Далеко не во всех случаях, однако, значение имело чисто генеалогическое старшинство. В случае со списком князей Суздальских В. Д. Назаров не смог, например, найти удовлетворительных объяснений высокого места князя Бориса Горбатого, выше своего старшего двоюродного брата Ивана Барбаши. В качестве предположения им было высказано мнение о роли служебных заслуг[178].
Значение в большом количестве примеров имело не столько место в родословной росписи, сколько статус предков того или иного лица, его происхождение от великих или удельных князей своего княжеского дома. Этот принцип неоднократно отмечался в родословных книгах. Князь Данила Александрович Пенко Ярославский, например, считался старшим среди ярославских князей, поскольку являлся сыном последнего «великого князя»[179].
Среди тех же князей Суздальских Шуйские, представитель которых Михаил Васильевич Шуйский был записан на первом месте в княжеском списке новгородского разряда 1495 г., вели происхождение от последних великих князей своего княжества. Второе место занимал Б. И. Горбатый. Договор Василия Темного с князем Иваном Васильевичем Горбатым, заключенный в 40-х гг. XV в., признавал права его отца на Городец. Значительно позднее какой-то договор был заключен с его старшим братом Александром Глазатым, который, похоже, не вернул себе по нему права на этот город[180]. Это обстоятельство предопределило в будущем более низкие места потомков А. В. Глазатого – Барбашиных.
В росписи князей Стародубских на первом месте был записан Василий Мних Ряполовский, происходивший из линии последних стародубских князей. Его отец, Семен Иванович Хрипун Ряполовский, долгое время сохранял остатки суверенных прав[181].
Список князей Ярославских возглавлялся князем Константином Сисеем. Его превосходство над остальными родственниками, в том числе и над старшим двоюродным братом Михаилом Троекуром, определялось тем, что в конце 1490-х гг. на положении служилого князя с высоким индивидуальным статусом находился его отец, князь Семен Романович Ярославский[182]. Среди князей Моложских высокие места занимали Прозоровские. В свите Елены Федор и Михаил Лугвица Прозоровские были записаны перед Борисом Моложским. Именно Прозоровские были последними владельцами Холопьего городка (Мологи), бывшего прежде столицей этого удельного княжества[183].
Другое важное наблюдение – запись вне групп некоторых лиц, принадлежавших по своему происхождению к княжеским родам, которые образовывали в это время отдельные корпорации. Понятно подобное исключение для членов Боярской думы, обладавших более высоким статусом. Для них эта ситуация не означала утраты связей с родовыми корпорациями. Их сыновья продолжали нести службу вместе с князьями-родственниками. Другими причинами объяснялось отсутствие некоторых значимых персон. В новгородском разряде 1495 г. вдали от князей Ярославских был записан князь Иван Шелуха Кубенский. Этот факт был замечен В. Д. Назаровым, который отмечал некоторую неясность его служебного статуса. Для Кубенских этот пример был не единственным. В разряде свадьбы князя В. Д. Холмского 1500 г. точно так же среди детей боярских были записаны Иван Большой и Иван Меньшой (тот же И. Шелуха) Кубенские. Основные владения этой фамилии находились за пределами территории бывшего Ярославского княжества. Некоторые из них, очевидно, были получены в качестве компенсации. Можно предположить, что в результате Кубенские утратили связь с родовой служилой корпорацией[184].
Недостаток источников не позволяет однозначно решить вопрос о связи землевладения на родовых землях и службы в составе княжеских корпораций. Сам по себе факт их длительного существования предполагал наличие определенной функциональной составляющей. Для большинства из них была характерна «специализация» на определенных направлениях военных действий, чему способствовало «удачное», приграничное расположение их родовых вотчин. Подобно служилым князьям, родовые княжеские корпорации несли службу неподалеку от своих бывших княжеств.
По наблюдению В. Д. Назарова, служба княжеских корпораций на казанской границе началась уже в первой половине XV в. В 1445 г., например, в злосчастной Суздальской битве погибло сразу несколько лиц, носивших княжеские титулы. Пять из них принадлежало к роду князей Ярославских. Список погибших в 1506 г. в походе на Казань показывает, что в этом походе активное участие принимали князья Суздальские, Ярославские и Белозерские. В самом походе на Казань воеводами были князь Михаил Карамыш Курбский и Федор Сицкий (Ярославские). На Каме, «на перевозе» были отмечены также князья Семен Курбский, Александр Аленка Ярославский и Иван Голенище Андомский (Белозерский). Кроме того, члены этих фамилий выступали в составе княжеских отрядов. Среди убитых «князей» поминался 21 представитель отмеченных родов[185].
Разрядные книги дают возможность показать примеры «родовых» разрядов. В 1520 г. в походе на Казань принимали участие практически одни только князья Ярославские: Константин Сисей, Семен Алабышев, Андрей Великого Шестунов, Иван Большой и Василий Чулок Ушатые, Александр Сицкий. В 1528 г. такая же ситуация сложилась и в Нижнем Новгороде. Нижегородскими воеводами были князья Ярославские: Семен Курбский и его братанич Федор, Иван Лугвица Прозоровский, Юрий и Василий Чулок Ушатые, Семен Сицкий. Даже наместником в тот год в Нижнем Новгороде был один из князей Ярославских – Семен Алабышев[186].
В свою очередь князья Оболенские, чьи «отчины» располагались рядом с приокскими рубежами, назначались воеводами в близкую Каширу и северские города. Интересная ситуация сложилась в 1493 г. Из 8 воевод, шедших «доставати литовские земли», к роду князей Оболенских принадлежало 7 человек: Александр Васильевич, Андрей Ноготь и Иван Смола, Иван Лыко, Василий Телепень, Василий Каша, Борис Туреня. Так же расписывался разряд 1528 г. на Кашире, где постоянно находился кто-нибудь из князей Оболенских. Воеводами здесь были сразу 5 представителей этого рода: Петр и Василий Репнины, Федор Овчина Телепнев, Василий Ноготок, Андрей Лапа Нагово[187]. Роспись похода на Новгород 1477 г. зафиксировала участие в нем отдельного отряда князей Оболенских: «Велел ити князю Ивану Васильевичю Оболенскому, а с ним братия его все Оболенские князи». Этот факт, по всей видимости, был отражением хорошо известной современникам практики и позволяет рассматривать представителей родовых княжеских объединений в качестве полноценных служилых корпораций со своей внутренней организацией[188].
Со временем значение подобных княжеских отрядов должно было закономерно уменьшаться, приобретая скорее церемониальный характер, в то время как их роль предводителей местных служилых людей (на государевой службе) оставалась неизменной на протяжении всей первой половины XVI столетия.
Разросшееся число членов названных княжеских родов позволяло оперативно подбирать необходимое количество военачальников и администраторов (которые также могли при случае стать воеводами) на местах. В отличие от служилых князей, которые также несли пограничную службу со своих владений, назначения их членов воеводами разного уровня должно было происходить по более простой схеме. К началу XVI в. они уже были полностью интегрированы в систему служебно-местнических назначений. В этом отношении новые служилые князья отставали от них на несколько десятилетий. Разрядные записи первых лет после перехода верховских князей на московскую службу показывают трудно регулируемый характер их службы. В 1492 г. многие из них были приписаны к полкам «где похотят». Позднее князья Воротынские шли в поход «своим полком». Десятилетия спустя в 1544 г. в Одоеве находились князья Владимир и Александр Воротынские «с своими людьми». Очевидно, что военный потенциал служилых князей имел вполне реальное значение, а сами они обладали правом распоряжаться им при организации службы[189].
Сложившаяся организация, коллективная ответственность за выполнение службы, высокий авторитет и устоявшиеся связи с провинциальными служилыми людьми позволяли успешно использовать княжеские корпорации на окраинах страны. Наличие родовых вотчин в этом случае создавало основу для их службы без дополнительного участия великокняжеской власти. Именно в этой связи, видимо, и создавались ранее упомянутые указы о консервации их землевладения в пределах прежних «отчин», которые призваны были защищать княжеские корпорации от размывания[190].
Эта служебная специализация, в конце концов, могла привести к исчезновению особой корпорации князей Белозерских. Белозерье было слишком удалено от основных театров военных действий. Сами Белозерские, как уже было сказано, утратили свое положение, хотя некоторые из них и продолжали владеть крупными вотчинами. В значительной степени их падению по служебной лестнице способствовала их длительная служба во второстепенных уделах – верейско-белозерском и вологодском, где им трудно было проявить себя. Примером обнищания некоторых членов этого рода служит помета «в холопех» возле имени князя Ивана Шелешпальского в Дворовой тетради[191]. Сочетание этих обстоятельств со временем предопределило их участь. Казанский поход 1506 г. стал одним из немногих примеров выполнения представителями этого рода «стратилатских» поручений. Вплоть до 1550-х гг. они «выпали» из разрядов, что являлось прямым свидетельством потери ими своего статуса. В середине XVI в. Белозерские, сохранив за собой княжеские титулы, ничем не выделялись из общей массы дворовых детей боярских.