Абдураимов понимал, что Мхитаряну нужны были не только его, Абдураимова, тысячи. Он, Мхитарян, несмотря на свою молодость, силу и умение входить в доверие к людям, боялся их, его страшило одиночество. И действительно это было так. Мхитарян, молча тащивший чемоданы, думал почти о том же, что и «старик». «Черт бы побрал эту старую ворону! Каждого куста боится. Трахнуть бы сейчас чемоданом по его чердаку и айда гулять. Денежки у меня есть, да и от него можно прилично поживиться. Но куда я один? Знакомых нет, в каждом отделении милиции мои портреты висят, да и главного я еще не достиг. Нет, пока я не узнаю, где эта кривоногая горбатая развалина хранит свои тысячи, буду терпеть». На том и порешил Мхитарян, а вслух спросил:
— Что делать будем?
Абдураимов испытующе посмотрел на напарника и решился:
— Давай я постою здесь с чемоданами, а ты вон по тому переулку выйдешь на большую улицу, возьмешь такси и подъедешь сюда.
Дождавшись, когда Мхитарян уйдет, Абдураимов присел на чемодан и задумался: «Поедем к Нюрке; предупрежу, чтобы язык не распускала».
Мхитаряна не было долго, и Абдураимов перебрал в памяти все, что связано с Нюркой. В более молодые годы она поддерживала связь со всякой шпаной. Жила одна в небольшом старом собственном домишке, который достался ей от давно умерших родителей. Нюрка никогда не была замужем, не имела детей и не работала. Жила за счет небольшого сада да за предоставление своего дома разной швали. У нее часто останавливались заезжие карманные воры, удобно чувствовали себя у нее и другие уркаганы, один из которых и привел однажды к ней Абдураимова.
Он сразу оценил старуху, но беда была в том, что ее хату часто навещали работники милиции. Ох, сколько трудов стоило тогда Абдураимову убедить старуху не предоставлять всей этой шушере свой дом. Она согласилась на это только тогда, когда Абдураимов предложил ей возместить все убытки от такого шага. Прошли годы, но хозяйка свое слово держала крепко. «Еще бы, — усмехнулся Абдураимов, — я плачу ей в десять раз больше, чем она имела от всяких забулдыжек и воровской мелюзги».
«Старик» понимал, что и он остался в выигрыше. Во-первых, он получил в Минске отличное пристанище и, что самое главное, смог оборудовать в подвале ее сарая тайник. Ему тогда здорово повезло. Хозяйка дома неожиданно заболела, и ее пришлось отвезти в больницу. За те две недели, которые она отсутствовала, Абдураимов вместе с двумя рабочими сделал в сарае погреб, а когда рабочие ушли, решил оборудовать в стене за толстым бревном тайник. В этот тайник Абдураимов прятал только драгоценности. Его давно беспокоила мысль, что будет с тайником, если умрет хозяйка, как он тогда попадет в сарай?
«Надо будет поговорить с Нюркой, — подумал Абдураимов, — пусть напишет на меня завещание, предложу ей тысяч двадцать — руки полезет целовать, жадюга. Вот только, может, Мхитаряна не брать, все-таки лишний свидетель».
Абдураимов, щурясь, посмотрел в сторону переулка, в котором скрылся его напарник:
«Где же его черти носят, почти час такси ищет! Нет, взять-то его с собой я возьму, когда-нибудь может пригодиться, а когда потеряю в нем нужду, отправлю к богу на свидание».
Наконец подъехал Мхитарян. Они загрузили чемоданы, и Абдураимов, сидя рядом с водителем, не называя адреса, показывал, куда ехать. Когда к дому Нюрки оставалось ехать еще целый квартал, он приказал таксисту остановить машину.
Мхитарян, чтобы не видеть, как старик будет отсчитывать водителю копейки, вышел из машины первым и начал из багажника доставать чемоданы.
Им повезло. Хозяйка была дома одна. Очевидно, она твердо держала слово, данное Абдураимову. Было видно, что приезду гостей она была рада. Абдураимов не стал их знакомить, достал двадцатьпятку и протянул Нюрке:
— Сбегай в магазин, возьми чего-нибудь пожрать и бутылку коньяка, да не забудь минеральной, а то изжога мучает. — И он тяжело опустился на диван.
Старуха ушла.
Абдураимов поднялся с дивана:
— Ты посиди, я сейчас приду.
Он вышел во двор, оглянулся: кругом спокойно. Подошел к сараю, пощупал над дверью ключ, открыл дверь. В лицо пахнуло сыростью и чем-то затхлым. Нашел лаз, ведущий в подвал, спустился и чиркнул спичкой. «Вот оно — то бревно!» Запустил за него руку, нащупал небольшой ящик. «Порядок», — вполголоса проговорил он и вылез обратно. Закрыл сарай и, спрятав на прежнее место ключ, возвратился в дом.
Мхитарян спросил:
— Ты хорошо знаешь эту старуху?
— Не дрейфь, давно и хорошо знаю, на деле проверил, железная баба, жаль только, что старуха, ей бы лет сорок скинуть, можно было бы чувствовать себя здесь как в раю.
— Тогда и тебе надо было бы хотя бы лет тридцать сбросить, — пошутил Мхитарян и задал новый вопрос: — А почему ты сразу не захотел к ней поехать?
— Думал, что у Арона лучше будет, да и боялся, что старуха уже копыта откинула.
В этот момент в дом вошла хозяйка, и Мхитарян, который был настроен узнать у Абдураимова о ней побольше, недовольно пробурчал!
— Легка на помине.
Нюрка, поминутно поглядывая на Абдураимова, которого про себя называла хозяином, быстро накрывала на стол.
Вскоре все жадно ели. Мхитарян воровато разглядывал старуху. Высокая и костлявая, с растрепанными волосами, длинным крючковатым носом, глубоко посаженными бесцветными глазами и резким властным голосом, она была неприятна. «Наверное, потому и замуж не вышла, — подумал Мхитарян, выпивая очередную рюмку коньяка, и с горечью заметил: — Вот такие к нашему берегу и пристают».
Вскоре трапеза окончилась. Хозяйка убрала со стола и предложила:
— Может, отдохнете с дороги? Я вам постели приготовлю.
Мхитарян, который днем перенес потрясение и чувствовал себя явно не в форме, согласился с удовольствием. Ему было немного страшно при «старике» спать, кто знает, что у него на уме. Но Мхитарян был уверен, что в доме Нюрки этот бешеный черт его не тронет. Не прошло и пятнадцати минут, как из небольшой комнаты, в которой хозяйка приготовила гостю помоложе постель, раздался храп. Казалось, Абдураимов того и ждал. Он спросил:
— Ну, как ты живешь, Нюра?
— Слава богу, хорошо.
— Контора не появляется?
— Нет, что ты! Как прекратила, послушав твоего совета, пускать сюда этих молокососов, так и милиция успокоилась.
— Слушай, Нюра, — начал Абдураимов медленно, — ты меня знаешь не один год. Стареем мы с тобой, да и дело у меня нелегкое, наверное, сама чувствуешь, могу загреметь в любую минуту, а жизнь, как говорится, есть жизнь. Давай с тобой договоримся вот о чем: ты пишешь на мое имя завещание на дом, а я тебе выплачиваю сейчас сумму, за которую мы сторгуемся.
— А зачем это тебе, Ахмед? — подозрительно спросила хозяйка. — Ты что, может, решил меня кокнуть, а сам домом завладеть?
— Брось ты чепуху молоть. Ты же для меня клад бесценный. Что бы я делал без тебя в этом городе, где нет ни одного человека, на которого я мог бы положиться? Помни, для меня очень удобно, что ты жива-здорова. Но я же могу оказаться за решеткой, а когда освобожусь, ты можешь к тому времени умереть, а мне позарез нужна надежная хата.
— А если ты раньше помрешь, — блеснула глазами Нюрка, — что тогда?
— Ну, что ж, на то и воля аллаха! Не буду я тебя с того света тревожить и долг требовать. Да ты и сама видишь, что я щедро тебе плачу, а потом, сама посуди, разве выгодно мне, чтобы следствие велось на случай, если, как ты говоришь, я тебя кокну. Нет, мне очень надо, чтобы ты долго жила.
Старуха смотрела на Ахмеда и думала: «Действительно, убивать ему меня нет никакого резона, встреча с милицией не входит в его планы. Он, наверное, действительно боится потерять это пристанище. Может, рискнуть? Денег у него навалом, загну за эту развалюху тысчонок с десяток, если начнет торговаться, спущу до восьми, ну минимум до семи тысчонок. Даст, никуда не денется».
— А сколько даешь?
— Сколько? — переспросил Абдураимов. — Ты же меня знаешь. Я в таких случаях не торгуюсь, я люблю, чтобы между партнерами было согласие и доверие. Называй свою сумму, и начнем разговор конкретный.
— Понимаешь, Ахмед, дорогой, ты меня, одинокую, беззащитную, — Нюрка подумала, что еще можно почувствительней сказать, и добавила: — Больную, несчастную женщину, толкаешь на такой ответственный шаг. У меня же, кроме этого дома, ничего нет. — И неожиданно скороговоркой спросила: — Слушай, а ты видел, какой у меня отличный сад? Почти все деревья в нем молодые, плодоносные, а дом без них я продать не могу. Ну сам представь, ты будешь жить в хате, а я должна буду приходить, чтобы следить за садом...
— Да не мели ты языком, старая, если я и буду когда-нибудь в твоей развалюхе, то тебя уже в живых не будет, а с того света на побывку домой не пускают. Наверное, для нас, грешных, работы там по горло припасено, а что касается деревьев в саду, которые по возрасту старше нас с тобой, то я плачу и за них, так что говори, сколько за все это ты хочешь?
Нюрка почуяла: пахнет наваром, да еще каким, страсть боялась продешевить, все голову ломала, какую сумму назвать?
Видел ее мучения и Абдураимов. Чтобы ускорить дело, предложил:
— Я даю тебе двадцать тысяч, идет?
У Нюрки дыхание перехватило, речь отняло: еще бы! Во-первых, Ахмед такую сумму отвалил, а во-вторых, подумать страшно, ведь она только что хотела свою сумму в два раза меньше назвать.
Абдураимов ее молчание понял по-своему и зло бросил:
— Что, мало? Ладно, двадцать две и ни копейки больше!
— Я согласна, — еле выдохнула Нюрка, и у нее сладко закружилась голова.
— Ну вот и хорошо, — удовлетворенно проговорил Абдураимов, — завтра утром я схожу по своим делам, а потом мы с тобой пойдем в нотариальную контору завещание оформлять. А сейчас спать будем, устал я сегодня что-то.
Он пошел в комнату, где храпел Мхитарян, и, не раздеваясь, бухнулся на кровать. Уснул он сразу...
Ирине не хотелось вставать. Теплые, чуть влажные мамины губы нежно коснулись щеки: