Скорее всего, уже в первое десятилетие XVI в. «князья» заняли свое место в структуре некоторых служилых корпораций, с которыми была связана их дальнейшая судьба. Характер службы представителей этой категории виден на примере Несвицких. Эти литовские выходцы несколько раз появлялись на московской службе. В конечном итоге здесь утвердилась линия князя Данилы Несвицкого. Согласно Дворовой тетради, ее представители служили по Костроме. С Костромой, а в более общем смысле с восточной границей, была связана служба нескольких поколений этой фамилии. В 1484–1485 гг. Василий и Иван Несвицкие были волостелями в Шухомаше Костромского уезда. Позднее, в 1508 г., В. Д. Несвицкий возглавлял отряд костромичей, галичан и городецких татар, выдвинутых в поддержку мятежного князя М. Л. Глинского. Его сын Данила регулярно встречался в разрядах, будучи воеводой в Унже (с В. Ляпуном Несвицким), Чухломе, Галиче, Плесе, Костроме и Васильгороде. Землевладение и княжеское происхождение Несвицких в этом случае обеспечили выполнение ими регулярных «стратилатских» назначений[153].
Постепенно потомки княжеских фамилий по своему положению сближались с местными дворовыми детьми боярскими. Показателями подобного сближения были в том числе их брачные связи. В качестве примера можно привести справку о родстве несостоявшейся невесты Ивана Грозного княжны Овдотьи Гундоровой, сделанную в 1547 г. Ее отец князь Василий Гундоров, один из потомков князей Стародубских, получивший поместье в Вяземском уезде, был женат на Фетинье Бутурлиной. Сестры Овдотьи были выданы замуж за Горяина Дементьева и А. Годунова[154]. Все это – представители нетитулованных фамилий. Многие из них были связаны с Вяземским уездом. Наличие княжеского титула в этом случае переставало иметь какое-либо принципиальное значение. Дальнейшая история «князей» как обособленной группы (нескольких групп) с особым статусом в составе Государева двора была связана с узкой прослойкой служилых князей, а также с несколькими родовыми княжескими корпорациями.
Княжеские корпорации
Служилые князья XVI в. получили достаточно подробное освещение в современной историографии[155]. В целом стоит подытожить некоторые выводы об особенностях их положения. В начале века к числу служилых князей принадлежало всего несколько лиц: Василий Шемячич, Семен Стародубский[156], Федор и Семен Бельские, князья Трубецкие, Белевские, Воротынские, Одоевские и, вероятно, также В. Д. Пенков и некоторые князья тверского дома (Микулинские и Дорогобужские). Всего не более 25 человек, отличавшихся друг от друга по размерам владений, военному потенциалу и положению на предыдущем месте службы при литовском дворе (за исключением В. Д. Пенкова и тверских княжат).
В 1508 г. выехал на службу князь Михаил Глинский. Позднее, в 1526 г., к числу служилых князей присоединился также князь Федор Мстиславский. Из всего этого не слишком многочисленного круга владения Ф. И. Бельского, М. Л. Глинского и Ф. М. Мстиславского были великокняжескими пожалованиями. Их получение во многом было связано с происхождением (менее применимо к М. Л. Глинскому) и высоким статусом этих персон. Важное значение имело родство Гедиминовичей с правящей династией Великого княжества Литовского. Сам факт длительного существования служилых князей юго-западного пограничья во многом был связан с особенностями московско-литовских отношений, где эффективно использовался их полунезависимый статус.
В добавление к своим «отчинам» служилые князья получали кормления и поместья в центральных уездах страны. Помещиком Можайского уезда уже на рубеже XV–XVI веков был Василий Швых Одоевский. В 1533 г. поместья «княж Ивановских людей Воротынского» располагались в «Мещоску и Козельску», которые не принадлежали к числу наследственных владений этой фамилии. В можайской писцовой книге среди имен помещиков 1540-х гг. упоминается Богдан (Семен) Трубецкой. В Малоярославецком уезде поместье принадлежало Владимиру Воротынскому. Как показывает пример М. Л. Глинского, представители этой категории могли приобретать вотчины[157].
Общее количество служилых князей постоянно сокращалось, как по причине бездетных смертей, так и в результате периодически инициируемых центральным правительством конфликтов, приводивших к опалам и конфискациям их земель. К середине XVI в. в Дворовой тетради без учета недавно добавившихся князей Черкасских и Мутьянских насчитывалось всего несколько фамилий служилых князей: Бельские, Трубецкие, Александр и Михаил Воротынские, Одоевские, Василий Михайлович Глинский. Постепенно уменьшался и объем их суверенных прав, так что для некоторых из них принадлежность к этой категории становилась простой данью традиции[158].
Ахиллесовой пятой служилых князей был личный характер их взаимоотношений с московскими великими князьями, который обуславливал их взлеты и падения (последние происходили намного чаще). Даже обещания безопасности, данные В. И. Шемячичу и подкрепленные крестным целованием со стороны Василия III, на практике не обеспечивали каких-то гарантий на будущее. Их земли могли быть конфискованы в опале, как это было в случае с князем И. М. Воротынским, или отписаны на великого князя (без передачи близким родственникам) в случае бездетной смерти. Именно так в ведение московского правительства перешли княжества Семена Стародубского, Семена Бельского, а также «дольница» князя П. С. Одоевского.
В отличие от предыдущих десятилетий не вмешивались в их судьбу и правители Великого княжества Литовского. Не менее важно то, что, сохраняя в неприкосновенности большую часть своих княжеских прав и формально возвышаясь над другими представителями московской аристократии, они, в отличие от членов родовых княжеских корпораций, долгое время были исключены из выстроенной чиновно-иерархической вертикали, вершиной которой была Боярская дума. Это обстоятельство в определенной степени тормозило их карьерный рост, хотя и не становилось непреодолимой преградой для последующей службы. Поздно заявили о себе Трубецкие. Не слишком заметными в служебном отношении были и Белевские. Возвышение выходцев из служилых князей, как и в других случаях, было напрямую связано с их проникновением в состав Боярской думы, брачными союзами с великокняжеской (царской) семьей и приближенными к трону фамилиями.
Уже в 1542 г. в записи о приеме литовских послов несколько служилых князей: Роман Одоевский, Семен Трубецкой, братья Воротынские – находились в группе князей и детей боярских, которые «в думе не живут». Очевидно, пребывание в Москве имело для них уже постоянный характер[159]. К середине XVI в. служилые князья, окончательно утратив свой прежний характер, постепенно растворились в массе боярских фамилий, хотя их окончательное исчезновение растянулось еще на несколько десятков лет.
К князьям с индивидуальным статусом следует, вероятно, отнести и крещеных ногайских выходцев (Камбаровы, Теукечеевы и др.), которые, однако, занимали не слишком высокое положение в служебной иерархии и в рассматриваемый период находились в стороне от процессов, происходивших внутри Государева двора.
По-другому сложилась судьба родовых княжеских корпораций, которые нашли свою нишу в сформированной системе организации службы, а в силу многочисленности своих членов и прочных связей с московской аристократией на протяжении нескольких десятилетий были важным элементом структуры Государева двора. Уже во второй половине XV в. в Боярскую думу попали некоторые из князей Оболенских и Стародубских, к которым позднее присоединились также князья Суздальские, Ростовские и Ярославские.
Центральное правительство неоднократно демонстрировало заинтересованность в сохранении княжеских корпораций. В 1551, 1562 и в 1572 гг. были изданы специальные указы, консервирующие их родовое землевладение. В. Б. Кобрин справедливо полагал, что указ 1551 г. восходил еще к правовым нормам XV или даже XIV в., когда заключались соответствующие докончания с этими князьями[160]. Очевидно, что длительность сохранения в силе этих соглашений, даже в урезанном виде, имела под собой веские основания. В долговременной перспективе соблюдались только те договоры, которые реально отвечали интересам великокняжеской (царской) власти. Княжеские вотчины могли быть легко конфискованы Иваном III или его сыном Василием III под тем или иным предлогом, что неоднократно происходило на протяжении рассматриваемого периода.
Перечисление членов княжеских корпораций фиксируется в нескольких делопроизводственных документах. Для раннего времени вычленение в общих списках лиц – участников того или иного знаменательного события «княжеских» частей имеет несколько условный характер. В посольской записи 1495 г. о поездке в Литву Елены, дочери Ивана III, названо 7 человек, носивших княжеский титул и компактно помещенных впереди остальных детей боярских. Разряд новгородского похода «миром» 1495 г. содержит уже значительно большее количество имен под рубрикой «князи и дети боярские». Княжеская часть разрядной записи была записана впереди общего списка и содержит в себе 47 имен. Отдельными группами в ней были перечислены представители различных фамилий князей Оболенских, Суздальских, Стародубских, Ростовских, Ярославских и Белозерских. Список новгородского похода 1495 г. дополняется, хотя и не слишком отчетливо, разрядом свадьбы князя В. Д. Холмского и великой княжны Феодосии 1500 г.
В последнем документе список детей боярских «в поезде», скорее всего, представлял собой механическое объединение присутствовавших здесь, выполнявших различные церемониальные поручения. Определенная близость с разрядом 1495 г. обнаруживается в последовательном перечислении группы князей, начиная от Булгаковых-Патрикеевых и заканчивая И. С. Голенищем Андомским