— Дорогой Валентин Петрович! Сколько раз мы, молодежь, пользовались вашими советами. Вы щедро делились с нами своим опытом. Мы осиротели сегодня!
— Это верно, — неожиданно для самого себя вслух сказал Воробьев. — Бедная вы сиротка! — Он нежно поцеловал девушку и сел, забыв взять подарок.
В зале зашушукались. Оторопевшая комсомолка сама поставила подарок возле остальных жертвоприношений.
Пытаясь прийти в себя после неожиданного заявления юбиляра, управляющий трестом наклонился к референту министра:
— У нас заготовлен номер художественной самодеятельности. Вы не возражаете?
Референт министра кивнул.
Тотчас на сцену взобрались двое — парень с гитарой и девица в брюках.
— Не уезжай ты, мой голубчик, — затянула девица, прижимая к груди руки. Ее подарком была песня.
Валентин Петрович встал.
Печально жить мне без тебя.
Дай на прощанье обещанье,
Что не забудешь ты меня…
Скажи ты мне, скажи ты мне,
Что любишь меня, что любишь меня…
Нервы у Валентина Петровича сдали окончательно, он заплакал, пролепетал: «Спасибо» — и сел.
— Дорогой Валентин Петрович! — тихо начал управляющий трестом, прижимая к груди никелированный самовар.
Валентин Петрович встал.
— Мне трудно говорить, сегодня у меня траурный день, — драматически продолжал управляющий. — Мы проработали с тобой двадцать лет. Ты — моя правая рука. Сегодня ее безжалостно отрубают…
Мысль о том, что управляющий станет одноруким, доконала плачущего юбиляра, и он перестал соображать.
— Дорогой Валентин! — попросил управляющий. — Разреши в трудные минуты обращаться к тебе за помощью…
Голос управляющего дрогнул, он махнул рукой, как бы показывая, что нет у него сил довести до конца эту мучительную речь. Он трижды облобызал юбиляра и вручил самовар. Они вдвоем водрузили его на подарочный столик. Воробьев всхлипывал как ребенок, не стыдясь слез.
Наконец поднялся референт министра.
Референт начал говорить еще тише, чем управляющий трестом. Давно известно: чем выше, тем тише! Сначала был зачитан благодарственный приказ по министерству. Потом референт министра говорил от себя лично. Он ничего не прижимал к груди. Его подарком было его присутствие. Он не мог замыкаться в узких рамках такого частного происшествия, как уход на пенсию. Он смотрел на жизнь шире и глубже. Он долго говорил о поднятии производительности труда, привычно призвал коллектив к новым трудовым успехам, под конец спохватился, вспомнил, ради чего проводится совещание, пожал Валентину Петровичу руку, вручил ему приказ и пошутил:
— Я не понимаю, какие трудовые успехи могут быть у «Промстальпродукции» без вас!
Но Валентин Петрович уже не понимал шуток. Он вышел на авансцену и громко сказал:
— Товарищи!.. Я так растроган… Я и не представлял себе, что вы меня любите так сильно… Я жалею, что не позвал сюда жену, дочь, ее жениха Володю и моего лучшего друга Колю Мячикова. Я вас тоже люблю…
Он взял самовар и молча вернул его управляющему трестом.
— Тебе не понравился самовар? — растерянно спросил управляющий.
— Мне сейчас не до самовара! — загадочно ответил Воробьев.
Зал, до этого скучавший, заинтересованно притих.
Валентин Петрович подскочил к столику с подарками, сгреб их в охапку и сошел со сцены к народу.
— Вы меня убедили! — растроганно сказал Валентин Петрович, отдавая главному инженеру рыболовный набор.
— Я понял, что я еще нужен! — признался Воробьев секретарю комсомольской организации, возвращая трехрожковый подсвечник.
— Пусть у меня больное сердце, пусть мне шестьдесят два, пусть я заслужил отдых, — я не уйду на пенсию, я остаюсь с вами! — И Валентин Петрович всучил главному бухгалтеру мельхиоровый подстаканник.
— Минуточку! — остановил распоясавшегося юбиляра главный бухгалтер. — Во-первых, я дарил вам не подстаканник, а кофеварку…
— Извините! — Воробьев быстро исправил ошибку.
— Во-вторых, — продолжал бухгалтер, — кофеварка приобретена на средства из директорского фонда. Списать я ее не могу. А в-третьих, что мне теперь делать с этой кофеваркой?
— Положите ее на депонент! — хулигански посоветовал Валентин Петрович. Раздав сувениры, он возвратился на сцену и в упор спросил референта министра:
— А вы мне что дарили?
— Приказ министра! — неуверенно ответил референт.
— Ну, это не страшно! Не все приказы выполняются!
— Если я тебя правильно понял, Валентин, — заикаясь, спросил управляющий трестом, — ты отказываешься уходить на пенсию?
— Коллектив не может обойтись без меня, ая не могу жить без коллектива! — гордо объяснил Валентин Петрович.
— Но ты должен понять… Неужели ты не догадываешься?.. — начал путаться в словах управляющий трестом. — Ведь это… так сказать… ритуал… это…
— Ты что же, — безжалостно оборвал управляющего саботажник, — хочешь сказать, что все лицемерили, упрашивая меня остаться?
— Нет, этого я не хотел сказать, — управляющий не знал, как выпутаться из создавшейся ситуации. — Но мы… все…
Воробьев обратился к залу:
— Товарищи! Вы хотите, чтобы я ушел на пенсию?
— Не-ет! — озорно ответил зал, как и всякий другой зал, обожавший побузить.
— Вы хотите, чтобы я остался с вами?
— Хо-отим! — дружно откликнулся зал.
— Вот видишь, как ты скверно думаешь о людях! — Валентин Петрович укоризненно взглянул на управляющего и покинул собрание в роскошном настроении.
Молодой человек, которого уже назначили на должность Воробьева, влез на стул и отчаянно закричал:
— А как же я?
Зал безжалостно расхохотался.
— Вашим подарком товарищу Воробьеву будет отказ от должности! — пошутил референт министра. Он был большой шутник.
Неожиданно вернулся Воробьев. Зал встретил его смехом и аплодисментами. Валентин Петрович подошел к управляющему трестом и громко сказал:
— Между прочим, банкет не отменяется!
— А по какому случаю банкет? — сердито осведомился управляющий трестом.
— По случаю моего неухода на пенсию!
Количество банкетов в нашей стране неуклонно растет, как и все остальное. Банкеты даются по любому поводу и без повода. Банкеты устраиваются на уровне кофе, на уровне водки и, наконец, самые ответственные банкеты — на уровне коньяка. Банкеты бывают в складчину, за счет подчиненных, а иногда, к сожалению, за свой собственный счет.
Но самые приятные банкеты — это дармовые, за счет богатого отечества. И льются на них водочные реки среди колбасных берегов сырого копчения… К человеку, надравшемуся на таком банкете, отношение иное, чем к человеку, который наклюкался в магазине, деля пол-литра на троих. И это понятно. Потому что этот, в магазине, напивается в свободное от работы время, а тот, банкетный, — при исполнении служебных обязанностей, что почетнее.
Валентин Петрович давал банкет на свои трудовые деньги. Валентин Петрович торопился попасть домой до прихода гостей и поэтому взял такси.
Когда он открыл дверь квартиры, жена взволнованно кинулась навстречу:
— Ну, как прошло?
— Великолепно! — гордо выпятил грудь Воробьев. — Маша, поздравь! Они меня не отпустили!
— Как — не отпустили? — ахнула жена.
— Они в ногах у меня валялись! — скромно сообщил муж.
— И ты согласился?
— Что мне оставалось делать? — невольно начал оправдываться триумфатор, горестно подумав при этом, что полного взаимопонимания не бывает даже в самых лучших семьях.
— Безобразие! — возмутилась Мария Тихоновна. — Как они смели! У тебя больное сердце!
— Ты пойми! — пытался утешить жену Воробьев. — Сам референт министра приехал специально, чтобы сказать: «Какие могут быть успехи у «Прометальпродукции» без вас», то есть без меня!
Мария Тихоновна всхлипнула:
— На тебе всю жизнь ездят!
Глава третья
Дружба Мячикова и Воробьева перевалила за серебряную дату. Они познакомились в госпитале, где долго лежали на соседних койках, и было это больше чем четверть века тому назад. А подружились потому, что были не похожи друг на друга. Активный и задиристый Воробьев сразу же взял деликатного Мячикова под свое покровительство, и эти отношения продолжались до сих пор.
Николай Сергеевич, конечно, был приглашен на банкет, который давал Воробьев, и очень обрадовался тому, что Валентина Петровича не отпустили на пенсию.
Когда наконец-то гости разошлись, Воробьев и Мячиков остались наедине, Валентин Петрович увлек друга в маленькую комнату и красочно расписал, как коллектив «Промстальпродукции» стоял перед ним на коленях, заклиная остаться.
Николай Сергеевич слушал с нескрываемым восторгом и всему верил.
Когда настала его очередь, Мячиков пожаловался на судьбу.
— Ты растяпа! — высказался Валентин Петрович. — Ты должен бороться!
— Если говорить по-честному, — признался Мячиков, — то Федяев прав. Я уже никуда не гожусь! Я зря получаю зарплату…
— Не ты один! — вставил Воробьев.
— От этого мне не легче. Конечно, если бы я мог раскрыть крупное преступление…
— Возьми себя в руки и раскрой! — посоветовал Валентин Петрович.
— А где я его раздобуду, это преступление? Федяев мне ничего не поручает. Я уже балласт!
Валентин Петрович ничего не сказал в ответ и зашагал по комнате. Николай Сергеевич следил за ним, не отрывая глаз. Воробьев понимал, что тоскливый взгляд Мячикова взывает о помощи, хотя вслух Николай Сергеевич на помощь не позовет. Воробьев представил себе, как Николай Сергеевич проснется по привычке ровно в четверть седьмого, встанет и начнет бродить по пустой квартире, потому что делать ему нечего и идти ему некуда. Потом будет глазеть в окно на людей, которые торопятся на работу. Потом он не вынесет домашнего одиночества, выйдет на улицу, забредет на бульвар и будет маячить возле других стариков, которые играют в шашки или шахматы. А потом он станет мучительно думать, как же убить время, и пойдет в кино на первую попавшуюся картину, потому что больше пойти некуда…