— Дорогой Ипполит Георгиевич! — не без торжественности начала Валентина. — Мы ближайшие Надины подруги…
— Мы работаем в одной школе, а она вас прячет… — вставила Татьяна.
Пока они знакомились, Надя незаметно спрятала фотографию Ипполита, которая стояла за стеклом книжной полки на самом видном месте.
— Но я не тот… — пытался спорить Лукашин, но спорить с набитым ртом было трудно.
— Не перебивайте, это невежливо! — сделала ему замечание Татьяна.
Подруги Нади были совсем разные. Если Валентина смахивала на педагогического солдафона, который лишь по случаю праздника был одет не по форме, то трогательная, крохотная, большеглазая Татьяна вовсе не походила на учительницу.
— Мы специально заехали, — продолжала Валентина, — чтобы поздравить вас обоих. Вы должны знать, какая замечательная женщина наша Надя, как ее любят в школе педагоги, родители…
— И даже дети! — добавила Татьяна.
— Надежда — прекрасный педагог, — привычно толкала речь Валентина. — Чуткий товарищ, она ведет огромную общественную работу, она висит на Доске почета.
— И чудесно поет, — вставила Татьяна.
— Все это очень приятно, — умудрился наконец заговорить Лукашин, — но я не тот, за кого вы меня принимаете!
— Не слушайте вы его! — неожиданно вмешалась Надя. — Давайте присаживайтесь к столу. Ведите сюда мужчин!
— Мы не хотим мешать! — покрутила головой Татьяна.
— Да вы не можете нам помешать! — Лукашину явно не нравилась вся эта история. Кроме того, правдивость была определяющей чертой его характера. — Мы, можно сказать, почти незнакомы. Первый раз я увидел Надежду… — он повернулся к Наде, — как ваше отчество?
— Ее отчество Васильевна! — сквозь смех сообщила Татьяна.
— Я увидел Надежду Васильевну в одиннадцать часов вечера!
— Ипполит, не дурачься! — эти слова Нади относились, разумеется, к Лукашину. Грубая ложь возмутила правдолюбца:
— А я не Ипполит и никогда им не буду!
— Нет, пусть дурачится, — попросила Татьяна. — У него это славно получается. Мне так нравятся ваши отношения…
— Но я действительно… — Лукашин был разъярен, но Надя перебила:
— Ипполит, перестань, уже неостроумно! Пригласи гостей к столу.
— И все-таки я не Ипполит! — уперся Лукашин.
Валентина подняла бокал шампанского:
— За ваше семейное счастье!
— Горько! — крикнула Татьяна, Валентина ее поддержала:
— Правильно! Горько!
— Я не буду с ней целоваться! — заартачился Лукашин.
Однако Надя подошла к нему и, прежде чем он успел оказать сопротивление, поцеловала в губы.
— И даже после этого все равно я не Ипполит! — заявил Лукашин.
— Ипполит Георгиевич, — искренне веселилась Таня, — а вам нравится, как Надя поет?
— Не знаю… — недовольно ответил Лукашин. — Не слышал, не нравится!
Валя изумленно воззрилась на Надю:
— Ты что же, ни разу не спела своему Ипполиту?
— Это моя непростительная ошибка! — согласилась Надя. — Валя, передай мне гитару.
— Не надо музыки! — взмолился Лукашин. — Я не люблю самодеятельности!
— Да какая же это самодеятельность! — Валя сняла со стены гитару и передала Наде.
— Давай нашу любимую! — потребовала Таня. — Надюша, давай «Вагончики»! — И принялась дирижировать.
Надя озорно запела:
На Тихорецкую состав отправится,
Вагончик тронется, перрон останется.
Стена кирпичная, часы вокзальные,
Платочки белые, глаза печальные…
Таня и Валентина поддержали:
Платочки белые, платочки белые,
Платочки белые, глаза печальные…
Надя и Лукашин рассматривали друг друга. Практически они делали это в первый раз.
Начнет выпытывать купе курящее
Про мое прошлое и настоящее.
Навру с три короба, пусть удивляются.
С кем распрощалась я, вас не касается.
Глядя на поющую Надю, Лукашин только сейчас сообразил, что Надя-то, оказывается, красива.
Откроет душу мне матрос в тельняшечке,
Как тяжело на свете жить бедняжечке.
Сойдет на станции и попрощается,
Вагончик тронется, а он останется.[3]
Вразнобой, но зато самозабвенно подхватили последние строчки Татьяна и Валентина.
— Да, такого я еще не слышал! — сухо процедил Лукашин.
— Ой, братцы, Господи, хорошо-то как! — выдохнула Валя.
— Валентина, пошли, а то наши мужья замерзнут! — вспомнила про мужей Татьяна.
— Надя, Ипполит, будьте счастливы!
— Я устал возражать! — Лукашин на самом деле обессилел.
Татьяна и Валентина двинулись к выходу.
— Он просто прелесть! — тихонько сказала Татьяна, а Валентина добавила:
— Я одобряю… Надежда, я знала, ты не ошибешься, он хороший мужик, а главное — серьезный, положительный!
Когда Надя вернулась в комнату, Лукашин спросил:
— Зачем вы это сделали?
Надя невесело усмехнулась:
— А вы тоже — заладили как попугай: «Я не Ипполит, я не Ипполит»… Вы что же, хотите, чтоб я рассказала им про вашу баню? И чтобы назавтра вся школа говорила о том, что я встречаю Новый год с каким-то проходимцем?
— Я не проходимец, я несчастный человек!
— Как будто несчастный человек не может быть проходимцем! — справедливо заметила Надя.
— А как вы им предъявите настоящего Ипполита?
— А настоящего, наверное, уже не будет… — опечалилась Надя и вновь поставила на место фотографию.
— Почему я все время должен вас утешать? — возмутился Лукашин. — Почему вы меня не утешаете? Мне хуже, чем вам. Вы хоть дома.
— Но ведь вы же во всем виноваты!
— Ну, я же не нарочно. Я тоже жертва обстоятельств. Можно я чего-нибудь поем?
— Ешьте! Вон сколько всего. Не выбрасывать же!
Лукашин с аппетитом набросился на салат.
— Вкусно! — проговорил он с набитым ртом. — Вы сами готовили?
— Конечно, сама. Мне хотелось похвастаться!
— Это вам удалось. Я обожаю как следует поесть!
— А я, признаться, ненавижу готовить! — откровенно сообщила Надя. — Правда, с моими лоботрясами и лодырями времени все равно нет. Как ухожу утром…
— Перевоспитываете их? — Лукашин попробовал заливную рыбу, но она, очевидно, оказалась такой невкусной, что он незаметно отставил тарелку.
— Я — их, они — меня! Я пытаюсь учить их думать, хоть самую малость. Иметь обо всем свое собственное суждение…
— А чему они учат вас?
— Наверное, тому же самому… — улыбнулась Надя.
— Ну а я представитель самой консервативной профессии…
— Не скажите. Мы с вами можем посоревноваться… — не согласилась Надя.
— У нас иметь собственное суждение — особенно трудно. А если оно ошибочно? Ошибки врачей дорого обходятся людям.
— Ошибки учителей менее заметны, — рассуждала Надя, — но в конечном счете они обходятся людям не менее дорого!
— И все-таки у нас с вами самые лучшие профессии на земле! — воскликнул Лукашин. — И самые главные!
— Судя по зарплате — нет!
Оба рассмеялись, и Лукашин, невольно поддаваясь возникшей между ними теплоте, сказал:
— А знаете, когда подруги вас хвалили, мне было приятно… Сам не знаю почему…
— Не подлизывайтесь… — предупредила Надя.
— В отличие от вас, — не без хитрецы заметил Лукашин, — ваша подруга сразу увидела, что я человек положительный!
— Конечно! Вы же не вламывались к ней в дом.
— Верно! — улыбнулся Лукашин и присел около проигрывателя. — К ней пока еще не вламывался. А ведь мы с вами своеобразно встречаем Новый год… — Лукашин поставил пластинку. — И, знаете, если мы встретимся с вами, ну, когда-нибудь, ну, случайно… и вспомним все это, мы будем покатываться со смеху…
И Евгений церемонно поклонился, приглашая Надю на танец.
— Положим, мне было не до смеха, когда я вошла и увидела… как вы тут разлеглись… — Надя подала руку Лукашину, и они стали медленно кружиться в центре комнаты.
— А я… — вспоминал Женя, — просыпаюсь в собственной постели оттого, что какая-то женщина поливает меня из чайника! Мне тоже было не смешно! — И Лукашин прыснул.
— Я говорю: выкатывайтесь отсюда… — рассмеялась и Надя.
— А я отвечаю: что это вы безобразничаете в моей квартире! — заливался хохотом Лукашин, чисто автоматически прижимая Надю к себе.
— Я от возмущения… просто растерялась… Кто вы?.. Если вор, то почему вы легли?.. Вор, который устал и лег поспать в обкраденной квартире… — И щека Нади непроизвольно коснулась щеки Лукашина.
— А вы мне сначала так не понравились… — давился от смеха Лукашин. — Ну так не понравились…
Надя хохотала еще громче Лукашина:
— А вы мне тоже были так омерзительны!
И тут раздался звонок в дверь.
Лукашин и Надя смолкли, сразу почувствовав себя крайне неловко, будто их застигли на месте преступления. Оба не смели взглянуть друг на друга.
Пауза затягивалась. Раздался еще один звонок.
— Открыть? — вполголоса спросил Лукашин.
Надя встала и направилась отворять. В дверях торчал Ипполит.
Войдя, Ипполит начал оправдываться:
— Родная, прости… я погорячился, был не прав… Я испортил нам новогодний вечер.
— Молодец, что вернулся-! — сказала Надя. — Я боялась, что ты уже не придешь. Снимай пальто, и идем!
Надя помогла Ипполиту раздеться; он нежно поцеловал ей руку, и они направились в комнату. Увидев Лукашина, Ипполит оцепенел.
— Как, он еще здесь?
— Не могу же я выставить его на улицу. Первый самолет только в семь часов.
Крупными шагами Ипполит направился в комнату.
— Мог бы посидеть на аэродроме. Ничего бы ему не сделалось!
Лукашин молчал. Ипполит осмотрелся и оценил обстановку:
— Так-так… Поужинали… Я вижу, вы неплохо проводите время… Музычку завели…
— Не сидеть же голодными, — сказала Надя, выключая проигрыватель, — присоединяйся к нам!
— К вам? — с нажимом переспросил Ипполит.