сей раз никаких диуретиков — просто нервы!). Я был в кабинке, когда в туалет вошли три ветеринара, ругая меня на чем свет стоит и называя мой доклад бредом сумасшедшего. И о чем я только думал, болтая о землетрясениях, лавинах, ягодицах и седлах на серьезной научной конференции? Я съежился в своей кабинке, обхватив голову руками.
Доказать свою теорию я сумел лишь в 2006 году, когда стал спонсором студента из университета Висконсина, проведшего анализ полученных образцов. Когда в час ночи на экране моего монитора появился гистологический слайд, на котором было отчетливо видно, что трещина в кости располагается под пластиной совершенно целого хряща, что доказывало вторичность хрящевых проблем, я чуть не подпрыгнул от радости. Я продолжал публиковать статьи по локтевой дисплазии, и двадцать лет спустя способствовал переименованию этого заболевания в «патологию развития локтевого сустава», что является более точным описанием этого сложного синдрома. Собранная нами информация привела к появлению новых методов лечения этого болезненного состояния, некоторые из которых мы продемонстрировали в «Супервете». Среднестатистический зритель этого телешоу, посмотревший несколько эпизодов по данной тематике, знает об этом больше, чем знал я в начале своей ветеринарной практики.
В рецензии к одной из моих статей написано, что в ветеринарном журнале не стоит использовать такие геофизические термины, как «землетрясение» и «лавина». Но, на мой взгляд, если присмотреться, почти все процессы, происходящие в организме, имеют аналоги в природе. Своим клиентам я регулярно объясняю состояние их питомцев, используя для примера треснувшее седло и землетрясение, и они меня прекрасно понимают. А еще я знаю, что научные истины постоянно меняются по мере появления новой информации, поэтому то, что сегодня для нас аксиома, завтра может быть оказаться заблуждением.
В медицине многое из того, что нам сегодня известно, в ближайшие десятилетия и даже годы может кардинально измениться. Все, что мы можем сделать, — делиться своими мыслями, открытиями и знаниями со следующими поколениями, даже если в итоге они это когда-нибудь полностью опровергнут ради движения вперед.