Однако Варвара Петровна не зря получала зарплату в милиции. Она схватила со стола тарелку с печеньем и сунула псу под нос. Тот сразу забыл про служебные обязанности, дернул башкой, вырываясь из рук владельца, и жадно набросился на лакомство.
Варвара Петровна с достоинством поднялась с кресла и неторопливо направилась к выходу. В дверях она произнесла:
— Какая продажная собака!
В кабинете Каштанова Джекки от нечего делать стала наблюдать за мониторами, показывающими операции из разных операционных. Внезапно ее внимание привлек монитор с большим экраном, на котором возникла фигура хирурга, чем-то напоминавшая Антона Михайловича. Джекки подошла к монитору вплотную. Лица хирурга не было видно, сверху на лоб была надвинута шапочка, а нижнюю часть лица плотно прикрывала марлевая маска. Выделялись только глаза. Знакомые глаза. Джекки поняла, что Каштанов специально приехал в клинику провести операцию, которая требовала именно его рук. Как зачарованная, она не отрывала взгляда от монитора. Смотрела, как легко и уверенно двигались руки хирурга, иногда отводила глаза, так как видеть кровь было тяжко. На лбу Антона Михайловича выступили капли пота. Каштанов командовал помощниками, среди которых Джекки скорее угадала, нежели узнала Ваню. Операция длилась долго, Джекки не могла понять, сколько именно. Но все это время она не сводила глаз с Антона Михайловича. Он казался ей богом. Может быть, сейчас она впервые почувствовала, что этот человек ей дорог…
Наконец Каштанов в сопровождении Вани вернулся в кабинет, опустился в кресло и прикрыл веки, не сказав Джекки ни слова. А Ваня обратился к ней вполголоса:
— Вы не представляете, какое чудо совершил Антон Михайлович!
— Ваня, организуй кофе! — не поворачивая головы, попросил Каштанов.
На улице Иван Павлович галантно помог даме сесть в машину. Антон Михайлович уселся за руль.
Иван Павлович обошел автомобиль спереди и, стрельнув глазами в сторону Джекки, наклонился к окошку водителя:
— Учитель, теперь я понимаю, почему вы скрываетесь!
— Кстати, Ваня, отдай мне сотовый телефон!
— Да, конечно, как я сам не сообразил. — Ваня достал из кармана телефон и передал Каштанову.
— Больной будет жить? — тихо спросила Джекки.
— Не надо об этом, я суеверный.
Машина рванула с места…
В собственной квартире Антон Михайлович, пользуясь отсутствием жены, укладывал в чемодан носильные вещи. В квартире продолжался евроремонт. Раздался телефонный звонок. Каштанов рванулся было к аппарату, но остановился. Один из мастеров снял трубку и сказал:
— Вы вовремя позвонили, Полина Сергеевна. Вы уже решили, как выкладывать кафель — вертикально или горизонтально?
Полина Сергеевна говорила из своего офиса:
— Полагаю, вертикально. Кафеля хватит?
— С избытком, — ответил работяга, прикрыл трубку рукой и взглянул на Каштанова: — С хозяйкой будете разговаривать?
Антон Михайлович протянул руку к телефону:
— Здравствуй, Поля! Как ты себя чувствуешь?
— Ты вернулся? — вскинулась жена.
— Еще нет.
— А чего прибыл?
— Так… — помялся муж, — взять кое-что необходимое.
— Я сейчас же приеду, дождись меня! — распорядилась Полина Сергеевна.
— Не получится. Я дал подписку о невыезде, а сам сбежал. Должен вернуться назад.
— Может, все-таки скажешь, где ты обретаешься?
Антон Михайлович секунду помедлил:
— Скажу. У Саши, в Тихих Омутах.
Когда он, таща чемодан, подошел к машине, Джекки сидела на шоферском месте. В ответ на вопросительный взгляд сказала:
— Антон Михайлович, давайте я поведу машину Вы ведь устали после операции. Знаете, я наблюдала за вами по экрану монитора.
— А ваша нога?
— Уже не болит.
— А как вы на экране определили, что это был я? Я же был в шапочке и маске.
— Узнала ваши глаза.
Каштанов ждал Джекки в машине и говорил по сотовому телефону:
— Какое давление?.. Пульс?.. Дыхание?.. Через час позвоню…
Наконец из дома на противоположной стороне улицы вышли три женщины: средних лет, молодая и совсем еще маленькая. Каштанов с улыбкой смотрел, как они прощались. Джекки переоделась, сейчас на ней было прелестное платье и модный пиджак, в руках — большая хозяйственная сумка. Распрощавшись, Джекки перебежала через дорогу. Дочка махала ей вслед.
Джекки шла, чувствуя, что ею любуются, и от этого походка ее была легкой и свободной.
Вскоре старые «Жигули» катили по шоссе. Джекки сидела за рулем, а доктор Каштанов спал на переднем сиденье, уронив голову на ее плечо. Джекки старалась не шевелить плечом, которое приятно заменяло Антону Михайловичу подушку.
Потом они расположились возле шоссе, за одним из тех деревянных столов с дощатыми скамейками, которые заботливые дорожники соорудили для шоферов, чтоб было где выпить и закусить. Неподалеку от шоссе, вросшие колесами в землю, стояли три пассажирских вагона. Стояли они, как бы образуя громадную букву «П». Стекла в окнах были давно выбиты, и по вагонам разгуливал ветер. На крышах росла трава, кусты, а вокруг торчали огромные лопухи и колючие репейники.
— Интересно, как эти вагоны сюда попали? — недоумевал Каштанов. — Здесь же нет рельсов и в помине.
— В нашей стране много загадочного, — рассудительно высказалась Джекки. — Эти вагоны, наверное, использовались здесь как жилье для рабочих.
Рассуждая, она между тем доставала из сумки термос и всяческую снедь, которую прихватила из дому.
— Вы не против, если я буду называть вас Женя?
Разговаривали они как будто обычно, буднично и спокойно, но это только казалось. На самом деле их била внутренняя дрожь. Оба были как бы заряжены электричеством.
— Почему? — наливая кофе, спросила Джекки.
— Потому что все остальные зовут вас Джекки.
— Логично. Я не против, — согласилась она, — но можно тогда я буду называть вас не Антон Михайлович, а совесть нации?
— Когда мы наедине, разрешаю! — милостиво позволила «совесть нации».
Наступила пауза, но, как говорится, она была выразительней всяких слов. Женя и «совесть нации» буквально пожирали друг друга глазами. Потом Тобольская сказала:
— Приятного аппетита!
И они принялись пожирать еду. На некоторое время наступило молчание. Потом Каштанов опять звонил в клинику:
— Все в норме?.. Что?.. Даже заговорил?.. Что сказал?.. — Тут Каштанов хохотнул и, пряча аппарат, сообщил Джекки: — Больной попросил ветчины!
Еще раз возникла напряженная, опасная пауза. И вдруг грянул дождь, внезапный и сильный. Самым ближним укрытием оказались вагоны. Джекки накрыла еду салфеткой, и они помчались спасаться от ливня. В вагоне было полутемно. Дождь громко стучал по крыше, а в открытые в потолке люки поливал как из ведра. Под одним из люков внутри вагона росла елка.
Джекки предалась воспоминаниям:
— Я ведь выросла в вагоне. Он стоял около станции, в тупике. На окнах у нас висели занавески… Сейчас я словно в детство вернулась… У нас на семью было два купе, это считалось здорово. Мама работала диспетчером на сортировочной, и я засыпала под ее голос из динамика: «Вагон из Котласа — на седьмой путь».
— Есть такое выражение «барачное детство», — вставил Каштанов. Он слушал ее рассказ, но думал о том, как его тянет к ней. Он уже подзабыл, что такое бывает. Джекки это чувствовала, она сама испытывала неодолимую тягу к Антону Михайловичу.
— У меня было вагонное детство. В двадцати метрах от нас была каптерка электриков. Туда мы бегали в туалет и за водой.
— А отец?
Они перешли в другой вагон и спугнули стайку птиц.
— Отец был помощником машиниста. Сильно пил и замерз поблизости от нашего жилья между двумя цистернами… А чтобы добраться до школы, мне надо было пересечь двадцать шесть железнодорожных путей.
— Под поездами, под вагонами? — спросил Каштанов.
— По-всякому — и под, и через. Мама мне повторяла — если не хочешь жить вот так, в вагоне, ты должна всегда быть первой!
— Отличницей? — Каштанов был как натянутая струна.
— В школе золотая медаль, на факультете журналистики тоже была первой.
— Вы и сейчас первая! — любуясь женщиной, сказал Каштанов.
— Поцелуйте меня, пожалуйста, — вдруг выпалила Джекки.
Воцарилась неловкость. Наконец Каштанов решился и обнял Джекки. Она обхватила его за шею.
Тем временем дождь кончился так же внезапно, как и начался. После поцелуя Каштанов сказал:
— Какой это был замечательный дождь!
— И, главное, вовремя! — добавила Джекки…
Тем временем в город Крушин въезжала старенькая иномарка Никиты Каштанова, который не только сам ехал к отцу, но и вдобавок вез к нему свою мачеху, то есть Полюшко-Поле. Поперек шоссе висел плакат «Крушину — 500 лет».
Глава восьмая
Жигуленок Джекки подъезжал к Тихим Омутам.
Над Крушинским озером вновь парил разноцветный парашют, влекомый катером. Джекки остановила машину, они с Каштановым, как по команде, выбрались из нее, задрали головы и увидели, что на парашюте с камерой в руках висит Владик.
— Здесь обалденно! — завопил он сверху.
— Лично я ему завидую! — признался Антон Михайлович. — Ощущение, должно быть, потрясающее.
— Я тоже мечтаю так полетать! — отозвалась Джекки.
— А что нам мешает осуществить мечту? — молодецки воскликнул доктор.
Джекки обрадовалась:
— Решено, полетим!
— Обязательно! — поддержал Антон Михайлович и тихо добавил: — Только вдруг упадем в воду? Я не умею плавать!..
— Будете держаться за меня! — ободрила Джекки.
Каштанов немедленно ее обнял.
Она изумилась:
— Что вы делаете?
— Уже держусь за тебя!
— Но мы же еще не в воде! — попробовала сопротивляться женщина.
Естественно, последовал долгий поцелуй, который прервал зычный голос с небес:
— Джекки, мне это не нравится, что ты делаешь?
Джекки неохотно оторвалась от Антона Михайловича.
— А ты разве не видишь?
— Учти, я это снимаю! — орал парашютист.