В приемной появилась Калугина:
— Почты много?
— Порядочно, — ответила заплаканная Верочка. — Вот разбираю.
Калугина заинтересовалась каким-то документом, стала внимательно его читать.
А в зале заседаний продолжался «деликатный» разговор.
— Я знаю, Шура, что у вас трезвый взгляд на жизнь. Что-то я устал от этой истории и невольно чувствую себя виноватым. — Тут Самохвалов спохватился: — Между нами ничего нет и быть не может. Мне так жаль Ольгу Петровну. Она стала всеобщим посмешищем. Ее нужно спасти!
— Мы спасем! Мы ее на местком пригласим! — откликнулась Шура.
— Что ж, я не возражаю… только разговаривайте, пожалуйста, мягко, без окрика.
— Понимаю, Юрий Григорьевич, поручение щекотливое. Но мы справимся. Давайте мне остальные письма.
Заместитель директора поколебался, достал из кармана письма Ольги Петровны и нерешительно протянул их Шуре.
— Только не давайте их никому читать, — йопросил Самохвалов.
— Не беспокойтесь! Я их подколю к делу! — И Шура положила письма в папку. — Там их никто не прочтет.
В приемной Калугина закончила чтение документа и направилась в свой кабинет.
— У вас там полотеры! — предупредила Верочка.
Калугина распахнула дверь и действительно увидела полотеров, который перебрались из кабинета Самохвалова в ее кабинет и усердно драили пол. Калугина закрыла дверь.
— Почему полотеры натирают полы в наше рабочее время? Я пока буду в зале. Неужели нельзя это делать утром или вечером?
— Нет, нельзя, — сказала Верочка. — У полотеров рабочий день, как у нас, с девяти до шести.
Калугина развела руками и устремилась в зал, где завершали свою беседу Самохвалов и Шура.
— Мой кабинет занят полотерами, — объяснила Калугина Самохвалову, войдя в зал заседаний.
— Значит, мой освободился, — сообразил Самохвалов и покинул зал.
Людмила Прокофьевна привычно заняла место в президиуме и углубилась в изучение почты. Однако Шура не ушла и, спрятав письма Рыжовой за спину, выжидающе стояла около Калугиной.
Людмила Прокофьевна подняла глаза:
— Что, Шура? У вас ко мне дело?
— У нас ЧП! — трагически заявила Шура. — Рыжова без памяти втрескалась в Самохвалова и осаждает его любовными письмами!
— Откуда вы это знаете? — нахмурилась Калугина.
— Вот их сколько! — не выдержала Шура, вынув руку из-за спины и как бы взвешивая на ней письма.
— Как они оказались у вас? — сердито спросила Людмила Прокофьевна.
— Юрий Григорьевич передал их мне и попросил, чтобы общественность вмешалась и защитила его!
— И, значит, теперь на очередном заседании месткома, — с трудом сдерживалась Калугина, — после распределения путевок, в разделе «Разное» вы поставите вопрос о безнравственном поведении Рыжовой?
— Мы получили сигнал и должны отреагировать. Вы войдите в положение Юрия Григорьевича. Каждый день на него сыплются эти письма. А весь коллектив, — Шура показала на пустой зал, — знает и смеется!
Калугина протянула руку за письмами:
— Дайте их мне, пожалуйста!
— Рыжова сама виновата. Держала бы чувства при себе! — отдавая письма, начала оправдываться Шура.
— Если мне не изменяет память, вы, Шура, числитесь в бухгалтерии! — строго сказала Калугина.
— Кажется, да. — Шура пыталась вспомнить, где же она числится.
— Я думаю, будет полезнее, если вы иногда, — чеканя слова, жестко произнесла Калугина, — в порядке исключения, будете заниматься не только общественными делами, но и вашими прямыми обязанностями!
Людмила Прокофьевна решительно вошла в приемную:
— Вера, Юрий Григорьевич у себя?
— Да. От вас полотеры тоже ушли.
Но Калугина не слушала. Она распахнула дверь кабинета своего заместителя и приказала секретарше:
— Вера, никого к нам не впускайте!
И решительно закрыла за собой дверь.
В приемную заглянула Шура и прошептала Верочке:
— Самохвалов отдал мне письма, чтобы мы разобрали их на месткоме.
— Вот гад! — искренне возмутилась секретарша.
— А меня ссылают в бухгалтерию! — печально сообщила Шура.
В кабинете Самохвалов встал со своего кресла и недоуменно посмотрел на взбешенную начальницу.
— Ко мне попали письма, которые вы, Юрий Григорьевич, передали в местком. Хочу вас огорчить. У меня иная точка зрения, нежели у вас. Убеждена, что подобные дела должны решаться без привлечения общественности.
— Вам, Людмила Прокофьевна, легко говорить! — Самохвалов держался с достоинством. — Я пытался образумить Рыжову, уговаривал, просил, между нами ведь ничего нет и быть не может.
— Надо было иметь терпение, такт. А обнародовать письма — жестоко! — выговаривала Людмила Прокофьевна.
— Но я не нашел другого выхода. В конце концов, меня тоже можно понять, — оправдывался Самохвалов.
— Извините, Юрий Григорьевич, но вы совершили низкий поступок! Не могу настаивать, но на вашем месте я бы забрала письма и никому их не показывала, ни одному человеку!
Самохвалов прошелся по кабинету, как бы собираясь с мыслями…
А в это время по залу, заполненному сослуживцами, шла Ольга Петровна, тяжело нагруженная двумя авоськами с продовольствием. Мимо ее лица проплывали люльки подвесной дороги, заполненные бумагами. Она шла сквозь перешептывания и смешки, сквозь сплетни и переглядки, даже и не подозревая, что все эти косые взгляды, ухмылки и подмигивания относятся к ней. Сослуживцы вставали с мест, смотрели на Ольгу Петровну, подмигивали, гоготали, показывали на нее пальцами. Всем было весело и интересно. В скучные трудовые будни ворвалась пикантная сенсация. Погруженная в свои мысли, шла по залу Ольга Петровна.
Не успела она поставить авоськи на пол, как между ее столом и столом Новосельцева возникла Верочка. Секретарша старалась держаться бодро, но было видно, что ее мучает совесть.
— Хватит трудиться. Покурим? Самохвалов снабжает меня роскошными сигаретами!
— Спасибо, я не курю! — отказался Анатолий Ефремович.
— А я иногда балуюсь. — Ольга Петровна взяла сигарету, Верочка тотчас поднесла ей спичку. Она не знала, как приступить к разговору.
— Знаете, Новосельцев, ей легче было обращаться именно к нему, — нас, секретарш, начальство обычно не замечает. К нам настолько привыкают, что при нас они остаются сами собой.
— К чему эта исповедь? — недоброжелательно спросил Новосельцев.
Верочка сразу дала отпор:
— Вы не волнуйтесь, я не о Калугиной! Я о вашем институтском товарище.
Теперь насторожилась Ольга Петровна.
— Понимаете, Новосельцев, он какой-то неискренний, скользкий… — Верочка быстро взглянула на Ольгу Петровну. — Я бы полюбить такого не смогла… Ой, бежать пора, а то от старухи попадет!
И Верочка мгновенно исчезла.
— Зачем эта финтифлюшка сюда приходила? — пожала плечами Ольга Петровна.
…В своем кабинете Самохвалов продолжал нервно ходить взад и вперед.
— Я… вынужден, должен признать, Людмила Прокофьевна, что вы правы — вы! Наверное, я потерял над собой контроль. — Юрий Григорьевич смотрел ей в лицо. — Спасибо, что вы вовремя меня остановили!
— Я рада, что вы это восприняли именно так! — поверила ему Калугина.
— Разрешите? — Самохвалов забрал письма и положил в карман. — Я опять с ней побеседую, по-хорошему, по-доброму…
…В буфете Новосельцев стоял в очереди. Сразу же за ним заняла очередь Шура. Она поднесла свои губы к уху Новосельцева.
— Наша мымра сослала меня в бухгалтерию, — шепотом поделилась своей неприятностью Шура. — Но я там задыхаюсь от скуки. Я вырвалась вам сказать, Новосельцев, что вы друг Ольги Петровны и должны ее унять! Она губит и себя, и его!
— Ничего не понимаю! — оторопел Анатолий Ефремович.
— Как? — изумилась Шура. — До вас еще не дошло? Рыжова без памяти влюбилась в Самохвалова и терроризирует его пылкими письмами.
— Это вранье! — рассвирепел Новосельцев. — Я знаю Олю и ее мужа! Они прекрасная пара! Не распускайте сплетни!
— Юрий Григорьевич, — свысока ответила Шура, — сам отдал мне письма Рыжовой, чтобы мы разобрали их на месткоме! Я их читала!
— Идите-ка вы… — в бешенстве заорал Новосельцев, — …в бухгалтерию!
Очередь, вся, как один человек, обернулась на крикуна. Шура в испуге отпрянула и исчезла. Новосельцев тоже покинул очередь.
В приемную вбежал взволнованный Анатолий Ефремович.
— Самохвалов у себя? — гневно выкрикнул он.
— У себя, — подтвердила Верочка, — но Людмила Прокофьевна просила никого не впускать!
В кабинете Самохвалов продолжал налаживать отношения.
— Знаете, Людмила Прокофьевна, о чем я сейчас жалею? — шутливо сказал он. — О том, что вы не мужчина!
— Это еще почему?
— Я бы тогда предложил: пошли, примем по сто граммов и забудем про это дело…
Нарушив начальственный запрет, Новосельцев рывком открыл дверь и, с трудом сдерживая ярость, появился на пороге.
— Юра, я у тебя одалживал двадцать рублей. Хочу с тобой расплатиться!
Новосельцев достал из кармана две десятки и протянул их Самохвалову.
— Но почему именно сейчас и здесь? — Самохвалов настороженно взял деньги.
Вместо ответа Анатолий Ефремович размахнулся и ударил Самохвалова по лицу.
— За что? Как ты смеешь? — опешил Юрий Григорьевич.
— Извините, Людмила Прокофьевна! — обратился к Калугиной Новосельцев.
— Только ваше присутствие… Людмила Прокофьевна… — гневно процедил Самохвалов. — Но я этого так не оставлю!
— А вы дайте ему сдачи! — весело посоветовала Калугина.
— Я ему дам сдачи, но другими средствами! — пообещал Самохвалов и выбежал из своего кабинета, громко хлопнув дверью.
Он промчался мимо Верочки, которая проводила его злым взглядом.
— Я — в министерство! — крикнул Самохвалов на ходу и с явной угрозой.
Калугина и Новосельцев остались вдвоем в кабинете Самохвалова.
— Распустились вы, товарищ Новосельцев! Докатились до того, что затеваете драку в кабинете директора!
— Заместителя директора! — уточнил Анатолий Ефремович. — Это нехорошо! В следующий раз я поколочу его в вашем кабинете!