— Я требую тишины или немедленно очищу зал!
Угроза подействовала. Стало тихо.
— Подсудимый, вам предоставляется последнее слово! — объявил председательствующий.
Деточкин встал.
— Граждане судьи! Может быть, я и неправильно действовал, но от чистого сердца! Не мог я этого терпеть!
Ведь воруют! И много воруют! Я ведь вам помочь хотел, граждане судьи, и потому все это вот так и получилось… Отпустите меня, пожалуйста! Я… я больше не буду… честное слово, не буду…
На этот раз из глаз Максима Подберезовикова покатились редкие, скупые слезы.
Люба стиснула зубы.
— Свободу Юрию Деточкину! — пронесся над залом страстный призыв Сокол-Кружкина.
Суд поспешно удалился на совещание.
Перед судьями стояла неразрешимая дилемма: с одной стороны, Деточкин крал, с другой стороны, не наживался!
Судьи пребывали в растерянности. Им нельзя было позавидовать!
Дорогой зритель! Пожалуйста, вынеси сам приговор Юрию Деточкину. Суд не прочь переложить эту ответственность на твои плечи. Как и подавляющее большинство населения, ты не знаком с Уголовным кодексом, и поэтому тебе легче определить приговор. Если ты добр, то смягчишь участь Юрия Ивановича, а если строг — валяй, сажай Деточкина за решетку!
Определяя меру наказания, помни, что во время следствия Деточкин подвергался судебно-медицинской экспертизе и был признан психически нормальным.
Глава шестнадцатая, вроде бы последняя
По иронии судьбы рукопись киноповести «Берегись автомобиля» попала на обсуждение в Управление художественного свиста. Никогда не угадаешь, где будут обсуждать твою рукопись.
К этому времени УХС окрепло, разрослось, провело сокращение штатов, и четыреста девяносто семь уцелевших сотрудников, видимо, не зря получали заработную плату. Художественный свист находился на подъеме и даже проник в некоторые смежные области искусства.
Обсуждение происходило в Главном художественном совете, где председательствовал сам С. И. Стулов. Пришли сорок три сотрудника, из коих тридцать четыре рукописи не читали. Это не помешало им высказывать о ней суждение. В порядке исключения пригласили авторов.
Тон, в котором велось обсуждение, был крайне доброжелательным. Все выступавшие говорили корректно и не скупились на добрые слова.
Обаятельный Согрешилин был особенно ласков:
— Родные мои! Я бы внес в это милое сочинение одно пустяковое изменение. Солнышки вы мои! Не надо, чтобы Деточкин угонял машины! Зачем это? Я бы посоветовал так: бдительный Деточкин приносит соответствующее заявление в соответствующую организацию. В заявлении написано, что Семицветов, Картузов и… кто там еще?.. Пеночкин — жулики. Их хватают, судят и приговаривают! Получится полезная и, главное, смешная кинокомедия.
— Молодец! — похвалил оратора Стулов.
— Ненаглядные вы мои! — продолжал Согрешилин, пытаясь обнять сразу двух авторов. — Подумали ли вы, какой пример подает ваш Деточкин? Ведь, посмотрев картину, все начнут угонять машины!
— Но ведь Отелло, — вскочил один из авторов, — душит Дездемону во всех театрах мира, а также в кино! Разве потом ревнивые мужья убивают своих жен?
— Молодец! — эмоционально вскричал Стулов, который любил жену.
— Душа моя! — Согрешилин поставил автора на место. — Зачем же сравнивать себя с Шекспиром? Это по меньшей мере нескромно…
— Товарищи, поймите нас! — поддержала Согрешилина хорошенькая женщина с высшим гуманитарным образованием. — Вы же симпатизируете своему герою. А он — вор! По сути дела, вы поощряете воровство!
На этот раз подпрыгнул другой автор:
— Но ведь Деточкин бескорыстен!
— Ни один нормальный человек, — перебил Согрешилин, — не станет возвращать деньги. Это не типично!
— И поэтому, — обольстительно улыбнулась хорошенькая женщина, — совершенно непонятно, ради чего будет поставлен фильм.
— Как — непонятно! — хором завопили авторы. — Фильм будет направлен против Семицветовых! Против того, что они существуют в нашей стране! А сюжетная линия Деточкина — это же литературный прием, юмористический ход. Кинокартина все-таки будет юмористической, можно даже сказать, сатирической.
При слове «сатирической» наступило неловкое молчание. Обсуждение зашло в тупик. Никто не хотел одобрять. Все знали, что не одобрять — безопасней. За это «не» еще никого никогда не наказывали! Но не одобрять в письменной форме тоже как-то не хотелось. Все-таки документ!
— Родные мои! — вдруг нашелся Согрешилин. — Посадят авторы Деточкина в тюрьму или нет? Пусть они решат его участь, тогда мы возобновим обсуждение.
— Деточкина надо посадить! — указал заместитель начальника управления.
— Молодец! — согласился Стулов.
— Деточкина не следует сажать! — категорически возразил другой заместитель.
— Молодец! — снова согласился Стулов.
Положение авторов стало безвыходным.
В этот момент дверь распахнулась. В сопровождении конвоиров в помещение Главного художественного совета вошел герой.
— Молодец! — по-детски обрадовался Стулов при виде Юрия Ивановича. — Я тебя знаю!
Деточкин не без улыбки познакомился с авторами и объявил всем собравшимся:
— Мне надоело ждать! Меня не волнует, что станет с фильмом! Меня волнует, что будет со мной!
— Пусть решают авторы! Мы не навязываем им точку зрения! — подытожил С. И. Стулов.
— Будем выкручиваться! — пообещали авторы, которые к этому привыкли.
Обсуждение пошло им на пользу, и они написали «счастливый эпилог».
Счастливый эпилог
Прошло время. Неизвестно сколько. Но, вероятно, немного…
По улице шел Деточкин без охраны.
Он направился к телефонной будке, зашел в нее и набрал домашний номер.
— Мама, это я, — нежно сказал Деточкин.
— Ты откуда звонишь, из тюрьмы? — удивилась мама.
— Нет, из автомата. Меня выпустили…
— Наверно, ты им надоел! — сказала мама.
Потом Деточкин позвонил Подберезовикову.
— Привет! — сказал Деточкин.
— Привет! — отозвался Максим, узнав друга по голосу.
— Как дела? — спросил Деточкин.
— Нормально! — откликнулся Максим.
— До встречи! — сказал Деточкин.
— До скорой! — поправил его Максим.
Несколько минут спустя сутулая фигура уже маячила на троллейбусной остановке. Когда подошел родимый троллейбус, Юрий Иванович засуетился. Он обошел машину кругом и, сдернув с головы кепку, заглянул в окошко водителя.
— Люба! — позвал наголо обритый Деточкин. — Здравствуй, Люба! Я вернулся!
Р. S. Своего сына Деточкины назвали Максимом.
Старики-разбойники
Глава первая
Люди делятся на тех, кто доживает до пенсии, и на остальных. Пенсия — это сумма денег, которую безвозмездно выплачивают в период между окончанием работы и окончанием жизни. Человек, которому платят за то, чтобы он не работал, называется пенсионером. Пенсионеры бывают союзного значения, республиканского значения, местного значения и те, кто значения не имеют.
А старость надо уважать, хотя бы потому, что каждый, если повезет, станет стариком или старухой…
Николаю Сергеевичу Мячикову повезло. Неделю назад ему исполнилось шестьдесят лет.
Внешность у Николая Сергеевича была такая же, как возраст, а фамилия такая же, как жизнь. Мячикова швыряли, гоняли, пинали и, случалось, надували. Но, несмотря на это, на лице Николая Сергеевича светились голубые, детские глаза. По ним можно было догадаться, что Николай Сергеевич — человек добрый, мягкий, доверчивый, ясный и поэтому недалекий. Совершенно непонятно, как человек, обладающий такими качествами, мог работать следователем по уголовным делам.
В следователи Мячиков попал не по своей воле. Когда он учился в юридическом институте, то мечтал стать адвокатом и произносить речи, от которых рыдали бы и судьи и преступники. Но в то время адвокаты были не нужны, а следователей не хватало. И Мячикова направили работать следователем. Он попросил, чтобы его послали на борьбу с уголовниками. Шли годы… Кривая преступности неуклонно ползла то вниз, то вверх. Менялись начальники Мячикова — районные прокуроры, тоже ползли то вверх, то вниз, а наш Мячиков достиг должности старшего следователя и застрял.
Семнадцатый начальник Мячикова, Федор Федорович Федяев, вызвал однажды своего подчиненного и сказал:
— Николай Сергеевич, ограбили обувной магазин! — При этом Федор Федорович улыбнулся. — Украли так много сапог, что хватило бы на женский кавалерийский полк!
— А разве женщины служат сейчас в кавалерии? — изумился Мячиков.
— Извините, я забыл, что чувство юмора не ваша стихия! — сказал Федор Федорович.
— Извините, — ответил Мячиков, — я не понял, что вы пошутили! Что это у вас на щеке? Фурункул?
Щеку прокурора украшал пластырь, неряшливо наклеенный крест-накрест.
— Ерунда! Бандитская пуля! — отмахнулся Федяев и перешел к делу: — Закажите оперативную машину! Сейчас мы с вами поедем!
Николай Сергеевич вышел из кабинета выполнять распоряжение, а Федяев стал надевать югославский плащ с темно-зеленым отливом, точно такой же, какой носил сам Андрей Никанорович. Как настоящий начальник, Федяев не пользовался общим гардеробом. В углу кабинета он держал свою, персональную вешалку. Станиславский, говоря, что театр начинается с вешалки, ошибался. С вешалки начинается начальник.
Надеть шляпу Федяев не успел. Помешал телефонный звонок.
Этот телефонный звонок, как и положено в детективе, послужил завязкой для нашей истории под названием «Старики-разбойники».
Федор Федорович снял трубку и сказал: «Я вас слушаю!» В ответ раздалось:
— Здравствуй, Федяев! Как живешь?
— Добрый день, Андрей Никанорович! — В отношениях с вышестоящими лицами Федор Федорович пытался держаться независимо. Был вежлив, приветлив, но не подобострастен и даже позволял себе некоторые вольности: — Ловлю жуликов, Андрей Никанорович!
— Вот я тебе и подброшу в помощь одного человечка! Ты его прими на работу!