— Товарищ Воробьев! — вмешался судья. — Займите свое место в зале.
— А мной не надо командовать! — сердито сказал Воробьев. — Меня судить надо!
— Не его, а меня! — запротестовал Мячиков, цепляясь за барьер, чтобы не упасть на пол, так как Воробьев продолжал толкаться. — Дайте мне наконец последнее слово!
— Делайте что хотите! — устало сказал судья.
— Граждане судьи! — Мячиков встал, а Воробьев, вольготно рассевшись на скамье подсудимых, милостиво добавил:
— Ладно, говори от нашего общего имени!
— Граждане судьи! — повторил Мячиков. — Старость — не радость. Человек в душе все равно остается молодым. Только, кроме него, этого никто не замечает. И нельзя, несправедливо списывать человека потому, что он стар годами.
Мячиков опять поглядел на Молодого человека. И показалось Мячикову, что тот с ним согласен.
Тут видение кончилось, потому что к комнате, где отсиживался Мячиков, подошел милиционер Петя и спросил:
— Николай Сергеевич, уже поздно. Вы здесь ночевать будете или домой пойдете?
Мячиков вернулся к действительности. Он встал и оглядел камеру. Здесь было неуютно и тоскливо.
Мячиков думал о том, что все равно ему не добиться справедливости, что все равно его не осудят, а выпихнут на пенсию. Он грустно вздохнул, откинул дверной крючок и вышел из арестантской.
Когда Мячиков покинул прокуратуру и очутился на улице, то увидел, что Воробьев не ушел домой, а терпеливо ждет друга, устало привалившись к спинке садовой скамейки. Рядом с Воробьевым пригорюнилась Анна Павловна.
У Николая Сергеевича защемило сердце.
Воробьев ничего не сказал, лишь улыбнулся — застенчиво и нежно. А взгляд Анны Павловны светился в темноте, излучая любовь и раскаяние.
Мячиков тоже заулыбался, растерянно и виновато. Он переводил взгляд с любимого друга на любимую женщину и с любимой женщины на любимого друга.
Воробьев и Анна Павловна поднялись со скамейки. Все трое пересекли улицу, свернули на темный, едва освещенный бульвар, медленно пошли по нему и скрылись вдали, уйдя из повести навсегда.
Ирония судьбы, или С легким паром
Трудно понять, почему люди радуются приходу Нового года, вместо того чтобы плакать.
Если вдуматься, новогодний праздник — печальное событие в нашей скоротечной жизни. Ведь все мы еще на один шаг приближаемся к роковой черте. А сама процедура встречи Нового года ускоряет процесс приближения. Вместо того чтобы спать, сохраняя здоровье, люди всю ночь нарушают режим и безобразничают.
В честь сомнительного праздника происходит массовое уничтожение зеленого друга и массовое употребление зеленого змия.
Наступление Нового года всегда окутано таинственностью и ожиданием счастья. Именно под Новый год могут случаться совершенно немыслимые события, которые никак не могут случиться в обычную, рядовую ночь.
Наша маловероятная и тем не менее достоверная история началась тридцать первого декабря, часов за десять до смены года.
В новехоньком микрорайоне, на окраине Москвы, в домах, похожих друг на друга, как граненые стаканы, одним словом, в одинаковых, белых, крупно- или мелкопанельных домах велись лихорадочные приготовления к встрече Нового года. Во всех квартирах пекли пироги, варили студень, жарили индеек (а где не достали индеек, жарили кого-нибудь другого), заправляли майонезом салаты, выставляли на балконы водку и шампанское и, разумеется, украшали елки — натуральные или искусственные — разноцветными, яркими игрушками.
В доме № 25 по Третьей улице Строителей отмечался сегодня двойной праздник — и Новый год, и новоселье. А раз новоселье, значит, жильцы совсем недавно переехали в этот дом. Кое-что побилось, сломалось, все лежало не там, где нужно, все валялось друг на друге, мебель была расставлена впопыхах, не все люстры повешены, занавески в одних квартирах уже висели на окнах, а в других еще лежали в чемоданах. Новый дом, новая квартира, новая жизнь, новое счастье.
И, наверное, поэтому хирург Евгений Лукашин — внешность заурядная, зарплата заурядная (стоит ли много платить человеку, который режет других людей?), возраст заурядный (около сорока), — одуревший от переезда Евгений Лукашин находился в своей новой квартире № 12 в опасной близости от красивой молодой женщины по имени Галя. Симпатичная мама Лукашина — Марина Дмитриевна — благоразумно пряталась на кухне.
— Женя, — говорила Галя с явной хитрецой, — у меня к тебе предложение, совершенно неожиданное.
Лукашин был искренне заинтригован:
— Галя, не пугай меня!
— Давай вместе встречать Новый год!
Однако сообразительность не являлась достоинством Лукашина.
— Но мы и так встречаем вместе!
— Ты меня не понял. Давай встречать совсем вместе и не пойдем к Катанянам! — Гале очень хотелось перейти из разряда возлюбленных в разряд невест.
Раздался звонок в дверь. Мама, которая до этого прислушивалась к разговору — в современной квартире была современная звукопроводимость, — недовольно поднялась с места и пошла отворять.
— С наступающим, Марина Дмитриевна! — весело заорал благополучный, мордатый Павел Судаков, школьный друг Евгения Лукашина. Павел явно намеревался войти, но Марина Дмитриевна решительно преградила ему дорогу:
— Тише, что ты кричишь?!
— А что случилось?
— Кто там пришел? — донесся из комнаты голос Лукашина.
— Соседка зашла за луковицей! — отозвалась мать, а Павел оторопел и, невольно включаясь в игру, перешел на шепот:
— Что у вас происходит?
— Павлик, зайди, пожалуйста, завтра! — попросила Марина Дмитриевна.
— Завтра не смогу. Вечером я улетаю в Ленинград.
— Счастливого пути! — И Марина Дмитриевна захлопнула дверь перед самым носом Павла.
Нахальный Павел тотчас же позвонил снова.
На этот раз Марина Дмитриевна сначала накинула на дверь цепочку и только потом приоткрыла.
— Ты что хулиганишь? — озорно спросила Марина Дмитриевна.
Павел растерянно смотрел на нее сквозь дверную щель.
— Мама, кто там опять? — послышался голос Лукашина.
— Телеграмма от тети Веры! — и глазом не моргнув, сочинила родная мать.
— А вы, Марина Дмитриевна, с детства учили нас говорить только правду! — укоризненно сказал Павел.
— Бывают обстоятельства, когда неплохо соврать! — доверительно объяснила Марина Дмитриевна.
— Но Саша и Миша ждут нас в бане! А прямо из бани я еду на аэродром!
— Сегодня повеселитесь без Жени! Кстати, зачем ты едешь в Ленинград?
— Ира застряла там в командировке. Требует, чтобы я прилетел встречать с ней Новый год. — Павел еще больше понизил голос. — Я никому не скажу! Все-таки… что происходит?
— Пока это тайна… Узнаешь… в свое время. — Видно было, что дразнить Павла доставляло Марине Дмитриевне удовольствие.
— У Жени от меня нет тайн!
— Иди в баню! — Марина Дмитриевна защелкнула дверь и вернулась в кухню, на пункт подслушивания.
Тем временем Лукашин все еще не понимал хитрого Галиного плана:
— Но мы же договорились встречать Новый год с Катанянами. Подводить некрасиво. Ты уже сделала салат из крабов. Кстати, где ты достала крабы?
— Давали у нас в буфете!
— Я так люблю крабы!
— Тогда тем более съедим их сами! — намекнула Галя.
— А где мы их станем есть? — простодушно спросил Женя.
— Какой ты непонятливый! — нежно сказала Галя. — Мы будем встречать здесь, у тебя.
— А кого еще позовем? — спросил тупой Лукашин.
— В том-то и весь фокус, что никого! — Галя была терпелива.
— А мама? Она будет встречать с нами?
— Мама уйдет. Она все приготовит, накроет на стол, конечно, я ей помогу, а потом уйдет к приятельнице. У тебя Мировая мама!
А мама, которая услышала, как Галя распоряжается ее судьбой, только вздохнула.
— Ты умница, — воодушевился Лукашин. Он только сейчас осознал все выгоды, которые принесет ему реализация Галиного плана. — Почему это предложение не пришло в голову мне?
— Кто-то из двоих должен быть сообразительным!
— Ты знаешь… мне эта идея определенно нравится! Я выпью, я расхрабрюсь, обстановка будет располагать, и я скажу тебе то, что давно собираюсь сказать!
— А что именно? — с надеждой спросила Галя.
— Подожди до Нового года! — Лукашин явно не мог решиться на объяснение, что-то ему мешало.
— Боюсь, у тебя никогда не хватит смелости! — подзадоривала Галя.
— Трусость старого холостяка. Однажды я уже делал предложение женщине. К моему великому изумлению, она согласилась. Но когда я представил себе, что она поселится в этой комнате и будет всю жизнь мелькать перед глазами, туда-сюда, я дрогнул и сбежал в Ленинград.
— А от меня ты тоже убежишь? — Галя сняла со стены гитару.
— Нет, от тебя не убежишь! — В голосе Лукашина прозвучала нотка обреченности. — Все уже решено окончательно и бесповоротно. Я так долго держался и наконец рухнул.
Галя победно улыбнулась, глаза у нее блеснули.
— Женя, а когда люди поют?
— Поют?.. На демонстрации поют…
— А еще?
— В опере…
— Нет, нет!
— Я не знаю… когда выпьют, поют…
— Балда! — нежно сказала Галя. — Не знаешь, когда поют…
— Когда нет ни слуха, ни голоса!
— Люди поют, когда счастливы! — подсказала Галя и протянула Лукашину гитару.
Сообразив, что он на самом деле счастлив, Лукашин тепло взглянул на Галю, взял гитару и встал у окна. За окном виднелись снежные поля Подмосковья, которые еще не успели застроить. Лукашин начал напевать. У него оказался негромкий, как говорят, домашний голос, немного хриплый, но приятный. Теперь таких доморощенных акынов у нас пруд пруди.
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой.
Только крыши, снег и, кроме
Крыш и снега, — никого.
И опять зачертит иней,
И опять завертит мной