Это не совсем так, точнее, совсем не так. На самом деле сегодня матерятся куда активнее, чем тогда.
"Разговаривать матом" в Средние века было проблемно по нескольким причинам.
Во-первых, это жестоко преследовалось церковью.
Вот что пишут А.К.Байбypина и А.Л.Топоpкова в своей книге «У истоков этикета»: "Решительнyю боpьбy с матеpной pyганью вела цеpковь, пpедставители котоpой в своих поyчениях отождествляли "слова поганые" с язычеством, бесовством, антихpистианским поведением. Матеpщинник не пpизнавался хpистианином. Он считался язычником, иновеpцем и мог быть подвеpгнyт самым тяжелым наказаниям, вплоть до отлyчения от цеpкви".
Во-вторых, матерщина не менее жестоко преследовалось государством.
Еще в 1552 г. Иван Грозный велит кликать по торгам, чтобы православные христиане не творили всего того, что запрещается постановлениями собора, в частности, «матерны бы не лаялись, и отцем и матерью скверными речами друг друга не упрекали». А вот что пишет наш знаменитый филолог Б. А. Успенский в известной работе «Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии»: «Матерщина обличается в указах Алексея Михайловича 1648 г.; в одном из них подчеркивается недопустимость сквернословия в свадебных обрядах: чтобы "на браках песней бесовских не пели, и никаких срамных слов не говорили". И наказание за матерщину могло быть весьма суровым — любитель послать по матушке вполне мог лечь под кнут.
Наконец, люди сами не разменивались на маты, потому что это были не только табуированные, но и в определенной степени сакральные слова, слова древние, практически колдовские.
Опять цитирую того же Успенского: «В ряде случаев матерная брань оказывается функционально эквивалентной молитве. Так, для того, чтобы спастись от домового, лешего, черта, предписывается либо прочесть молитву (по крайней мере осенить себя крестным знаменем), либо матерно выругаться — подобно тому, как для противодействия колдовству обращаются либо к священнику, либо к знахарю. Возможны случаи, когда молитва не помогает, а действенной оказывается только ругань (якобы домовой не боится креста и молитвы).
Заклинаниями и заклятиями, извините, не размениваются. Как и всякие сакральные слова, их надо беречь и употреблять в самом крайнем случае.
А во всех иных случаях в ход идет что?
Правильно — заменители. Или, по другому, суррогаты.
Вот суррогатами матерных слов пользовались более чем охотно. Это даже в фамилиях — которые часто давались по прозвищам — отразилось. Например, разнообразные Балдуевы, Булдаковы, Балдины и т. п. — не кто иные, как замаскированные потомки обладателя почтенного достоинства. Потому как изначальное значение слова «балда» — «толстая дубина», а «глупец» — это вторичное переносное значение. И таких примеров не один и не два — те же многочисленные Шишкины, как правило, получили свою фамилию отнюдь не в честь тех «яблок, что на елках растут».
Остался последний вопрос — а откуда же в таком случае взялся миф о непрестанно матерящихся предках?
Русская матерная лексика, как известно, стоит на четырех столпах. Это слово на букву х…, слово на букву п…, слово на букву е…, и слово на букву б…
Так вот — скорее всего этот миф возник из-за повсеместного распространения в средневековых русских текстах «четвертого столпа» русской матерщины — слова «блядь» (извините, но здесь без него не обойтись).
Оно действительно встречается где угодно — и в сочинениях Аввакума, и в сочинениях Никона, и в письмах Алексея Михайловича. Несть числа всем этим «Богородицу согнали со престола никонияня-еретики, воры, блядины дети» или «Преудобренная невесто Христово, не лучше ли со Христом помиритца и взыскать старая вера, еже дед и отец твои держали, а новую блядь [Никона] в гной спрятать?».
Но здесь дело в том, что слово это было тогда никаким не матом, а вполне себе приличным выражением.
Цитирую Андрея Юрганова, статья «Из истории табуированной лексики. Что такое "блядь" и кто такой "блядин сын" в культуре русского средневековья»: «"Блядь" производна от слова "блуд": в чешском blud ("заблуждение"), в польском blad (род. п. bledu) — "заблуждение"; в словенском blod — "ошибка".
В словаре древнерусского языка XI–XVII веков значения слова "блядь", выявленные лингвистами, представляют несколько иную картину: это — сложная контаминация, структурные компоненты которой — "ложь", "ересь", "распутная женщина".
Так что блядью назывался и "обман" и «ересь» и "еретик", и, в конце-концов, просто «ошибка» — вспомните живое и сегодня «я заблудился».
Именно поэтому даже в 18 веке в печатных (!) текстах употреблялось выражение "честное блядство" в значении "ухаживание", "флирт": "то есть глазолюбность, хотя и многия с неучтивой ненависти называют оную честным блядовством".
Потом запретили, конечно.
Московский бытописатель о евреях
Евреи, евреи, кругом одни евреи!
Во времена моего членства в пионерской организации мы периодически принимали участие в мероприятии под названием "Конкурс инсценированной песни".
Иногда я ловлю себя на мысли, что периодически в этом конкурсе участвует сама жизнь. Сегодня она, например, инсценировала знаменитые куплеты "Евреи, евреи, кругом одни евреи…"
"…30 июня 1925 года в трамвае № 11 у Чугунного моста через Москву-реку гражданина Низгольца окружила толпа неизвестных и вытащила портмоне, в котором было 8 рублей и 90 копеек. То, что у него вытащили портмоне, Низгольц почувствовал, когда выходил из трамвая на остановке. Повинуясь внутреннему голосу и инстинкту, он снова вскочил в трамвай.
Здесь пассажир Сруль Донович Штерн сказал ему о том, что он видел, как у него украли деньги. Низгольц потребовал остановить трамвай. Когда трамвай остановился, потерпевший Низгольц, свидетель Штерн и подоспевший милиционер задержали подозреваемых. Ими оказались: бывший портной Хацкель Ицкович Фишбойн-Коренбайзер, бывший парикмахер Борис Альтерович Якубовский и кондитер Георгий Давыдович Корнблит".
Г. В. Андреевский, «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху». М., Молодая гвардия, 2003.
Интересно, а какая фамилия была у милиционера?
Министр Валуев — об украинском языке
Почему во Франции нет Украины
Сегодня я бы хотел предложить вашему вниманию два, как сейчас модно говорить, кейса.
Кейс первый — из российской истории. 18 июля 1863 года, в самый разгар Второго польского восстания (только погибшими порядка 12–15 тыс. у восставших поляков и около 6 тыс. у русских), появляется знаменитый "Валуевский циркуляр", названный так по имени автора, министра внутренних дел империи Петра Валуева.
Этот циркуляр многократно заклеймен в современной исторической литературе как максимальный всплеск великорусского шовинизма и насильственной русификации. Клеймят его очень часто, но цитируют почему-то гораздо реже, обычно отделываясь общими словами о "запрете украинского языка в царской России".
Процитирую, не изменив ни буквы, всю "циркулярную" часть циркуляра, то есть ту, которая содержит конкретные предписания для российских чиновников.
"Принимая во внимание, с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны имея в виду, что вопрос об обучении грамотности на местных наречиях не получил еще окончательного разрешения в законодательном порядке, министр внутренних дел признал необходимым, впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором св. синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуском же книг на малороссийском языке как духовного содержания, так учебных и вообще назначаемых для первоначального чтения народа, приостановиться. О распоряжении этом было повергаемо на Высочайшее Государя Императора воззрение и Его Величеству благоугодно было удостоить оное монаршего одобрения".
Кейс второй — из французской истории. Две цитаты из книги историка Алексея Миллера "Империя Романовых и национализм" (М.: Новое литературное обозрение, 2006):
"Вопреки весьма распространенному мифу, континентальная Франция в культурном и языковом отношении оставалась очень неоднородной в течение всего XIX в. Статистический обзор французского Министерства просвещения от 1863 г. свидетельствует, что по крайней мере четверть населения континентальной Франции не знала в то время французского языка. Французский не был тогда родным языком для примерно половины из четырех миллионов французских школьников. Практически весь юг и значительная часть северо-востока и северо-запада страны говорили на диалектах или наречиях, которым французы дали общее имяpatois, по большей части настолько отличавшихся от французского, что парижским путешественникам не у кого было узнать дорогу (трудно представить себе в подобной ситуации путешествующего по Малороссии русского барина). Говорившие на местных диалектах крестьяне Бретани или Прованса отнюдь не были патриотами Франции, и вопрос о том, станут ли они французами, оставался открытым в течение большей части XIX в."
Почему же сегодня во Франции живут практически исключительно французы, а не пикардцы и провансальцы? Ответ на этот вопрос дает вторая цитата:
"Закон, впервые разрешивший факультативное преподавание в школе местных языков, был принят во Франции лишь в 1951 г.".
Одна из моих читательниц из смешанной семьи прокомментировала эту цитату так:
"К вопросу о патуа. Мой отчим, родом из Лотарингии, рассказывал, что в школе наказывали, если дети говорили между собой на патуа — а дело было уже, между прочим, в конце 1960-х — начале 1970-х."
Языковая политика Франции, сколько мне известно, никаких вопросов у прогрессивного мирового сообщества не вызывает.