— Кем, Андрей Никанорович? — осведомился Федяев.
— Не бойся, не районным прокурором, — хохотнул собеседник, — а только лишь следователем!
— Вакантного места у меня нет! — бесстрашно ответил Федяев.
— Найдешь! — коротко сказал Андрей Никанорович и повесил трубку. Чехов, говоря, что краткость — сестра таланта, ошибался. Краткость — сестра начальства…
Нетрудно догадаться, что этот будничный, скучный разговор изменит жизнь Мячикова, которому так не вовремя исполнилось шестьдесят лет.
Федяев надел ворсистую темно-зеленую шляпу, точно такую, как носит Андрей Никанорович, вышел из кабинета и сказал секретарю:
— Я на объект!
Вскоре оперативная машина мчалась на место преступления. В машине ехали четверо — водитель, Федяев, Мячиков и фотограф…
Через двадцать минут автомобиль, набитый блюстителями закона, прибыл к дверям ограбленного магазина. Перепуганный директор услужливо распахнул дверцу автомобиля и затараторил:
— Мы пришли утром. Магазин был заперт, пломба не сорвана, окна не выбиты, двери не взломаны. А внутри не хватало двухсот пар голландских сапог на меху. По семьдесят рублей пара.
— Голландских? — задумчиво переспросил Николай Сергеевич. Он уже вышел из машины и внимательно изучал входную дверь.
— Все отечественные сапоги на месте! — заверил директор.
— Пройдемте к вам в кабинет! — распорядился Федяев. — А вы, Николай Сергеевич, осмотрите место преступления!
У себя в кабинете директор, явно боясь, что его арестуют, говорил, запинаясь и нервно вертя в руках обувной рожок:
— Ключи всегда у меня. Я их никому не доверяю, потому что я материально ответственный. Кстати, вашей жене не нужны голландские сапоги?
— Из тех, что украли? — ехидно спросил Федяев.
— Нет, из тех, что еще не успели! — наивно ответил директор.
— Спасибо, не нужны. Продолжайте!
— На чем мы остановились? — Директор был вконец растерян.
— На том, что вы материально ответственный…
— Да-да… если что-нибудь пропадет, то отвечать мне…
— Уже пропало! — напомнил Федяев. — Самая пора отвечать!
Директор побледнел и принялся жадно глотать воздух.
В дверь заглянул Мячиков и заговорщически поманил Федяева.
Николай Сергеевич привел начальника в подвал, где складывали тару. Там Мячиков приподнял линолеум, которым был покрыт пол, и показал на железную крышку люка. Прокурор и следователь с трудом откинули ее, и перед ними открылась черная дыра колодца, ведущая в неизвестность. Сыщики переглянулись и бесстрашно полезли в отверстие.
Они медленно продвигались по узкому и темному тоннелю. Под ногами чавкала вода, поблескивали водопроводные трубы, переплетались зачехленные провода. Потом тоннель сузился, сжался, идти стало уже невозможно, пришлось ползти. Мячиков полз впереди, за ним пыхтел Федяев.
Неожиданно Федор Федорович схватил подчиненного за ногу. Тот испуганно вздрогнул.
— Мне нужно с вами серьезно поговорить… — начал Федяев.
— Другого места вы не нашли? — спросил Николай Сергеевич, вырывая ногу.
— Здесь очень удобно: никто не мешает, а темноты я не боюсь, — подробно объяснил Федор Федорович. На самом деле он хотел говорить с Мячиковым именно в темноте, чтобы не видеть его честных глаз. — Когда вы собираетесь уходить на пенсию?
Вместо ответа Николай Сергеевич быстро пополз вперед.
— Подождите, не уползайте! — приказал прокурор, наступая руками на пятки подчиненного. — Надо наконец позаботиться о своем здоровье!
— Я здоров! — бодро произнес впереди ползущий.
— Вам трудно работать! — настаивал Федяев. — За последние два года вы не раскрыли ни одного преступления!
— Как так! — возмутился Мячиков. — А дело о пересортице раков? Я перемерил сантиметром тринадцать тысяч семьсот двадцать штук!
— Это был титанический труд! Боюсь, что на нем вы и сломались!
Впереди забрезжил свет. Тоннель заканчивался. Мячиков извивался, как змея, протискиваясь к выходу. В этот момент он наткнулся на улику. Когда Николай Сергеевич первым выбрался на волю, то в руке он держал черный кожаный сапог. Мячиков огляделся. Тоннель привел в глухой двор, отгороженный от парадной жизни сплошным забором.
Вслед за Мячиковым появился на свет Божий и Федяев.
— Хотите, чтобы я подал заявление об уходе на пенсию? — убитым голосом спросил Мячиков.
— Хочу! — кивнул Федяев.
— Значит, вы меня увольняете?
— Я вас не увольняю.
— Ну, отправляете на покой. Потому что я плохо работаю?
— Да! — соврал Федяев.
— А если бы я продолжал хорошо работать, то вы бы меня не уволили на пенсию? — спросил простодушный Мячиков.
— Нет! — соврал Федяев.
— А я вот сапог нашел!
— Так он под ногами валялся!
— Под руками! — уточнил Мячиков. — Но я раскрыл знаменитое дело шайки Сидорчука!
— Я это проходил в институте!
— Именно я вел дело о плюшевых медведях…
— Об этом написано в учебнике! — безжалостно прервал Федяев. — Все это было до нашей эры.
— Значит, я для вас ископаемое! — обиделся следователь.
— Полезное ископаемое! — уточнил прокурор.
— Поручите мне дело с кражей сапог! — взмолился Николай Сергеевич.
— Тут раскрывать нечего! — пожал плечами Федор Федорович. — Ясно, что кражу совершил тот, кто знает про этот тоннель… А найти его, как говорится, дело техники…
— Поручите мне что-нибудь другое! Я не могу уйти… Что я стану делать дома? — В голосе Николая Сергеевича появились трагические интонации.
— Ну, хорошо, хорошо! — великодушно сказал Федяев, который, как и все работники прокуратуры, любил беззащитного Мячикова. — Давайте договоримся так: поработайте еще месяц. Если вы себя проявите, мы вернемся к этому разговору!
— Я проявлю! — пообещал Мячиков. — Я еще на многое способен.
— Ну и прекрасно! — благодушно сказал Федяев, решив про себя, что за этот месяц не поручит Мячикову ни одного дела.
В течение последнего часа к Федяеву обратились с просьбами два человека: один нужный, а другой ненужный.
А ненужные люди не должны обращаться с просьбами. Только они этого не знают.
Глава вторая
В то время как Николая Сергеевича взашей выталкивали на пенсию, его друг инженер Воробьев уходил на пенсию добровольцем.
Проводы на пенсию — это трогательное мероприятие. Чтобы больше никогда не видеть юбиляра, сотрудники скидываются на подарки, остаются после работы и произносят речи о заслугах бывшего сослуживца.
Комиссия по проводам В. П. Воробьева хорошо подготовила представление.
Валентин Петрович сидел сейчас в президиуме, да не просто сидел, а между референтом министра и управляющим трестом.
Был зачитан заранее организованный телеграфный поток приветствий от всех филиалов треста. И юбиляр принял все за чистую монету.
После приветственных телеграмм над залом появился плакат: «На кого ты нас оставляешь?» Нестандартный текст плаката был предварительно согласован с управляющим трестом.
Юбиляр оглядел президиум и подумал, что действительно оставить не на кого.
На сцену вышел главный бухгалтер. Он должен был выступать первым.
— Дорогой Валентин Петрович! — проникновенно начал главный бухгалтер, прижимая к сердцу электрическую кофеварку.
Перед заседанием Валентину Петровичу объяснили, что, когда его станут приветствовать, он должен вставать.
Валентин Петрович встал.
— Я не представляю себе, что дважды в месяц буду подписывать ведомость на получение заработной платы без вашей фамилии! — улыбнулся бухгалтер.
Он вручил кофеварку и расцеловался с Воробьевым, который мысленно представил себе ведомость, где между Барашом и Добродеевым нет фамилии Воробьева.
Не успел Валентин Петрович поставить кофеварку на маленький столик, специально подготовленный для подношений, и сесть, как на сцене появился начальник планового отдела.
— Дорогой Валентин Петрович! — восторженно закричал начальник планового отдела, прижимая к груди мельхиоровый подстаканник.
Валентин Петрович встал.
— Я не представляю себе, что приду завтра на работу и не увижу тебя! — вздохнул оратор и вручил подстаканник Воробьеву. Они расцеловались, и Валентин Петрович с некоторым удивлением подумал, что не испытывает огорчения от разлуки с начальником планового отдела. «Все-таки я нехороший человек», — отметил про себя Воробьев, поставил подарок на стол и сел.
Плановика сменил главный инженер.
— Друг ты мой, Валентин Петрович! — печально сказал главный инженер, прижимая к груди рыболовный набор.
Валентин Петрович встал и внимательно слушал, стараясь не упустить ни одного слова.
— Ты человек необыкновенный. Я вспоминаю, — закатил глаза главный инженер, — как понадобилось перевезти из Свердловской области глыбу мрамора весом двести с лишним тонн для памятника Фонвизину, который «Недоросля» написал, — пояснил оратор аудитории, — ну, на Фонвизинской площади, — и вдруг выяснилось: этот мрамор перевезти невозможно!
Валентин Петрович покивал головой: мол, действительно, было невозможно.
— Мраморная глыба не помещалась на железнодорожной платформе, — увлеченно продолжал главный инженер, — не проходила под мостами, а ее надо было перевезти целиком, а не кусками. Понимаете, для постамента. Все специалисты зашли в тупик. И тогда эту сложную техническую задачу, которая, кстати сказать, к профилю нашего треста не имела ни малейшего отношения, решил Валентин Петрович. У него вообще светлая голова, в которой полным-полно разных идей.
Оратор повернулся к юбиляру и спросил глухим голосом:
— Зачем ты, Валентин Петрович, преждевременно закапываешь в землю талант инженера?
Воробьев вспомнил про свой талант и подумал, что на самом деле добровольно закапывает его в землю. От этой мысли у Валентина Петровича больно сжалось сердце. Дрожащей рукой он положил рыболовный набор рядом с кофеваркой и подстаканником, налил боржома и выпил.
На этот раз сесть Воробьев не успел. На сцену выскочила секретарь комсомольской организации и запричитала, прижимая к груди трехрожковый подсвечник: