– Я догадался, это Шура!
– Какая Шура? – изумилась Калугина.
– Из месткома. Понимаете, Бубликов, оказывается, жив. А венки Шура уже купила. Девать их некуда. Вот она раздирает их на букеты и раздает женщинам. – И Новосельцев добавил для убедительности: – Я ей сам это посоветовал!
– Увы! – ехидно заметила Людмила Прокофьевна. – Я пришла задолго до начала рабочего дня, и букет уже стоял. А то, что Бубликов жив, выяснилось позже!
– Значит, моя версия с венками – ошибочная! – с охотой пнул себя Новосельцев.
– Кто же мог это сделать? – со значением спросила Калугина.
– Вы подозреваете, что я приволок этот веник? – возмутился Новосельцев.
– Это не веник, а красивый букет! И я подозреваю, что именно вы притащили его, но у вас не хватает мужества сознаться!
– С какой стати я буду дарить вам букеты? – упирался Анатолий Ефремович.
– А почему мне нельзя подарить цветы? – взвилась Калугина.
– Вообще-то можно, – пошел на попятный Новосельцев. – На день рождения или на Новый год. Но я этим заниматься не собираюсь!
– Почему вы все время врете? – закричала Калугина. Она больше не могла сдерживаться.
– Не дарил я вам цветы! – упрямо твердил Новосельцев. Он так далеко зашел, что отступать было некуда. – Что я, белены объелся?
– Сначала цветы приносите, а потом приходите и оскорбляете! Заберите свой веник обратно! – Калугина схватила букет и швырнула им в Новосельцева.
– Никому из ваших сотрудников… – растерянно сказал Новосельцев, – швырнуть в лицо… вы бы себе не позволили… – И он добавил шепотом: – Неужели вы ко мне неравнодушны?
– Еще одно слово, и я запущу в вас графином! – в ярости завопила Калугина.
– Если вы это сделаете, значит… вы… меня… это самое!.. – Новосельцев не решился назвать «это самое».
– Уходите! – зашипела Людмила Прокофьевна. – Кто вам позволил посещать меня в неприемные дни? Если у вас есть ко мне дело, запишитесь у секретаря!
Новосельцев все еще находился под впечатлением сделанного открытия.
– Хорошо, Людмила Прокофьевна… извините, Людмила Прокофьевна… больше этого не повторится, Людмила Прокофьевна…
Пятясь, Анатолий Ефремович покинул кабинет, унося букет с собою.
– За какие заслуги вас наградили цветами? – удивилась Верочка.
– Запишите меня на прием, Верочка! – Новосельцев был погружен в свои мысли.
– В эту среду уже все занято! – Верочка ничего не понимала.
– Запишите на следующую!
– Хорошо! – Верочка записала фамилию Новосельцева. – По какому вопросу?
– До следующей среды я придумаю.
И, приоткрыв дверь к Калугиной, он швырнул букет, словно гранату, в кабинет начальницы.
Вечером того же дня Калугина дома смотрела по телевизору «Кинопанораму». Но было видно, что она поглощена не передачей, а какими-то своими мыслями. Она потянулась к телефону и стала набирать номер.
В своей квартире Анатолий Ефремович Новосельцев гладил на столе брюки. Раздался телефонный звонок. Новосельцев снял трубку:
– Я слушаю!
У себя дома Калугина говорила в трубку:
– Анатолий Ефремович, вы извините меня, пожалуйста, я вспылила… я себя неприлично вела… а как вы ушли, я сразу подумала: может быть, действительно не вы принесли этот злосчастный букет?..
– Нет, это на самом деле я! – грустно сознался Анатолий Ефремович.
– Нет у вас ни стыда ни совести! – взорвалась Калугина и швырнула трубку.
…На следующий день мы попали в статистическое учреждение в обеденный перерыв.
В коридоре, около предбанника, дожидалась Ольга Петровна с конвертом в руках. Когда после обеда вернулась на свой боевой пост Верочка, Рыжова спросила, стараясь изображать безразличие:
– Юрий Григорьевич здесь?
– Сейчас посмотрю, – ответила Верочка и заглянула в кабинет Самохвалова. – Нет, еще не приехал с обеда. У него там в кабинете полотеры шуруют.
Ольга Петровна передала Верочке конверт:
– Пожалуйста, поработайте еще раз почтальоном!
– Передам обязательно и с удовольствием!
Интонация Верочки показалась Ольге Петровне подозрительной.
– В этом письме… мои предложения об улучшении статистического учета в легкой промышленности.
– Я вас так понимаю! – с преувеличенной серьезностью согласилась Верочка. – Это ведь очень важно – улучшить статистический учет именно в легкой промышленности.
Ольга Петровна с независимым видом покинула приемную.
Верочка схватила телефонную трубку:
– Алена! Это я! Она опять принесла письмо… Это уже четвертое… Настырная баба!.. Только ты никому не рассказывай!
В конце коридора появился Самохвалов, заметил Ольгу Петровну, лицо его изменилось.
– Добрый день, Юрий Григорьевич! – с влюбленной улыбкой поздоровалась Рыжова.
Самохвалов натянуто улыбнулся в ответ:
– Ты заставишь меня входить в кабинет через окно!
И он вошел в приемную.
– Юрий Григорьевич, вам письмо! – невинным голосом произнесла секретарша и после небольшой паузы добавила: – Рыжова принесла.
Верочка с интересом следила за выражением лица своего шефа, но Самохвалов был непроницаем.
– Спасибо, – сухо сказал он и сунул письмо в карман. – И вот что… вызовите-ка мне Шуру.
Верочка сняла трубку и набрала номер.
– Передайте, пожалуйста, Шуре, что ее вызывает Юрий Григорьевич.
Тем временем Самохвалов открыл дверь своего кабинета и увидел работающих полотеров.
– Я пока побуду в зале заседаний, – сказал он Верочке. – Кстати, почему полотеры натирают полы в наше рабочее время? Я этого не понимаю. Это можно делать вечером или утром.
– Нет, нельзя, у полотеров рабочий день тогда же, когда у всех людей.
Тут Самохвалов развел руками и ушел в уже знакомый нам зал заседаний.
Там он уселся на сцене, за столом президиума, достал из кармана письмо Рыжовой и принялся читать.
В предбаннике появилась Шура.
– Юрий Григорьевич ждет вас в зале, – объяснила Верочка деятельнице профсоюзного движения.
– У нас сенсация! – Шура захлебнулась от азарта. – Рыжова по уши врезалась в Самохвалова и забрасывает его страстными письмами!
– Этого не может быть! – Верочка вся подобралась. – Откуда вы узнали?
– Я вам расскажу по порядку, – затараторила Шура. – Мне позвонила Нина Николаевна по секрету, а ей, тоже по секрету, сообщила Елена Ивановна; Елене Ивановне – Шмуглякова; в общем, все, конечно, по секрету… Шмуглякова узнала от Толи Степанова, тому рассказала Люся Стулова из планового отдела, а ей позвонила Алена Коровина; Алена дружит с Верочкой, секретаршей… – тут Шура осеклась, – то есть, простите, с вами…
– Но я же просила ее никому не рассказывать! – возмущенно воскликнула Верочка.
– Чтобы узнали все, – назидательно сказала Шура, – достаточно рассказать кому-нибудь одному!
В зале заседаний Самохвалов усадил Шуру рядом с собой, и получилось, будто они двое сидят в президиуме.
– Шура, у меня к вам деликатное дело… – доверительно начал Самохвалов. – Даже не знаю, как к нему подойти… Меня беспокоит душевное состояние одной из наших сотрудниц.
– Соображаю, о ком вы говорите, – без обиняков сказала Шура.
– Кроме вас, еще кто-нибудь соображает? – осторожно спросил Юрий Григорьевич.
– Весь коллектив!
– Информация поставлена у нас хорошо, – усмехнулся Самохвалов. – Тогда тем более надо помочь ей выйти из кризиса, протянуть ей руку помощи. Вот, почитайте! – И Самохвалов передал Шуре письмо.
– А… зачем? – взяв письмо, повела плечами Шура.
– Читайте! – Самохвалов был настойчив.
– Вслух?
– Можно вслух.
– «Дорогой, любимый мой Юра!..» – едва слышно прочитала Шура. – Дальше читать?
– Да.
– Но это… кажется… личное?
– У меня нет и не может быть ничего такого, что я должен скрывать от коллектива. – И Самохвалов показал рукой на пустые ряды.
– «Я знаю, что докучаю тебе своими письмами, но это сильнее меня», – прочитала Шура и спросила: – Если знает, зачем пишет?
– Но если это сильнее ее? – со вздохом разъяснил Юрий Григорьевич.
Шура читала дальше:
– «Я не представляла себе, что со мною может такое твориться. По ночам у меня бессонница, и снотворное уже не помогает. На работе все из рук валится». – Шура оторвала глаза от письма и прокомментировала: – Недаром у нас в учреждении падает производительность труда! – И снова принялась читать дальше: – «Все, кроме тебя, не имеет значения, все для меня пустота!» – Тут Шура возмутилась: – Как пустота? Вокруг столько прекрасных людей! – Шура развела руками. – Юрий Григорьевич, вы хотите, чтобы местком помог вам написать достойный ответ?
В приемной появилась Калугина.
– Почты много?
– Порядочно, – ответила заплаканная Верочка. – Вот разбираю.
Калугина заинтересовалась каким-то документом, стала внимательно его читать.
А в зале заседаний продолжался «деликатный» разговор.
– Я знаю, Шура, что у вас трезвый взгляд на жизнь. Что-то я устал от этой истории и невольно чувствую себя виноватым. – Тут Самохвалов спохватился: – Между нами ничего нет и быть не может. Мне так жаль Ольгу Петровну. Она стала всеобщим посмешищем. Ее нужно спасти!
– Мы спасем! Мы ее на местком пригласим! – откликнулась Шура.
– Что ж, я не возражаю… только разговаривайте, пожалуйста, мягко, без окрика.
– Понимаю, Юрий Григорьевич, поручение щекотливое. Но мы справимся. Давайте мне остальные письма.
Заместитель директора поколебался, достал из кармана письма Ольги Петровны и нерешительно протянул их Шуре.
– Только не давайте их никому читать, – попросил Самохвалов.
– Не беспокойтесь! Я их подколю к делу! – И Шура положила письма в папку. – Там их никто не прочтет.
В приемной Калугина закончила чтение документа и направилась в свой кабинет.
– У вас там полотеры! – предупредила Верочка.
Калугина распахнула дверь и действительно увидела полотеров, которые перебрались из кабинета Самохвалова в ее кабинет и усердно драили пол. Калугина закрыла дверь.