— Медленно пишете! Мне надоело ждать! У меня тысяча дел! — Калугина шагала по кабинету взад и вперед.
— Я уже написал! — И Новосельцев протянул ей свеженькое заявление.
Калугина просмотрела его и изменилась в лице.
— Значит… вы уходите потому… — она прочитала вслух: — «…что директор нашего учреждения товарищ Калугина — самодур!»
— Именно поэтому!
— Какой ты чуткий, внимательный, тонкий и душевный человек! — тихо сказала Калугина.
— Перестань наконец надо мной издеваться, — тоже тихо предупредил ее Новосельцев.
— Подумаешь, цаца!
— Да, цаца! — возразил Анатолий Ефремович.
— Ты так красиво и оригинально ухаживаешь! Ты — настоящий современный мужчина!
— Как ты смеешь меня так обзывать! — в ярости заорал Новосельцев.
Он встал и отшвырнул стул. Калугина тоже встала и молча отшвырнула другой стул. Они гневно смотрели друг на друга.
— Какой ты милый и обаятельный! — продолжала издеваться Калугина.
— Думаешь, если ты директорша, — взбеленился Новосельцев, — то тебе все дозволено? Можешь топтать и хамить? Мымра!
Калугина в бешенстве выскочила из-за стола и вцепилась в Новосельцева.
— Ах, ты еще и драться! — защищался Анатолий Ефремович.
Тогда Калугина схватила свой зонтик и наотмашь стала им лупить Новосельцева. Сначала Новосельцев прятался от разъяренной фурии, но потом не выдержал и пустился бежать. Калугина бросилась за ним, продолжая довольно ловко наносить удары.
Сперва они напугали этой сценой Верочку, которая разговаривала по телефону в приемной.
В коридоре они пронеслись мимо оторопевшего Самохвалова.
Погоня выскочила в зал. Калугина неслась за своим подчиненным, нанося удар за ударом. Новосельцев прятал лицо за двигающимися люльками подвесной монорельсовой дороги.
Сослуживцы повскакали со своих рабочих мест. Такого они еще не видели. Действительно, в этом учреждении было не скучно работать.
— Я тебя ни за что не прощу! Я тебя ненавижу! — лупцуя любимого человека зонтиком, приговаривала Калугина. — Я тебя покалечу!
Новосельцев на бегу с трудом увертывался от ударов. Он бегал между столами, огибая их, и кричал:
— Я не позволю себя бить, я не позволю себя калечить!
Жертва и ее истязатель выбежали на лестничную клетку и стремительно помчались вниз.
Рука Калугиной не уставала махать зонтиком.
Новосельцев и Калугина выскочили на улицу. Шофер Калугиной, увидев свою начальницу, открыл дверцу машины. Первым туда юркнул Новосельцев, за ним влетела директорша. В машине зонтиком драться было неудобно, и руководительница попыталась пустить в ход кулаки. Но тут, в разгар побоев, Новосельцев изловчился и поцеловал Калугину в губы. Та по инерции еще несколько раз ударила Новосельцева и стихла.
— Куда ехать? — спросил водитель, делая вид, что ничего особенного не происходит.
Новосельцев на секунду оторвался от губ своего руководителя и произнес:
— Прямо!
И снова впился в Калугину. Шофер завел машину и рванул с места.
И вот уже машина с Калугиной и Новосельцевым влилась в московский транспортный поток.
Через девять месяцев у Новосельцевых было три мальчика…
Вокзал для двоих
Пусть не пугается читатель, обнаружив, что действие нашего фильма начинается в месте не совсем приятном, а именно в колонии для уголовных преступников. Никто не знает своего будущего. Недаром народная мудрость гласит: «От сумы и тюрьмы не зарекайся!»
Был зимний метельный вечер.
Прожектор высвечивал огромную утрамбованную площадку, на которой проходила вечерняя проверка тех, кого перевоспитывали, — попросту говоря, заключенных. Дежурные офицеры шли вдоль строя, поштучно пересчитывая узников. Потом каждый из дежурных подходил к старшему офицеру и докладывал:
— Вечерняя проверка произведена! Лиц, незаконно отсутствующих, нет.
— Разведите по общежитиям! — скомандовал старший офицер.
— Есть развести по общежитиям! — как эхо отозвались начальники отрядов.
— Рябинин, останьтесь! — приказал старший, а один из офицеров тотчас повторил:
— Рябинин, останьтесь!
Заключенные строем направились к баракам, а на плацу задержалась лишь одинокая фигура. Она съежилась, как бы ожидая неприятностей.
Надо заметить, что люди делятся на тех, кто сторожит, и тех, кого сторожат. Герой нашего повествования Платон Сергеевич Рябинин принадлежал, к сожалению, ко второй категории человечества. Хотя, правда, он вовсе не походил на преступника. Это был мягкий, застенчивый человек лет сорока. По его простодушному, доверчивому лицу было понятно, что он не способен на неблаговидные поступки. Такой ни карьеры не сделает, ни Уголовный кодекс не нарушит.
— Рябинин, подойдите! — подозвал старший офицер. И когда Платон, выполняя приказание, подбежал, начальник сообщил ему: — Хочу вас обрадовать, — к вам приехала жена!
Но заключенный вовсе не обрадовался.
— Зачем?
— Просит свидания!..
— Я ее не звал! — вырвалось у Платона. — Я не хочу свидания!
— Да вы что? — поразился офицер. — Она к вам семь тысяч километров на поезде отмахала, да два часа на самолете летела, да еще сутки в грузовике тряслась.
— Ну и пусть! Я не пойду! — Арестант позволил себе немного взбунтоваться.
— Да ради вас… я… — возмутился начальник. — У нее не оказалось необходимых документов. Я просто не мог отказать. Она так просила…
— Как — просила? Она? Не понимаю… — невесело произнес Платон.
— Это вы с ней выясните! Держите пропуск! Пойдете без конвоя! Я вам доверяю!..
— Куда я пойду? — голос Платона звучал жалобно.
— Она тут комнату сняла, в деревне. Вот адрес записан. И чтобы совместить приятное с полезным, зайдете в мастерскую, к Ивану Герасимовичу, и возьмете из ремонта аккордеон! Вы музыкант — проверьте, как починили!
— Слушаюсь! — понуро согласился Платон. Он мог отказаться идти к жене, но отказаться идти за аккордеоном он не имел права.
— Как Коля мой? Успехи делает? — вдруг спросил офицер.
— Мальчик способный. Его бы хорошо в музыкальную школу определить.
— Вот отбуду здесь вместе с вами, — пошутил офицер, — и переведусь в нормальный город, где есть музыкальная школа. — Он снова стал строгим и официальным. — Учтите, Рябинин: пропуск — до утренней проверки. Ровно в восемь — быть в строю. Опоздание приравнивается к побегу. Идите!
Потом на вахте — на воле это место называется бюро пропусков — охранник придирчиво обыскивал Рябинина.
— До деревни-то хоть близко? — спросил Платон.
— Недалеко, — охранник изучал валенки, тряся ими в поисках запрещенного. — Километров девять-десять. И не вздумай пронести спиртное, ножичек, деньги. Все равно найду.
— Ученый уже, — пробурчал Платон, надевая валенки.
— Значит, так, — жестко сказал охранник и отодвинул тяжелый засов, — пропуск у тебя до восьми утра. Будь как штык! Опоздаешь — это побег. Припаяют новый срок! Пошел!
Дверь отворилась, и Платон очутился на воле, где он уже давно не был.
Колония, обнесенная, как и положено, высоким глухим забором со сторожевыми вышками, находилась в чистом поле. Вокруг нее не было никаких строений. От ворот уходила в жизнь накатанная дорога, вдоль которой сиротливо тянулись столбы с проводами.
Платон побрел по дороге навстречу поземке. Пройдя несколько шагов, остановился, постоял. Затем решительно заспешил обратно и забарабанил в дверь вахты.
Охранник приоткрыл окошко:
— Ты чего забыл?
— Пустите меня обратно!
— Ты поручение выполнил?
— Какое? — не понял Платон.
— Аккордеон принес?
— Меня не за этим, меня к жене отпустили.
— Про жену в пропуске ничего не написано! — И охранник захлопнул окошко.
Платону не оставалось ничего другого, как зашагать в темноту и мороз. Но сначала он отстегнул от ватника зеленую бирку со своей фамилией, чтобы хоть ненадолго почувствовать себя свободным, и спрятал ее в карман.
Платон шел и шел по заснеженной, пустынной дороге и вспоминал… Идти было далеко и холодно, но воспоминание было длинное, и оно согревало Платона…
…В тот летний день, к которому обратилась сейчас память Платона, он ехал среди многих пассажиров в скором поезде Москва — Алма-Ата. Экспресс медленно подползал к перрону большого города, который назывался Заступинск.
Вместе с высыпавшими на платформу пассажирами Рябинин, элегантный, стройный, в отлично сшитом костюме, с «дипломатом» в руке, зашагал по перрону незнакомого города навстречу судьбе, которая поджидала его в привокзальном ресторане.
Нашествие пассажиров, которые надеются во время короткой стоянки поезда пообедать, если вдуматься, — несчастье для ресторана. Орда оголодавших путешественников, как саранча, набрасывается на комплексные обеды, не заказывает ничего порционного и ничего спиртного и тем самым не помогает выполнению плана. Кроме того, некоторые ловкачи норовят улизнуть, не заплатив, так как знают, что никто из официантов поезда не догонит.
Но наш родной ресторан голыми руками не возьмешь. Обороняясь, он кормит пассажиров, как бы поприличней выразиться… точно рассчитав, что неизбежный отход поезда помешает клиенту накатать жалобу.
На двух длинных столах выстроились одинаковые алюминиевые кастрюльки со станционным борщом, а рядом, дожидаясь конца своей короткой жизни, стыли унылые серые котлеты.
Платон Сергеевич тоже вошел в ресторан, отыскал свободное место, приоткрыл крышку кастрюли, поглядел на котлету, но всего этого есть не стал. Пассажиры вокруг жевали и чавкали и все время теребили официантку Веру, худенькую женщину, которой было за тридцать. На ее милом, но уже потрепанном жизнью лице сверкали отважные глазищи.
— Добрый день, товарищ! Приятного аппетита! — профессионально сказала Вера.
— Девушка, можно вас?
— Девушка, подойдите, пожалуйста. — Это был Платон.
— Девушка, можно бутылочку минеральной воды?
— Минеральной воды нет! — как автомат, ответила Вера.