Самолет как бы зависает, и я вишу на ремнях, еле удерживая ручку управления. Затем самолет медленно и нехотя опускает нос. Пробую рули управления. Они совершенно не эффективны, и самолет не реагирует на их отклонения. Разреженный воздух и малая скорость — вот в чем секрет. «Надо учесть в очередном полете и проверить, до каких высот и скоростей рули эффективны», — подумал я.
Несколько секунд вишу на ремнях, словно над пропастью. Жду, как поведет самолет себя дальше. Воля, умение и желание летчика не могут в данной обстановке противоборствовать физическим законам. Жду и наблюдаю за окружающим пространством. Вот самолет перешел на планирование, и далеко внизу в дымке появился горизонт.
Отчетливее стали вырисовываться контуры земли. Совсем маленькой черточкой промелькнула река, а за ней отдельные островки леса. Самолет еще больше опустил нос. Стрелка высотомера все быстрей и быстрей разматывает клубок высоты… Вертикальная скорость перевалила сотню метров в секунду, появился характерный звук: это дают о себе знать более плотные слои атмосферы. Рули действуют безотказно. И я разворачиваюсь на свой аэродром.
Смотрю на карту и глазам не верю… далековато отошел. Взгляд на керосиномер: горючего осталось мало! Запрашиваю удаление. Ответ: «Двести двадцать». Далековато, горючего может не хватить. Про себя ругаю Ковалева и Шапиро, а заодно и себя: увлекся полетом и забыл о горючем. Высота семь тысяч метров.
Запустится ли двигатель — вот очередная проблема. Подготовился, нажал стартер. Секунда, другая. Я весь в ожидании. И — о радость! — приборы и характерное посвистывание сигнализируют: все в порядке, двигатель работает. Устанавливаю самый экономный режим высоты — шесть тысяч метров, и на последних каплях горючего с ходу произвожу посадку.
К самолету подходят Ковалев и Шапиро. Я им бросаю упрек:
— Почему, братцы, не напомнили об удалении и наличии горючего?
Ковалев:
— Это я виноват, майор Шапиро порывался сделать, а я его удержал. Не надо, говорю: командир дивизии обойдется без нянек.
Это лестно было слышать и в принципе правильно, но я пережил здорово. Не хватало, чтобы командир дивизии садился на вынужденную.
Но в чем же заключалась причина малого остатка топлива после полета в стратосфере? Штурман дивизии подает мне кальку, где проложен маршрут полета и уточненный расчет. Оказалось, мы на две минуты меньше определили время для максимального режима работы двигателя и на две минуты меньше для полета с остановленным двигателем в противоположную сторону от аэродрома. 4 минуты дали суммарную прибавку около 70 километров, поэтому я оказался так далеко от своего аэродрома.
Уточнили расчет, изменили схему набора высоты, подготовили самолет, и я снова — в воздухе. Второй полет прошел отлично, а затем начали тренироваться летчики, выделенные для борьбы с воздушными шарами.
До наступления темноты тренировались. Вечером слетелись на один из аэродромов. Обменялись приобретенным опытом, а рано утром началась «охота за ведьмами», как мы тогда называли полеты на сбитие воздушных шаров.
Мне так хотелось взлететь первому, но долг командира обязывал быть на своем посту. Первый воздушный шар был сбит на высоте 14 тысяч метров.
Это окрылило нас, и мы думали, что и в дальнейшем все пойдет так же. Но следующий шар на такой же высоте пропустили. А третий и четвертый прошли на высоте более 17 тысяч метров. Летчики, открывая огонь, срывались в штопор. Вот где пригодилась тренировка, которую мы прошли до этого. Конечно, в первых полетах все волновались, но, когда все слетали по три-четыре раза, сваливаясь почти в каждом полете из-за потери скорости, — привыкли. Стало нормой: разгон, горка, отсечка двигателя, огонь, падение на неуправляемом самолете тысяч пять-шесть, затем вывод, запуск и нормальный заход на посадку.
Неудачи первых дней заставили нас снова работать над отдельными элементами. Снова анализ и расчеты. Приспособились и даже ухитрялись сбивать шары на 17 тысячах и выше.
Эти полеты как нельзя лучше способствовали пониманию того, что такое стратосфера. Группа, которая работала по воздушным шарам, потом обучала остальных летчиков полетам в стратосфере, и атакам на статическом и динамическом потолке.
Не успели мы закончить борьбу с воздушными шарами, как приступили к учениям. И как назло, в первый же день испортилась погода: с утра не видно ни зги, аэродромы и район учений закрыты туманом. Ждем, волнуемся. Командарм несколько раз требовал доложить фактическую погоду и прогноз на ближайшие два-три часа. В последний раз сообщил, что до начала атаки остается меньше часа, видимость в районе учений начала улучшаться, плохо будет, если не будет авиации.
Собрались на КП дивизии все, кроме заместителя по летной подготовке: он был в районе учений. Обсудили обстановку, в который раз за сутки допросили метеоролога: будет или не будет погода? Ответ: будет улучшаться, но медленно.
Остается 30 минут. Звоню командующему. На мой доклад о погоде он говорит:
— В районе учений высота сто-сто двадцать метров, видимость два-три километра и продолжает улучшаться. Если можешь, пришли хоть пару для имитации удара авиации.
Я ответил:
— Понял.
Смотрю на майора Шапиро и спрашиваю:
— Готов? По самолетам! Начальнику штаба при наличии погоды действовать по плану мелкими группами, сигнал на вылет дам с борта самолета или после посадки.
Начальник политотдела полковник М. Н. Смольков спрашивает:
— Туда низом, а обратно верхом?
— Правильно, не забудьте проверить, чтобы прожектора включили во время пробивания облаков.
Взлетели и на высоте 20—30 метров идем к району учений. Прошли половину маршрута, погода стала улучшаться. Связался с КП командующего, уточнил время «удара», и точно в назначенное время мы появились над целью, имитируя парой авиационный удар. Подрывники после каждого нашего пролета подрывали столько взрывных пакетов, что даже видимость ухудшилась. В очередном заходе слышу голос:
— Молодец, Скоморох, я — Жданов. — Я даже опешил и ничего не нашел лучшего, как спросить:
— Откуда вы?
Выполнив задание, мы вернулись на свою базу. Как я после узнал, он только вчера прибыл для вступления в должность первого заместителя командующего войсками округа и уже сегодня присутствовал на учениях.
Радость была беспредельной: обаятельный, душевный человек, хорошо и глубоко знающий военное дело, превосходно разбирающийся в людях, он потом много полезного сделал для округа, и наша совместная работа меня во многом обогатила.
Началась революция в военном деле. Стали поступать новые средства вооруженной борьбы. Надо было изыскивать пути и способы их применения. Это и многое другое интересовало меня. Чувствовалось, что запаса полученной мною информации уже не хватает. Вроде бы и прошло-то всего шесть лет, а вот как она устарела. За этот период времени я многому научился, главное — работе с людьми. Выработался рациональный метод мышления, последовательность действий, методика работы в различных областях, а вот информации, систематических знаний в ряде важнейших вопросов не хватало.
Я как-то поделился своими мыслями с Ждановым. Он вначале шутя сказал, что знаний хватит, а потом серьезно поддержал:
— Надо идти в академию Генерального штаба. Это то учебное заведение, которое тебе сейчас необходимо. Ты сколько командуешь дивизией?
— Два года.
— Нужно идти.
Закончились очередные учения. Я обратился к своему командующему. Он выслушал меня, поинтересовался деталями подготовки дивизии, а потом сказал:
— Пишите рапорт, поддержу в следующем году только при одном условии: план будущего года выполнить полностью к концу сентября без летных и чрезвычайных происшествий.
— Товарищ командующий, — попросил я, — без летных — да, а в отношении чрезвычайных, может быть, опустим это условие? Я буду, конечно, стараться…
Он засмеялся и говорит:
— Хорошо, дам некоторые послабления, но чтобы ни одной царапины.
— Есть, понял.
Конец этого и следующий год у меня были годами очень напряженной работы, большой эмоциональной нагрузки.
И вот настало время отчитываться. Командующий приехал, проверил, подвел итоги боевой подготовки за год и поздравил меня с зачислением на авиационный факультет.
Отъезд, проводы диаметрально противоположны встречам. Какой бы радостной ни была перспектива, минуты расставания тяжелы.
Во второй половине ноября я уже был в Москве. Переступал порог храма науки — академии Генерального штаба — с душевным трепетом. Это — выдающееся учебное заведение. Там обучали нас маститые ученые, талантливые профессора, крупные военачальники. Обучали главному: защите социалистического Отечества.
В академии были превосходные условия для получения глубоких знаний в любой области. Там мы отшлифовали и метод мышления, и методику работы при выработке решений, расширили свой кругозор настолько, что понимали и могли прогнозировать возможное развитие различных вооруженных событий на том или ином театре военных действий. Академия завершила мою военную подготовку в полном объеме. И когда после ее окончания я ехал к новому месту службы в Группу войск в Германии, я чувствовал себя вполне подготовленным для выполнения всех задач, которые мне предстояло решать по службе. Назначение работать в ГСВГ я принял как высокое доверие. И стал тщательно готовиться к будущей работе.
Первый вопрос, который меня волновал, — это вероятный противник. Поэтому я освежил и конкретизировал данные о нем.
Второй вопрос — соединение, где придется работать. Познакомился с данными, которые давали мне определенное представление и возможность размышлять об объеме работы в новой должности.
Третий вопрос — условия работы в ГСВГ.
Немногим более десяти лет тому назад мы дрались с немецко-фашистской армией.
Немец-фашист был врагом — врагом лютым и жестоким как по отношению к советским людям, так и к своим инакомыслящим соотечественникам. А каков он сейчас, после того, как гитлеровское государство повергнуто? Может ли человек, мечтавший о господстве нации, трудиться, как все простые люди, строя социалистическое общество, которое он огнем и мечом стремился уничтожить? Конечно, н