В десятом часу я погасила свет и заперла двери. Дальше ждать бессмысленно. Если Рюрик не вышел на работу, это может означать только одно: он принял решение, и оно неизменно. Все потеряно. Я опоздала.
Вздрагивая от холода, я шла по темной промозглой улице.
Теперь моя жизнь будет выглядеть так же — длинная и непроглядная, прошитая ледяными сквозняками.
Луна светила оплывшим огарком. Я горько усмехнулась: выходит, день-то позавчера, был вовсе не двадцать девятый, «опасный и ужасный». Судя по луне, где-то двадцать первый. Напротив, очень чистый и светлый день. Ну и чем это мне помогло?
«ПРОСТИ, Я ВСЕ ВЕРНУ»
На работу я пришла с опозданием. Контора оживленно гудела. Была чудесная солнечная пятница, и работать никто не хотел. На угловом диванчике расположилась скульптурная группа «Козлов пропагандирует саженцы». За столом Мишенька с Мари и Ясеневым разгадывали кроссворд.
При моем появлении все подняли головы, поздоровались и, убедившись, что немедленных репрессий не последует, вернулись к своим занятиям.
Кивнув, я прошла в кабинет. Жить не хотелось. Впереди был пустой, бессмысленный день. «Привыкай, лапочка! — пропел внутренний голос. — Теперь все дни будут такими». Я почувствовала, как слезы подступают к горлу, и поспешно включила компьютер. Разумеется, не ради работы.
Интернет пуст — Снегова нет и там. А если бы и был — что тогда? Я отключилась от сети. Перелистала ежедневник. О, черт! Мало того, что все из рук валится (как он говорил: «небо рухнет на землю»?), так сегодня еще и последний день подачи квартального отчета. Совсем о нем забыла.
Хорошо. Сейчас приму чаю («от всех недугов лечит») — и за работу. Мишеньку беспокоить не хотелось. Вернувшись с чашкой, я долго-долго размешивала сахар, вслушивалась в глухое позвякивание ложечки о стенки.
За перегородкой заливисто хохотал Мишенька:
— Представляете, читаю сейчас. «Транспортное средство Санчо Пансы». Четыре буквы, первая «о», последняя — «л». И тут меня заклинило… «Мул» не подходит, ишак — тоже. Я уж было решил, что этого доходягу звали Орел!..
Ответ Ясенева потонул в разноголосом смехе.
Я мученически возвела глаза и отхлебнула.
Какая гадость! Чай был несладкий.
Оставаться на месте стало выше моих сил. Я вернулась на кухню и вылила чай в раковину. Села.
— Людмила Прокофьевна! — обрадовался заглянувший Козлов. — Я же еще вам саженцев не предложил! Может, возьмете?
Вот только саженцев мне сейчас и не хватало.
— Какие саженцы, Родион Иванович? У меня и дачи-то нет.
— Не беда! Их и на балконе держать можно. Они знаете какие неприхотливые! Главное — им очень наш климат подходит. Где-нибудь, скажем, в Подмосковье они бы и не прижились, а у нас же как в Прибалтике — Гольфстрим недалеко…
Козлов разливался соловьем. Неужели это никогда не кончится?..
— Хорошо, Родион Иванович.
Он просиял:
— А может, вы тогда уж отпустите Глеба Евсеевича? Мы бы съездили сразу и развезли их по сотрудникам. А то завтра заморозки обещают.
— Конечно, Родион Иванович.
Козлов рассыпался в благодарностях и исчез. Господи… Спасибо и на том.
Спустя несколько минут меня по дороге в кабинет перехватил Мишенька. Сообщил, что положил на мой стол конверт, оставленный Снеговым. Я ускорила шаг.
Конверт был из серой плотной почтовой бумаги. Почему-то стало страшно. Подержав его в руках, я решительно извлекла на свет сложенный вдвое лист и развернула его.
Заявление об уходе. Сверху канцелярской скрепкой пришпилен зеленоватый бланк, долговое обязательство, выданное агентством «Шанс» Снегову Р. В.
Вернув бумаги в конверт, я ринулась к Мишеньке.
— Когда? — Я взмахнула конвертом.
— Ч-что «когда»? — ошалело переспросил Мишенька.
— Когда он это оставил?
— Да еще вчера вечером зашел.
— Ключи!
Он, не глядя, нашарил в ящике связку и протянул мне.
Открыв дверь, я ворвалась в кабинет. Он оставался вроде бы прежним, но при этом казался пустоватым. Исчезли мелочи, придающие помещению индивидуальность, делающие его «норой» Снегова. Со стены исчез небольшой зимний пейзаж — я так и не разглядела его как следует. Опустела книжная полка — раньше там стояли личные справочники. Не было ни его темной глиняной кружки, ни обуви на подставке.
На краю стола примостилась невысокая стопочка — должно быть, последние личные вещи Рюрика в конторе. Я растерянно постояла, потом торопливо перерыла ящики стола. Там лежало несколько рабочих папок.
Сев за его стол, я оживила селектор:
— Мишенька, вы не в курсе, Снегов никому дела не передавал?
— Н-не знаю… Вроде они с Козловым на днях сидели над документацией… — припомнил Мишенька.
— Козлов там далеко? Отправьте его ко мне, я у Снегова в кабинете.
— Да, я знаю, сейчас.
Родион Иванович подтвердил худшие мои опасения: в среду Снегов, ничего мне не объясняя, сдал ему дела.
— Так он же вроде уехать хотел, разве он вам не сказал?
— И надолго?
— Ну… — протянул Козлов. — Не знаю… Но мне показалось, что да.
Снова оставшись одна, я села в кресло. Его кресло.
Все…
В голове было пусто. Перебрала стопку: папки, книги… В самом низу — тетрадь в зеленых корочках. Машинально начала листать перекидные страницы. Я не вникала в смысл, просто всматривалась в строки, написанные его рукой. Не знала, что для меня настолько важно ощущать себя сопричастной ему — хотя бы так.
А ведь все было в моих руках! Господи, что я натворила!
Вспомнилось, что первые полгода, а то и больше, Снегов был, образно говоря, главным гвоздем в моем ботинке. Весь его облик выражал уверенность, компетентность и спокойствие, которых так не хватало мне. Как и остальные, Снегов прекрасно понимал всю иронию ситуации: директором конторы оказался человек, абсолютно не разбирающийся в специфике ее работы — единственный из сотрудников! Правда, продолжалось это недолго — но ведь было же, было…
Внезапно я отчетливо осознала: Снегов с самого начала нравился мне. Не образующие его характер отдельные черты (какими я их себе видела), а сам он, в целом. Что-то подсказывало мне: за внешними проявлениями было другое, составляющее его истинную сущность. Вот только я не слышала подсказок.
Слишком сильно меня уязвляло его невнимание. Да! Похоже, казенная вежливость Снегова и была тем, что настроило меня против него.
Что же это за сволочная особенность у нас Овнов!.. Среди множества бедолаг, предпочитающих на нас плевать, все-то мы норовим выбрать того, кто предпочитает на нас вместо этого не плевать и глаз отвести не можем! Вот только я нетипичный Овен, оказывается. Вместо того, чтобы кинуться завоевывать объект внимания, я предпочла выстроить защитную стеночку.
Перевернув очередную страницу, я ощутила смутное беспокойство: что-то там, две-три страницы назад, зацепило мое внимание. Я отлистала и увидела текст, разбитый на строфы.
Ты права. Безымянный и чуждый
(Неужели уже пора?),
Я помедлю.
Сквозь шелест вьюжный
Вдруг пробьется еще трава?
Вдруг пройдет стороной ненастье,
Снега черного полотно…
Вдруг разрушено, в одночасье,
Все, что выстрадано давно.
Тикки, милая! Вышли сроки,
Поздно, пройдены рубежи.
Отмирают последние строки.
Не прошу тебя: «удержи»…
Улыбнусь, уходя чужими
Бездорожьями стороной:
Мне отныне не нужно имя —
Я твое уношу с собой.
Бейся, память, умри, воскресни
Никому о ней не скажу,
Но шагаю, слагая песни
По предложному падежу;
По живому, по свежим ранам,
Череде беспросветных лет…
Назову ли самообманом
Затяжной многолетний бред?
Натяженность дорог осенних,
Жизни, связок голосовых,
Слов, запрятавшихся под сень их —
Все сведется в единый штрих…
И повиснет в ночи, качаясь,
Пустота, где больней всего
эхо носится, отзываясь
Звуком имени твоего.
Ухожу. Я тебе не нужен.
Оправдания ни к чему.
А следы твои
по одному
Тростником
прорастают
сквозь душу.
Сердце превратилось в горячий комок и, подпрыгнув, застряло в горле. Я задохнулась.
«Профессор, мне плохо». Однажды я позвала — и он пришел. Сейчас плохо ему. Он — не позовет.
Я пошла к себе, намотала шарф, накинула плащ, вернулась к столу, негнущимися пальцами затолкала конверт в тесноватую для него сумочку. Спохватившись, вернулась, попыталась разомкнуть на тетради тугие кольца. Они не поддавались. Черт с ними! Выдрала испещренный строфами лист, спрятала в тот же конверт.
Бросив на бегу: «Миша, меня нет!», покинула контору.
До угла проспекта Ветеранов и партизана Германа я добралась на одном дыхании. Взбежала на второй этаж, позвонила. Кнопка звонка показалась мне раскаленной — все чувства были перепутаны.
С каждой секундой становилось все очевиднее, что дома его нет. Когда его матушка наконец открыла, я уже знала, что она скажет. Плохо было другое: я не сразу сообразила, что и она захочет узнать, что скажу я.
— Людочка! — заулыбалась было Кассандра Антониновна, но осеклась. — Что-то случилось?
— Здравствуйте. Мне срочно нужен ваш сын.
— Рюшик? А его нет дома. Я думала, он на работе.
Кассандра Антониновна требовательно и выжидательно уставилась на меня, но я решительно выпалила:
— Как только появится — пусть немедленно позвонит мне. Очень вас прошу, проследите за этим. Извините, мне пора.
На лице моей собеседницы медленно проступало подозрение. Но я, не отвечая на него, кивнула, развернулась и кинулась вниз по лестнице.
Выбежав из дома, я остановилась. Достала мобильник, выбрала номер Снегова. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».