Снегов же… Думать о Снегове не хотелось. Очень уж разные ощущения готовы были, всколыхнувшись, прорваться наружу. Было там и смущение, и недоверчивость… И головокружительное замирание… И недоумение… Беззащитность и страх… И, запрятанное глубже всего, — сожаление, что сродни разочарованию.
Нет, лучше не думать. Слишком болезненно даются попытки понять хоть что-нибудь.
К пятнице погода испортилась окончательно. Правда, на выходные обещали солнце — но кто же верит синоптикам?
Сегодня я слегка воспряла духом: конец недели — всегда конец недели. Впереди два дня спокойной жизни. Не надо сверять даты, номера платежек, не надо разбирать чужие отчеты и подгонять материалы для своего. Не надо наконец вздрагивать от каждого шороха за стеной.
К тому же сегодня я наконец нашла в себе силы и повод «вернуться» к Бродяге.
ЛЕДИ: Бродяга, здравствуйте, наконец! Как я рада вас видеть!
БРОДЯГА: Здравствуйте-здравствуйте. Не знал, что у вас есть встроенная видеокамера. «Наконец»! Можно подумать, это я пропадаю неизвестно сколько и неизвестно где! Что у вас за манера исчезать, чеширская моя?
ЛЕДИ: Бродяга, не будьте так суровы! Простите меня.
БРОДЯГА: <<смеющийся смайлик>> «Вернись, я все прощу!»
ЛЕДИ: <<смеющийся смайлик>> «Прости, я все верну!»
БРОДЯГА: О! Неужели все? И донесете?
ЛЕДИ: Хм! Ну, насчет «всего» я, может, и погорячилась, но кое-что у меня для вас есть. Ну, скажем, подарок.
БРОДЯГА: Как интересно! Подарок? А за что?
ЛЕДИ: Просто так. <<смеющийся смайлик>> Было бы за что — вообще убила бы.
БРОДЯГА: Обнадеживающе.
ЛЕДИ: Простите, если что не так — не хотела.
Иногда мой путь лежит долиной,
Что от века в век белым-бела —
Облака плывут лавиной длинной,
Эдельвейсов хрупкие крыла.
Засыпает белая долина…
Над зимою тонкие мосты —
Наши взгляды тополиным клином
В пустоту летят из пустоты.
Следуя путем своих пророков,
Снова разминемся на бегу —
Разве ты запнешься ненароком
О следы на тающем снегу.
Ты идешь почти за мною следом,
Просто ветер — нам с тобой не друг —
Застит путь твой яблоневым цветом,
Унесенным из моих же рук.
Но всегда — поземкой, птичьим клином,
Островком тумана над волной —
Нас находит белая долина —
Наш с тобой нечаянный связной.
Да, глупо, ну и пусть. Это мое «извини».
В пятом часу, когда я уже собиралась уходить, в кабинет заглянул Снегов.
— Заходите, — машинально произнесла я — и прикусила язык.
Поздно: он уже прикрывал дверь. Я было занервничала, но увидела книгу в его руках и сразу узнала знакомую обложку. Эрленд Лу, надо же — я совсем забыла о нем.
Снегов держался отстраненно. Причина его визита очевидна — отчего же мне так не по себе?
— Позвольте вернуть, Людмила Прокофьевна. — Он положил книгу на стол. — Спасибо.
Голос его был холоден, но любопытство во мне пересилило неловкость, и я не удержалась от вопроса:
— Как вам «Лучшая страна»?
Взгляд его чуть смягчился, и он снисходительно ответил:
— Вполне добротно. Однако «Наивно. Супер», на мой взгляд, гораздо сильнее.
Видимо, озадаченность слишком явственно проступила на моем лице. Ответить я не успела — он желчно продолжил:
— Вы, я вижу, удивлены. Наверняка до сих пор вам казалось, что читаю я, исключительно, деловые бумаги. — Он усмехнулся. — Хотя о чем это я? Вряд ли вы вообще могли забивать голову подобной ерундой, так как не привыкли думать о людях — ведь им, всем поголовно, на вас наплевать, не правда ли?
Я испугалась: скулы у Снегова побелели.
— К тому же, простите, забыл: вы ведь считаете меня еще и аферистом!
От подобных обвинений я настолько опешила, что, опомнившись, брякнула, не заботясь о формулировке:
— Рюрик Вениаминович, у вас вообще-то все дома?
— Нет, только мама! Но и этого более чем достаточно.
Очередное едкое замечание замерло у меня на губах. А ведь для него это не пустая фраза. Разом вспомнились Оленькины слова, Кассандра Антониновна во всем блеске своей властной бесцеремонности, тяжелый взгляд, брошенный Снеговым в сторону матери по возвращении домой…
Наверное, я слишком глубоко ушла в себя. Не знаю, как это выглядело со стороны, только Снегов вдруг встряхнул меня за плечи — обеспокоенно, почти с испугом:
— Что с вами?
Вздрогнув, я подняла глаза… и окаменела, встретив его взгляд. Такой взгляд я уже видела. Дважды. В смятении я отпрянула. Схватила сумочку, смела в нее очки и прочие мелочи со стола.
— Я… Мне нехорошо, мне нужно домой.
Снегов озабоченно смотрел на меня.
— Может, лучше Глеб Евсеевич вас отвезет…
— Нет-нет, — перебила я. — Мне по пути необходимо заехать… И вообще, нельзя же так злоупотреблять его терпением. В конце концов, — добавила я, видя, что он собирается возражать, — ведь добираюсь я каждый день на метро…
— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — непонятно сказал Снегов.
Я пожала плечами, наматывая шарфик и стараясь не глядеть на своего заместителя.
Снегов открыл дверь, пропуская меня вперед, вышел следом и остановился. Под его взглядом я окончательно смутилась, неуклюже заперла дверь, несколько раз чуть не выронив ключ, и пробормотав «До свидания», едва не бегом покинула офис.
Дороги домой я не заметила. Мысли носились в голове как обезумевшие ласточки. Неясные ощущения, недодуманные мысли, непроявленные подозрения. Разрозненные кусочки, почти невидимые глазу, зашевелились, готовые вот-вот сложиться в картинку. Как это часто бывает со мной, значение своего маленького открытия я предчувствовала раньше, чем это открытие было сделано.
Когда я увидела глаза Снегова, мне ясно, как будто дело было вчера, вспомнилась поездка на Старую Ладогу. Игра в книжные ассоциации, голос Снегова: «Людмила Прокофьевна, вы кто?» Мой ответ и его лицо — растерянность и потрясение. Тогда я впервые видела такое выражение.
Вспомнился и другой взгляд — там, в доме на улице солдата Корзуна, полный нежности и неистовой силы… Нет, нельзя отвлекаться, мне нужно понять, собрать воедино обрывки догадок.
Второй раз — в тот злополучный день, когда из Торонто звонила мама. Глаза Снегова смотрят так же испуганно и тревожно, как сегодня, он держит мою руку… Но было что-то еще, что-то очень важное!
Я припомнила, как медленно рассеивалась тогда окутывавшая меня чернота — и всплыли слова, услышанные, но, по всей видимости, не зафиксированные сознанием: «Тикки!.. Что с тобой?»
Вот оно!
Дикое, невозможное подозрение, впрочем, сразу перешедшее в уверенность. Бродяга, он же Профессор, — словом, мой виртуальный собеседник — Снегов.
Я знала это совершенно точно. Как знала и другое: это невозможно. Невозможно — и все-таки есть. На этой мысли я поняла, что иду по кругу, и приказала себе остановиться.
Приказы, однако, выполнялись плохо. «Спать!» — решила я. Утро вечера мудренее. У меня впереди выходные, обо всем успею подумать. Справедливо полагая, что уснуть будет нелегко, я пожалела, что не держу в аптечке снотворного.
И тут, наверное, впервые вовремя, вспомнился Игорь. Он любил, бывало, пропустить рюмочку-другую на сон грядущий — «как лекарство, вместо снотворного». У меня имелось свое мнение о том, куда приводит подобное лечение, но в данном случае я решила воспользоваться рецептом бывшего супруга. Помнится, стоит у меня на кухне бутылочка «Хванчкары».
Налив полный бокал вина (вообще-то это была чашка, но «бокал» звучит куда лучше), я медленно выпила (надо же поздравить себя — не каждый день узнаешь, что ты полная идиотка) и отправилась спать. Средство не подвело: едва я легла, ночь моментально закружилась и исчезла вместе со мной.
Всю ночь мелькали вокруг меня неясные образы, отзвуки дневной жизни, но когда я проснулась, голова была ясная.
Приготовление роскошного завтрака (а то всю неделю грызла бог знает что), пробежка до магазина, мытье посуды. Только после того, как все это было сделано, я позволила себе подумать о том, что единственно интересовало меня.
Но и при свете дня вчерашние выводы казались такими же убедительными. Давно уже подспудное беспокойство не давало мне покоя.
Причем всех настороживших меня деталей я не то, что перечислить — даже вспомнить не могла: они оседали в подсознании, минуя рассудок, пока там же, в подсознании, количество не перешло в качество, и стало достаточно малейшего повода, чтобы края сошлись. Каждая мелочь становилась теперь неоспоримым доказательством моей правоты — и моей же глупости.
Я не могла простить себе, что так долго не видела очевидного. А ведь как близка была к отгадке, спрашивая Бродягу, точно ли их с Профессором именно двое — правда, я не имела в виду кого-то определенного. Но то и дело слышались в наших диалогах знакомые нотки, тогда еще неясно чьи. Вот почему и поведение Снегова казалось мне иногда таким «неснеговским».
Стоило предположить, что Снегов, Профессор и Бродяга — одно лицо, как все разом становилось на свои места.
Внимательно оглядев сложившуюся картину, я еще раз поздравила себя: головой вы, Людмила Прокофьевна, пользуетесь редко. И не по назначению. Вчера я сделала только половину вывода! Если Снегов — Бродяга и Профессор, он, выходит, прекрасно знает, что Леди и Тикки — это Кулагина.
Не может ли все это быть совпадением? Мало ли кто на меня как посмотрел! В тот момент ему могло придти в голову все что угодно. Ну, а то, что Снегов назвал меня «Тикки» — тоже совпадение? Конечно, он мог опираться на мое признание под Кисельней. «Кто вы? — Туу-тикки». Но именно «Тикки»?.. Не многовато ли совпадений для одного Снегова?
Бродяга сказал: «слушайте сердце». Сердце не сомневалось — оно знало, кто есть кто.
Едва помянула переписку — память тут же выдала целый ворох отдельных кусочков.