— Коля, ты в какой кабине? — забеспокоился Воробьев.
— Мы здесь! — послышался трусливый голосок.
— Кто — мы? — перепугался Воробьев.
— Я и молодой человек! — эзоповым языком напомнил Николай Сергеевич. — Разве ты забыл, что мы украли картину?
Воробьев огляделся по сторонам, но в туалете, слава Богу, кроме них, никого не было.
— Впусти меня! — распорядился глава экспедиции.
Войдя в кабину и снова запершись, Воробьев разделся, размотал с торса скатерть, тщательно завернул в нее картину и перевязал веревками. Халаты он сложил в сверток и сказал Мячикову.
— Ты видишь, как это просто!
Чтобы выбраться из музея, надо было пройти мимо раздевалки. Гардеробщики не обратили на похитителей ни малейшего внимания. Однако у самого выхода дежурил милиционер. Он специально дежурил на этом месте, чтобы из музея нельзя было ничего вынести.
Николай Сергеевич осознал, что курносый милиционер и спина Воробьева, идущего впереди, — последнее, что он видит в свободной жизни.
— Что несете? — напрямик спросил милиционер.
— Картину Рембрандта! — тоже напрямик ответил Воробьев.
Милиционер оценил шутку и засмеялся. У милиционера было развито чувство юмора, и это спасло друзей.
Воробьев, который нес картину в руках, отворил дверь и пропустил Мячикова вперед:
— Пожалуйста!
— Вот видишь! — заметил Воробьев, когда они шли по улице, направляясь к троллейбусной остановке. — Надо всегда говорить только правду!
Потом они ехали в троллейбусе, и кто-то из пассажиров толкнул Воробьева. Мячиков — он постепенно приходил в себя — укоризненно сказал:
— Товарищ, осторожнее! У него в руках картина из музея, а это народное достояние!
Так была совершена кража века…
Глава десятая
Картина Рембрандта, одетая в резную золоченую раму, стояла на диване, прислоненная к подушке.
— Представляю себе, какая сейчас паника в музее! — гордо сказал Воробьев. — Милицейские машины, сирены, музей оцеплен, обыскивают всех посетителей…
Он не договорил, потому что услышал глухой стук.
Николай Сергеевич лежал на полу в обмороке. Увидев произведение Рембрандта в своей квартире, он понял, что, собственно, произошло, и потерял сознание.
Воробьев в испуге кинулся к телу друга и закричал:
— Коля! Коля! Что с тобой?
Коля не отвечал. Тогда Воробьев схватил телефонную трубку и набрал 03 — номер «Скорой помощи»:
— Приезжайте скорее! Человек лежит на полу и не подает признаков жизни!
— Где лежит? — спросил женский голос. — Дома или на улице?
— Дома.
— Тогда обращайтесь не к нам, а в «Неотложную помощь»!
Воробьев хотел возразить, но не успел. Опытная дежурная повесила трубку.
Воробьев долго дозванивался в справочное бюро, чтобы узнать телефон «Неотложки», а когда добрался до нее, начал так:
— Человек умирает!
— Фамилия? — заученно спросили Валентина Петровича.
— Мячиков.
— Имя и отчество?
— Николай Сергеевич! Зачем вам отчество? Вы лучше приезжайте скорее!
Но прекратить бесстрастный допрос было невозможно.
— Сколько лет?
— Шестьдесят. Но какое это имеет значение?
— Домашний адрес?
— Липовая, тридцать один, квартира пять.
— Какая у больного температура?
Воробьев взвился:
— Человек без сознания, а вы хотите, чтобы я мерил ему температуру!
— На что он жалуется?
— Он уже ни на что не жалуется!
— Ждите! Врач будет!
И в трубке послышались короткие гудки.
Пока Воробьев изо всех сил добивался медицинской помощи, Мячиков открыл глаза, опять увидел памятник мирового искусства и тихо застонал.
Воробьев склонился над ним:
— Как ты, Коля? Что у тебя болит?
— Совесть!
— Возьми валидол и положи под язык! — Валентин Петрович достал из верхнего кармана пиджака лекарство, одну таблетку дал Николаю Сергеевичу, а другую взял себе. Теперь разбойники в унисон сосали валидол.
Воробьев снял с дивана одну из подушек и положил под голову Мячикову, который все еще валялся на полу.
— Ну что же, отдохнешь, а потом тащи картину твоему Федяеву. Не успела она пропасть, как ты ее нашел!
— Я сам хочу избавиться от нее как можно скорее! — Николай Сергеевич встал, хотел было опуститься на диван, но сидеть рядом с Молодым человеком не отважился. Мячиков явно боялся картины и поэтому забился в противоположный угол комнаты. — Я могу вернуть картину после того, как прокуратура начнет розыск. Иначе все будет выглядеть подозрительно: откуда это я узнал, что картину стащили?
— Тогда беги поскорее в прокуратуру, — посоветовал сограбителю Воробьев, — а то расследование поручат кому-нибудь другому…
«Неотложка» приехала тогда, когда в квартире уже никого не осталось. На звонок в дверь не ответили, на стук тоже.
— Надо выламывать дверь! — распорядился врач. — Может быть мы успеем его спасти!
Послали за слесарем. Он пришел вместе с управдомом. Слесарь не стал затевать долгой возни с замком. Он разбежался и вышиб современную дверь плечом.
Войдя в квартиру, врач, шофер, управдом и слесарь долго искали покойника, но остались с носом. На картину Рембрандта никто, естественно, не обратил ни малейшего внимания.
— Должно быть, хозяин живой! — огорчился управляющий домом. — Ушел куда-нибудь, а мы дверь ломали. Кто же теперь будет за это отвечать?
Возмущенный врач составил акт.
— Безобразие! У меня столько вызовов, а такие, как ваш симулянт Мячиков, отрывают меня от больных. Мы его оштрафуем!
Врач и шофер быстро ушли, а управдом приказал слесарю:
— Давай ремонтируй дверь!
— А кто мне за это заплатит? — уперся слесарь.
— Тогда так… — решил управдом. — Ты тут дождись хозяина и заодно покарауль квартиру. Придет хозяин, с ним сговоришься!
Управдом отправился обратно в контору, а слесарь включил телевизор, снял с дивана картину Рембрандта и лег, заняв ее место. Этот слесарь любил смотреть телевизор лежа…
О том, что случилось у него на квартире, Мячиков понятия не имел: когда Воробьев взывал к медицине, Николай Сергеевич пребывал в беспамятстве. А когда Мячиков пришел в себя, Валентин Петрович так обрадовался этому, что позабыл рассказать про вызов.
Николай Сергеевич с трепетом переступил порог прокуратуры. Если еще вчера Мячиков был порядочным человеком, то сегодня он стал человеком с двойным дном. С одной стороны, он продолжал оставаться следователем, с другой стороны, превратился в нарушителя закона. В душе у него одновременно звучали две мелодии, похоронная и бравурная, образуя сумбур вместо музыки. Две ноги Мячикова тоже жили в разладе. Если одна безбоязненно торопилась в кабинет Федяева, то другая панически бежала прочь из здания прокуратуры. Победила бесстрашная нога, и Мячиков возник в кабинете Федора Федоровича.
— Привет, шеф! — развязно сказала одна половина, а другая поспешно добавила: — Извините за бесцеремонное вторжение!..
— Рад вас видеть, присаживайтесь! — безразлично сказал Федяев.
— Я бы хотел… у вас… узнать… — запиналась робкая половина Мячикова, а нахальная ее перебила: — Почему, в конце концов, вы не поручаете мне расследование грандиозного преступления?
— Но за последние дни ничего существенного не произошло! — ответил Федяев, обескураженно разглядывая подчиненного.
— Неужели ничего существенного? — лицемерно опечалилась осторожная половина, а неосторожная брякнула: — Я чувствую сердцем, что произошло преступление века!
— Сердце вас обманывает, — насмешливо заметил прокурор. — В нашей стране преступление века произойти не может.
— Если вы мне его не доверите, — продолжала активная половина и в запале проговорилась: — Я найду эту картину на общественных началах!
— Какую картину? — Федяев ровным счетом ничего не понимал.
Мячиков смекнул, что зашел слишком далеко:
— Я имел в виду неприглядную картину преступления!
Он наконец-то сообразил, что начальнику еще ничего не известно о краже в музее. Оставаться в кабинете было бессмысленно, активная половина могла сболтнуть еще что-нибудь, и поэтому человек с двойным дном решил было ретироваться, но не успел.
Широко распахнулась дверь, и в кабинет ввалились сотрудники прокуратуры в полном составе. Во главе их шагал бесподобно красивый и неправдоподобно элегантный мужчина. Он не шагал, а, скорее, шествовал и улыбался. Улыбка у него была благородной, честной и неподкупной. Такая улыбка располагала и обвораживала. Этому человеку сразу хотелось доверить все — и душу, и тайну, и кошелек.
— Можно начинать, гражданин начальник? — спросил он у прокурора.
— Действуйте! — махнул рукой прокурор.
Несравненный красавец встал напротив Николая Сергеевича:
— Дорогой мой благодетель, Николай Сергеевич! Сегодня ровно пять лет, как я вышел на свободу. В своем проклятом прошлом я раздевал людей. Теперь я их одеваю. И все это благодаря вам. Разрешите поднести вам плоды своего честного труда!
И бывший уголовник распаковал пакет, который принес с собой, заставил Мячикова снять темно-синий пиджак и надеть ослепительно-белый.
Все, включая Федяева, зааплодировали, а Николай Сергеевич растроганно расцеловался с портным.
Правда, пойти домой в белом костюме, годном разве для фестиваля в Каннах или для «Голубого огонька», Николай Сергеевич не рискнул. Он нес костюм в свернутом виде.
Мячиков шел и мучительно размышлял над тем, почему в музее не бьют тревогу.
Когда Николай Сергеевич вернулся домой, то увидел, что в его квартире высажена входная дверь.
Мячиков сразу разгадал, что на самом деле двойную игру вел Федяев, который искусно притворялся, будто ничего не знает о похищении. Замысел Федяева стал ясен старому следователю.
Прокурор решил сначала захватить картину, поскольку она представляла большую ценность, нежели Мячиков, а уже потом арестовать его самого. Николай Сергеевич не сомневался, что в квартире ожидает засада.
Николай Сергеевич мог убежать. На мгновение эта недостойная, но естественная мысль промелькнула в его опустошенном мозгу. Но он отверг ее со всей решительностью.