– Не сомневаюсь, что вы дали ему хороший совет, – мертвым голосом сказала Ольга Петровна.
Неподалеку появился Новосельцев. При виде его Шура бросилась спасаться бегством. Новосельцев брезгливо посмотрел ей вслед, а потом перевел сочувствующий взгляд на Ольгу Петровну.
Та сидела не двигаясь, как бы окаменев. Только слезы лились по ее лицу.
Моей душе покоя нет –
весь день я жду кого-то.
Без сна встречаю я рассвет,
и все из-за кого-то.
Со мною нет кого-то,
ах, где найти кого-то…
Могу весь мир я обойти,
чтобы найти кого-то.
О вы, хранящие любовь,
неведомые силы,
пусть невредим вернется вновь
ко мне мой кто-то милый.
Но нет со мной кого-то.
Мне грустно отчего-то.
Клянусь, я все бы отдала
на свете для кого-то…[9]
Калугина хлопотала на кухне, готовясь к приходу гостей, вернее, гостя, – жарила, парила, пекла.
Стол был накрыт на две персоны. Хозяйка взглянула на себя в зеркало и бросилась переодеваться.
В это же время Новосельцев шел по улице, разглядывая номера домов. Отыскав нужный дом, он вошел в подъезд.
Выйдя из лифта, остановился перед квартирой № 87. В руках у Анатолия Ефремовича находилась коробка конфет. Новосельцев позвонил в дверь. Полуодетая Калугина подбежала к двери и посмотрела в глазок. Отперла замок, а сама метнулась в ванную комнату. На пороге ванной она крикнула:
– Входите, открыто! – и быстро захлопнула за собой дверь.
Новосельцев вошел в прихожую и огляделся. Видно было, что он здесь впервые.
– Анатолий Ефремович, это вы? – послышался из ванной голос Людмилы Прокофьевны.
– Это я!
– Раздевайтесь и проходите в комнату! – любезно пригласил Новосельцева голос хозяйки. – Я сейчас!
Новосельцев снял пальто, повесил его и прошел в комнату. И принялся разглядывать жилье начальницы.
– Присаживайтесь, я сейчас! – невидимая Калугина продолжала руководить гостем.
– Вы не беспокойтесь, Людмила Прокофьевна, – сказал, усаживаясь в кресло, Новосельцев.
– Чувствуйте себя как дома. Я уже скоро.
И действительно, через несколько мгновений отворилась дверь и на пороге появилась Калугина.
Новосельцев вскочил и замер.
Людмилу Прокофьевну невозможно было узнать. Уроки Верочки не пропали даром. Калугина причесалась у модного парикмахера, на ней платье с блестками и «шузы» на высоком каблуке и с перепонкой. Калугина чувствовала себя неловко и, хоть явно похорошела, от этой неловкости, оттого, что на ней все новое и непривычное, выглядела чуточку нелепой.
– Что же вы молчите? Мне это не идет? Мне не надо было всего этого надевать? – волновалась Людмила Прокофьевна. – Я выгляжу смешной, да? Ну скажите что-нибудь! Если это безвкусно, я могу переодеться. Я, конечно, не умею всего этого носить… и прическа ужасная, верно?
Обалдевший Новосельцев наконец-то заговорил:
– Людмила Прокофьевна, вы красавица!
– Вам правда нравится? – Калугина была смущена, и это смущение ей шло.
– Очень! – искренне воскликнул Анатолий Ефремович.
Калугина, все еще смущаясь, подошла к столу:
– Садитесь, Анатолий Ефремович, будем ужинать!
Новосельцев тоже очень стеснялся.
– Большое спасибо… – Он подождал, пока села Калугина, и тоже опустился на стул. – Можно вам налить вина?
– Можно. Большое спасибо.
Новосельцев открыл бутылку и разлил вино по бокалам.
– За что будем пить? – спросил он и сам придумал: – Чтобы все были здоровы!
– Да, это прекрасный тост! – проникновенно согласилась Калугина.
Новосельцев и Калугина пригубили бокалы.
– Вы возьмите вот эту рыбу, она очень вкусная, – предложила Людмила Прокофьевна.
– Большое спасибо.
– И салат попробуйте!
– Большое спасибо, – изблагодарился гость. – А вам положить?
– Большое спасибо. – Теперь настала очередь Калугиной благодарить гостя.
– Рыбу? – угощал Новосельцев.
– Спасибо.
– И салат?
– Спасибо большое!
Хозяйка и гость взглянули друг на друга и засмеялись.
Новосельцев осмелел:
– Вы знаете, Людмила Прокофьевна, я записался к вам на прием. На эту среду все было занято, и Верочка записала меня на следующую.
– А зачем?
– По личному делу.
– Но зачем же ждать следующей среды, мы можем решить этот вопрос сейчас, – преодолевая служебную интонацию, гостеприимно сказала Калугина.
– Вы так думаете? – Новосельцев был не уверен в этом.
– Я в этом убеждена. – Калугиной было нелегко избавиться от директорской безапелляционности.
– Видите ли, я, когда к вам шел, я думал о том, что мне надо с вами серьезно поговорить… но только вот не знаю, с чего начать.
– Начните с главного, – улыбнулась Людмила Прокофьевна.
Новосельцев опустил глаза.
– У меня к вам предложение…
– Рационализаторское? – полюбопытствовала Калугина.
– В некотором роде… – неопределенно промямлил Анатолий Ефремович.
Но тут зазвонил телефон. Калугина дотянулась до соседнего столика, где стоял аппарат, и сняла трубку:
– Алло!
Звонили из квартиры Новосельцева.
– Позовите, пожалуйста, папу… его зовут Анатолий Ефремович, – сказал Вова, перемазанный зеленой краской.
– Анатолий Ефремович, это вас! – удивилась Людмила Прокофьевна и передала трубку.
– Понимаете, у меня дети остались сегодня одни. Бабушка заболела, и Ксана, это моя сестра, забрала бабушку к себе, – оправдывался Новосельцев. – И я оставил детям ваш телефон – на всякий случай. Понимаете, они одни… Вообще-то, у меня дети очень спокойные… Вы не сердитесь?
– Что вы!
– Вова, это ты? Что случилось? – спросил в трубку Новосельцев.
На другом конце провода зеленый Вова бодро ответил:
– Папа, у нас краски не хватило.
Рядом вертелся младший, тоже порядком перепачканный.
– Какой краски? Зачем ты выходил на балкон?.. – Новосельцев виновато покосился на Калугину. – Я приду и отмою. Немедленно ложитесь спать! Слышите, немедленно!
Новосельцев повесил трубку.
– Что произошло?
Новосельцев старался быть невозмутимым.
– Ничего особенного. У них краска кончилась. Спрашивают, нет ли еще баночки…
– Какая краска?
– Зеленая. Я ее купил, чтобы подновить перила на балконе. Они ее нашли и покрасили в кухне дверь. Правда, на всю дверь у них краски не хватило…
Калугина рассмеялась.
– Вообще-то, они воспитанные, тихие, – уверил ее Новосельцев. – На чем мы с вами остановились?
– Вы хотели мне сделать какое-то предложение, – напомнила Калугина.
– Да-да, разумеется… конечно… только не знаю, как вам сказать, как вы ко всему этому отнесетесь.
– Не томите, говорите скорее, а то я начинаю волноваться.
– Я тоже очень волнуюсь. У вас нет минеральной воды?
– Вот лимонад.
– Мне безразлично… вам налить?
– Да. Спасибо.
Новосельцев разлил лимонад по стаканам. Оба нервно выпили.
– Ну?
– Сейчас… – Новосельцев встал. – Уважаемая Людмила Прокофьевна… нет, дорогая Людмила Прокофьевна!.. – поправил себя Анатолий Ефремович. – Мое предложение заключается в том… Вы понимаете… вы и я… если сравнить… конечно, у меня дети… – лепетал Новосельцев. – Их двое… это, конечно, препятствие…
– Как вы можете так отзываться о детях!
– Не перебивайте меня, я собьюсь… я и так говорю с трудом… Вот вы кто? Вы – прекрасный организатор, чуткий руководитель и эффектная женщина! А кто я? Рядовой сотрудник, с заурядной внешностью и рядовым жалованьем. Зачем я вам сдался? Я ведь вас боюсь… Я вот говорю, а внутри все дрожит… Не перебивайте меня! Я недостоин вас, я не могу украсить вашу жизнь… Дети у меня хорошие, смирные… не обижайтесь на меня, пожалуйста… – Новосельцев замолк, исчерпав запас красноречия. Он не решался поднять глаза, иначе бы увидел… с каким сочувствием слушала его Калугина.
Не зная, что делать дальше, Новосельцев разлил по бокалам вино.
– Давайте поднимем бокалы за…
Но что собирался сказать Новосельцев, навсегда осталось неизвестным. От чрезмерного волнения он, собираясь чокнуться с Калугиной, опрокинул бокал на ее роскошное платье.
Калугина вскрикнула.
– Ой, что я натворил! – Анатолий Ефремович был в ужасе.
– Ничего страшного, вы мне испортили новое платье. Красное вино не отмывается!
– Надо срочно присыпать солью… – суетился Новосельцев. – Снимите платье! – Тут он опомнился. – Нет, не снимайте платье. Я присыплю на вас! – Анатолий Ефремович схватил солонку и густо посыпал солью пятно. – Не двигайтесь, дайте соли впитаться!
Калугина все еще находилась под впечатлением монолога Новосельцева.
– Да черт с ним, с платьем! Все равно я носить его не стану!
– Вы его мне потом дадите с собой, – не слушал ее Новосельцев. – Дома я это пятно выведу!
– Да ладно. Не убивайтесь вы из-за этого платья! – Калугина была в смятении. – Милый, славный Анатолий Ефремович!
– Я его дома покипячу в «Новости», – сказал Новосельцев, поглощенный проблемами химчистки. – «Лотос» его не возьмет!..
– Еще одно слово – и я сожгу это платье!.. – вспылила Калугина. – Сядьте!
Новосельцев послушно сел.
– Я так тронута вашим признанием… я так хочу вам поверить… но я не могу… мне страшновато… Какой же вы рядовой. Вы такой симпатичный, а я… зачем я вам?
– Но, Людмила Прокофьевна…
– Не перебивайте меня! Я вас внимательно слушала и ни разу не перебила. Я с головой в работе… У меня жизнь устоялась, сложилась. Я боюсь перемен. Я старый холостяк… я привыкла командовать, и еще я вспыльчивая… я могу испортить жизнь любому. Но дело даже не в этом… я вам не верю…
– Но почему? – с болью произнес Новосельцев. – Дороже вас, вот уже несколько дней, нет у меня никого на свете!
Калугина отмахнулась от его слов.
– Вы мне тоже стали очень дороги, и я о вас думаю чаще, чем нужно… но это не имеет значения… Не перебивайте меня!.. У меня уже была в жизни печальная история… тоже ходил ко мне один человек, долго ходил. А потом женился на моей подруге! – закончила свой грустный рассказ Людмила Прокофьевна.