Ему не хотелось скрываться и жить в подполье. Он устал от безумств. Он был рожден для спокойной, размеренной жизни. Он вошел в квартиру, готовый сдаться властям.
Слесарь лежал на диване и все еще смотрел по телевизору хоккейный матч.
— Я вас давно жду, — сказал слесарь. Он сел и жестом пригласил хозяина квартиры устраиваться рядом. — Давайте досмотрим хоккей, а потом перейдем к делу!
Николай Сергеевич догадался, что оперативник, пришедший его брать, — хоккейный болельщик. Он взглянул на экран и узнал Володю, который мчался на коньках к воротам противника. Но сейчас Мячикову было не до сына любимой Анны Павловны. Мячиков думал о том, как предупредить друга, как спасти его. В трагическую минуту он заботился не о себе, а о Воробьеве.
— Можно я позвоню? — спросил Николай Сергеевич у слесаря, не надеясь на положительный ответ. Однако слесарь кивнул.
Мячиков подошел к телефонному аппарату, набрал номер и, с опаской поглядывая на слесаря, шепотом сказал Воробьеву, который снял трубку:
— Это я! За мной пришли! Он досматривает хоккей! Тебя я не выдам! Прощай навек!..
Потом он повесил трубку, присел рядом со слесарем и вежливо поблагодарил:
— Большое спасибо, что вы разрешили мне позвонить! Вы очень добры!
Но слесарь, поглощенный игрой, не обращал внимания на слова Мячикова, он их не слышал. Он подпрыгнул на диване и заорал:
— Бей! А… а… мазила!
Когда матч кончился, слесарь выключил телевизор и в упор посмотрел на несчастного:
— На пол-литра дадите?
Николай Сергеевич растерялся и спросил, ничего не соображая:
— За что?
Слесарь понял его по-своему:
— Замок придется чинить, петли перевешивать. И потом, плечо у меня до сих пор болит; думаете, просто было дверь высаживать?
— Вы кто? — едва слышно произнес Мячиков.
— Слесарь я, из домоуправления!
— Ах, вы слесарь! — повторил Николай Сергеевич и стал сползать с дивана на пол, второй раз теряя сознание.
Испуганный слесарь рванулся к телефону вызывать «скорую помощь».
Все началось сызнова.
Глава одиннадцатая
Узнав о том, что Мячикова взяли, Валентин Петрович посинел от злости. Он швырнул телефонную трубку и выругался. И заметался по комнате, с грохотом опрокидывая стулья.
На шум прибежала жена:
— Что с тобой, Валя?
— Мерзавцы! — бушевал Воробьев. — Я им покажу! Я этого так не оставлю! Они хватают невинного, когда виновный, — он ударил себя кулаком в грудь, — гуляет на свободе!
К полному удивлению Марии Тихоновны, он обнял ее и сказал с надрывом в голосе:
— Прости меня, Маша! Ты была мне прекрасной женой. Поцелуй детей и внука.
И опрометью кинулся прочь из дому.
Мария Тихоновна рванулась вдогонку:
— Куда ты?
— В тюрьму! — не оглядываясь, буркнул Воробьев и скрылся из виду.
А слесарь, закончив телефонный разговор с дежурной, наклонился над Николаем Сергеевичем и понял, что «скорая помощь» может уже не приезжать. Мячиков лежал абсолютно бездыханный. Доброму слесарю не хотелось оставлять усопшего на сквозняке. Слесарь бескорыстно навесил дверь и, сняв кепку, на цыпочках покинул квартиру. Стук захлопнувшейся двери вернул Мячикова к жизни, и он открыл голубые глаза… Мячиков и не подозревал, что его справедливый и неугомонный друг спешит сдаваться властям, чтобы принять вину на себя.
Валентин Петрович решил отдаться в лапы правосудия не по месту жительства, в районном отделении милиции, а самому Федяеву.
— Федяев у себя? — закричал Воробьев, ворвавшись в приемную.
— Он на перевязке! — ответила секретарша.
— Я подожду! — угрожающе сказал Воробьев и уселся на стул возле двери прокурорского кабинета. По мере того как шло время, решимость в душе Воробьева медленно, но верно сдавала передовые позиции чувству страха, недостойному такого человека, как Валентин Петрович.
Когда страх на семьдесят пять процентов заполнил организм Воробьева, в приемную Федяева вбежал Мячиков.
— Ты уже у него был? — в панике спросил Николай Сергеевич.
— Откуда ты взялся? — Глаза Валентина Петровича засветились радостью. — Тебя уже выпустили?
— Я тебя еще раз спрашиваю: ты уже был у Федяева?
— Не могу его дождаться! — гневно воскликнул Воробьев. Николаю Сергеевичу сразу полегчало.
— Ваш друг, Николай Сергеевич, упорно отказывается рассказать, зачем ему нужен Федяев, — кокетливо сказала Мячикову секретарша.
— В общем, скрывать тут нечего. Я один ограбил музей! — Воробьев был убежден, что все уже раскрылось и надо выгораживать Мячикова. — Ваш следователь, — он показал на него, — здесь ни при чем.
Николай Сергеевич обиделся. Он позабыл, что примчался сюда уберечь друга от ненужного признания.
— Нет, при чем!
— Я один все сделал! — сказал секретарше Воробьев. — Не примазывайся! — прикрикнул он на друга.
Однако Николай Сергеевич не мог допустить, чтобы Воробьев отвечал за все в одиночку, и он припер его к стенке!
— Но картина-то у меня!
— Я ее отнес к тебе на сохранение, но ты не знал, что она краденая! — нашелся Валентин Петрович.
Но Мячиков вошел в азарт:
— Как я мог этого не знать, когда украл ее я!
Мячиков помнил одно: надо отводить от друга беду.
Но и тот помнил то же самое и поэтому зашелся:
— Ты врал! Ты жалкий хвастун!
Секретарше надоела старческая болтовня:
— Это только на Западе крадут картины, а у нас — бессмысленно! Продать некому. Извините, товарищи, вы мне мешаете работать.
В это мгновение Валентина Петровича озарило. Он понял, что секретарша ничего не знает. А если не знает секретарша, значит, не знает никто. Воробьев ужаснулся тому, что чуть не провалил всю затею. Он поглядел на Мячикова диким взором и шепотом спросил:
— Ты откуда сюда пришел?
— Из дому! — многозначительно ответил Николай Сергеевич.
— А там ты не был? — Воробьев сделал ударение на слове «там».
— Не был!
— Но ты же мне звонил!
— Это роковая ошибка!
— Здесь никто ничего не подозревает!
— Никто!
— Почему?
— Сам поражаюсь! — сказал Мячиков, и в нем проснулся профессиональный инстинкт. — Дайте мне, пожалуйста, телефонный справочник, — обратился он к секретарше. И найдя номер, позвонил в музей:
— Говорит следователь Мячиков. Не было ли у вас сегодня произведено хищение?
Николай Сергеевич выслушал ответ и попрощался:
— Извините, благодарю вас, всего хорошего!
Он повесил трубку и, глядя в хорошие глаза Воробьева, медленно произнес:
— Из музея ничего не похищено! Ни сегодня, ни в предыдущие дни!
На Воробьева было жалко смотреть.
Не сговариваясь, старики сорвались с места и кинулись к выходу.
На улице Николай Сергеевич взял Воробьева под руку:
— Это я во всем виноват! Прости меня, Валя! Я принял слесаря за оперативника, который пришел меня арестовать!
— Но как ты догадался, что я здесь?
— Я знаю твой характер!
— Прости меня, Коля! — Воробьев и сейчас не уступал другу. — Это я во всем виноват! Я поспешил к Федяеву и едва не погубил нас обоих! И я тебя, конечно, прощаю! Но музею я этого не прощу! Что они там, ослепли?
— Иди скорее домой! — забеспокоился Николай Сергеевич. — Я тебе звонил, там все с ума сходят!
— А ты скорее поезжай к себе, сторожи Рембрандта!
И старики разошлись.
Пока Мячиков добирался домой, его успели опередить. Приехала медицинская помощь, вызванная слесарем. Прибыл тот же врач и тот же шофер. Ни на звонок, ни на стук никто дверь не отворил. Врач, не мстительный по натуре, на этот раз взъерепенился. Он вызвал управдома и опять приказал взломать дверь! Управдом послал за слесарем, тот опять разбежался и, как снаряд, вонзился в препятствие. Дверь рухнула, и слесарь приземлился рядом с Рембрандтом…
Подходя к дому, Николай Сергеевич увидел возле подъезда машину с красным крестом, в которую внесли слесаря. «Неотложка» приезжала не зря. У слесаря был перелом плеча.
Поднявшись по лестнице, Николай Сергеевич обнаружил, что дверь его квартиры опять взломана. Готовый ко всему, он вошел в пролом, заглянул в комнату и облегченно вздохнул. Картина Рембрандта была на месте. Николай Сергеевич присел на диван и стал размышлять; кому и зачем понадобилось второй раз выламывать дверь?
Глава двенадцатая
Надо идти в музей и выяснить, почему они не паникуют! — сказал Воробьев на следующее утро.
— Но смотрительница нас опознает, — возразил следователь и с ненавистью поглядел на шедевр.
— А мы загримируемся! — подал увлекательную идею Воробьев. — Я буду без лестницы, без халата, но зато в очках!
— Мало! — высказал сомнение Мячиков. — Тебе нужны усы или борода. А мне как быть?
— Остричься наголо! — не задумываясь, решил Воробьев. — Тебя родная мать не узнает!
Но остричься Мячиков отказался:
— Страшно! А вдруг они в моем возрасте больше не вырастут?
— Как же тебя видоизменить? — задумался Воробьев, пристально разглядывая друга. — У тебя яркая внешность!
— Неужели? — Мячиков с надеждой поглядел в зеркало и не увидел в нем ничего яркого.
— Я придумал! — Воробьев даже подпрыгнул от радости. — Мы тебя перекрасим!
— В негра? — испугался Мячиков.
— Нет, не целиком, только волосы! — утешил Валентин Петрович. Ему стало по-детски интересно.
— Не желаю краситься! — заупрямился Мячиков.
— Почему?
— Стыдно! Красятся только женщины! — стоял насмерть Николай Сергеевич. — Это идиотизм. Этого не будет никогда! Лучше я приклею бороду!
— Где ты ее возьмешь?
— Есть специальный театральный магазин. Сейчас я туда позвоню. Мячиков дозвонился директору, который ему вежливо сообщил, что в настоящий момент бород нет. Но поступление волосяных изделий ожидается в следующем квартале.
— До следующего квартала ты можешь отрастить свою собственную бороденку, — заметил Воробьев. — Придется краситься!
— Не буду! Мне все это ужасно надоело. Забирай своего Рембрандта и уходи.