— Тикки?
Я молчала. Он не спрашивал ни о чем. Просто смотрел, будто никогда не видел меня, а теперь пытался запомнить. Я забыла обо всем. Работа, Лисянский — все отступило. Если бы он сказал сейчас: «Давай останемся», — я бы осталась. Я бы все ему рассказала.
Но он промолчал. Отпустил меня и выключил свет в прихожей.
Мы молчали и по дороге. В метро я старалась незаметно прислониться к нему. Он замечал, улыбался одними глазами и ближе привлекал к себе. Я немного смущалась, но заставить себя отстраниться не могла.
В офисе мы разошлись по кабинетам. Отчет надо сдавать завтра, самое позднее в пятницу — но ненавистный документ будто сглазили. Около часа, едва я разобралась с текущими делами и развернула файл на весь экран, как за спиной хлопнула дверь снеговского кабинета. Не очень сильно — но я насторожилась. Раздались голоса. Я прислушалась. Голосов было два. В одном, более низком, звучала сдерживаемая ярость. Это Снегов. Ему отвечал возмущенно-встревоженный. Лисянский.
Почему я испугалась так, словно у Лисянского есть на меня компромат? Видимо, то было чувство вины — как будто выслушав гадости о Снегове, я оказалась к ним причастна.
Голоса сделались громче, но слов было не разобрать. Раз в жизни я бы не отказалась от преимуществ моего обостренного слуха — так ведь нет! Ох, не нравятся мне интонации Рюрика. Голос Лисянского вдруг взвился почти до визга, одновременно раздался звук удара и чего-то падающего россыпью.
Господи, что у них там происходит? Я вскочила, чуть не запнувшись, и, миновав растерянного Мишеньку, распахнула дверь снеговского кабинета. Представшая взору картина была совершенно непредставимой здесь, в атмосфере образцового порядка. Я увидела ее не целиком, но как бы одномоментно совмещенными фрагментами. Горящие холодным бешенством глаза Снегова, перекошенное лицо Лисянского, притиснутого к стеллажу, рассыпавшиеся по полу папки.
— Рюрик!.. Вениаминович! Что здесь происходит? — опомнившись, вопросила я.
Обернувшись ко мне, Снегов пригасил взгляд и выпустил плечо Лисянского. Не глядя бросил ему:
— Свободен.
Лисянский, изящно поправляя пиджак (кстати, чуть разошедшийся у рукава), с достоинством отступил к выходу и отвесил иронический поклон в мою сторону.
— Мои извинения, Людмила Прокофьевна, за эту безобразную…
— Вон! — тихо сказал Рюрик.
Лисянский исчез, захлопнув многострадальную дверь.
— В следующий раз… — начала я и остановилась, поняв, что по привычке переключилась на «директорские» интонации. Максимально смягчив тон, я договорила: — Пожалуйста, не нужно устраивать на рабочем месте скандалов.
— Это все, что тебя волнует? — спросил Рюрик.
— Нет. — Я сдержалась. — Но об этом давай поговорим, когда ты придешь в себя.
— Я спокоен как удав.
— О да! Настолько, что переполошил полконторы, устроил погром в собственном кабинете, зачем-то Лисянскому пиджак порвал.
— Зашьет, — мрачно усмехнулся Рюрик.
— А глядя на тебя, я вообще удивляюсь, что он жив остался.
— Это поправимо.
— Рюрик, — устало сказала я. — Если ты не забыл, я все еще отвечаю за эту лавочку.
— Не беспокойся. — Он нахмурился. — Ничего я ему не сделал. Так… Поговорили слегка.
Преувеличенно спокойно подняв с пола папку, он оглядел ее и вдруг швырнул на стол.
— А что мне оставалось? Ты же не оставила мне выбора!
Чувствуя пробежавший между лопатками холодок, я тихо сказала:
— А вот кричать на меня не надо…
И почти выбежала из кабинета. Бросила растерянному, ничего не понимающему Мише: «Ко мне никого не пускать!» Собираясь закрыть дверь, я увидела, как бедный Мишенька, поднявшийся из-за стола выполнить мой приказ, был буквально сметен взглядом следующего за мной Снегова. Я благоразумно предпочла закрыть дверь не перед Рюриком, а за ним — сейчас его не остановил бы и замок.
— Что еще?
Усталость вдруг охватила меня, так что я вынуждена была опуститься на край диванчика. Еще немного — и меня просто не останется.
— Извини. Но пойми: неизвестность невыносима. Ты на себя не похожа, вздрагиваешь от каждого шороха и ничего не рассказываешь. Тут еще этот… Анатолий Эдуардович… строит многозначительные мины. Я рискнул предположить, что он знает больше, чем я.
Я слушала, но слова едва касались сознания. Снова все происходило помимо меня, только на этот раз в обратную сторону.
Рюрик опустился передо мной на корточки, взял мои руки в свои.
— Тикки, пожалуйста. Может, ты все-таки объяснишь? Что с тобой происходит, почему ты так закрылась, при чем тут наконец Лисянский? Неужели ты совсем мне не доверяешь?
Собрав остатки сил, я заговорила:
— Лисянский и правда приходил ко мне. Много всего говорил. В основном ерунду, словами непередаваемую. Поминал вашу общую молодость, сложные отношения и тому подобное. Общий смысл сводился к тому, что тебе, в отличие от него, я не нужна, и вскоре меня непременно постигнет участь твоей бывшей жены.
Рюрик растерялся, но как будто и обрадовался:
— Ты ему поверила?
— Я? Нет. Это было глупо, но очень неприятно.
— Видишь ли… Не знаю, что Анатоль имел в виду, — начал Рюрик, но я прервала его.
— Не надо. Хотя бы не сейчас.
Он вопросительно посмотрел на меня.
— Тикки, я пытаюсь лишь объяснить…
— Не надо ничего объяснять. Пожалуйста.
— Почему?
— Я устала. Я не могу.
Выпустив мои руки, он поднялся, подошел к столу. Взял карандаш, рассеянно повертел в пальцах. Отрывисто спросил:
— Значит, все?
— Нет! — Отчаяние на миг прорвало бесцветную пелену и снова угасло. — Рюрик, о чем ты говоришь?
— О чем? Посмотри на меня! Ты же наглухо от меня отгородилась, мне к тебе не пробиться!..
Помолчав, добавил:
— Что ж тут сделаешь, если ты мне не веришь… Извини. Я тоже так не могу.
Я слушала — и понимала, нужно срочно что-то сделать. Нужно сказать что-то очень важное. Понимала — но ничего не могла придумать. В голове — ни мысли…
— Я говорю о нас, Тикки. Только нас, похоже, уже нет.
Я оцепенела. Все…
До дома я добралась в состоянии плачевном. Хотелось лечь и тихо умереть. Днем, после того, как Рюрик вышел из моего кабинета, я сидела, тупо глядя перед собой, пока не услышала за стеной его решительные шаги. Стало вдруг так больно, что подхватив сумочку, я бросилась из офиса, сказав Мишеньке: «Я наверх». Бессовестная ложь, между прочим. Словечком «наверх» у нас обозначалась ходьба по особо важным инстанциям — кстати, это мне еще предстояло. Вместо этого я поймала такси и поехала к себе.
Свернувшись на кровати калачиком, по уши натянув одеяло, я пропускала сквозь себя медленные болезненные мысли. Они тянулись, тянулись…
Вот и все. Он ушел… Почему? Я не слишком искала ответ на этот вопрос. В конце концов, что-то во мне всегда знало, что это должно случиться рано или поздно. Так не все ли равно — почему?
Проснулась я около четырех утра. Голова была ясная. Умылась и вышла на кухню поставить чайник. Рядом с раковиной сиротливо стояли две тарелочки. И с беспощадной ясностью увидела я весь ужас произошедшего.
Как такое могло случиться? Где все пошло наперекосяк, с чего началось? Неужели с Лисянского?
Но это нелепо! Его обвинения выглядели то ли слишком неубедительно, то ли, напротив, слишком уж убедительно. Но, быть может, я просто была невнимательна? Говорил ведь Рюрик, что Лисянский отчасти подтолкнул его: «Если бы не он, я бы может, еще долго не понимал, что происходит…»
Но это доказывает лишь, что в словах Анатоля есть доля истины.
Дело в чем-то другом. А может, я чересчур быстро поверила, что все слишком хорошо, чтоб быть на самом деле? Это уже больше похоже на правду. И все-таки — из-за чего, собственно, мы поссорились?
Почему-то на работе, попадая в стрессовые ситуации, я умею моментально взять себя в руки — но как только дело касается лично меня, в какой-то момент впадаю в ступор, выйти из которого долго еще не могу. Боюсь, что и вчера я была в состоянии крайней неадекватности.
В мельчайших подробностях припомнила я вчерашний разговор с Рюриком — и ужаснулась. Как я могла быть так глупа! Рюрик прав: я не оставила ему выбора.
«Неизвестность невыносима», — сказал он. Я начинала понимать, как выглядело со стороны мое молчание. С его стороны.
«Неужели ты совсем мне не доверяешь?» Вопрос был задан последним. О нет! Я даже не ответила на него — сразу начала о Лисянском! Получается, Рюрик решил, что я ухожу от ответа?
И самое, самое главное! Последние слова прозвучали отчетливо:
— Тикки, я пытаюсь лишь объяснить…
— Не надо ничего объяснять. Пожалуйста.
— Почему?
— Я устала. Я не могу.
И после этого он спросил: «Значит, все?»
Я схватилась за голову: он что же, решил, что я о нем — о нас — сказала «устала»?
Вчера у меня совсем не было сил, и я плохо понимала, что происходит — но как это могло выглядеть? Воображение живо нарисовало: вот я сижу с бесстрастным и безучастным выражением на словно окаменевшем лице. «Ты наглухо от меня отгородилась…» Я застонала.
Что я получила в итоге? Рюрик либо решил, что я поверила клевете и отказываюсь от него… либо что я готова закрыть на нее глаза. Да, еще неизвестно, что должно было больше его обидеть.
Безнадежность нахлынула душной волной.
Подожди, одернула я себя. Да что ж это происходит? Что я делаю? То есть наоборот — почему я ничего не делаю? Почему я позволила пустым давним страхам управлять своей жизнью? Даже самый негативный гороскоп можно преодолеть!
Надо сегодня же, сейчас найти его и все, все объяснить! Я глянула на часы, нет, прямо сейчас не получится. Ничего, до утра я подожду.
Сегодня предстояло множество дел вне офиса, поэтому я приехала пораньше в надежде застать Снегова. Но его не было. Не появился он и к полудню, когда я специально заехала еще раз проверить. Перед самым концом рабочего дня, возвращаясь с бесконечно длинных и пустых переговоров, я успела напоследок забежать в офис. Он был уже пуст и закрыт. Неизвестно на что надеясь, я открыла свой кабинет, посидела, зашла на форумы. Снегов там не появлялся — ни в каком качестве.