Удельно-вотчинная система, рассматриваемая А. Л. Юргановым «как система разделенной семейной собственности с правом верховной власти в распоряжении всей территории государства», отвечала интересам не только правящей династии, но и определенных кругов служилых людей. В этом отношении можно согласиться и дополнить мнение этого исследователя о бессмысленности борьбы за ликвидацию удельной системы. Другой вопрос, какая удельная система устраивала две эти заинтересованные стороны. На протяжении XV и XVI вв. постоянно осуществлялся процесс универсализации удельных княжеств под общегосударственные стандарты. Сами удельные князья постепенно теряли свои права, превращаясь со временем в номинальные (церемониальные) фигуры, реальная власть над владениями которых переходила в руки исполнителей из центрального аппарата.
Одновременно ситуация развивалась и в другом направлении: чем больше усилий предпринималось по ограничению состава удельных служилых людей, тем более тесными становились их внутренние связи. Если добавить к этому естественное сближение удельной элиты со своими князьями, проявлявшееся в брачных и, возможно, крестородственных отношениях, то вырисовывалась далеко не самая радужная для центральной власти картина, особенно при наличии тесных контактов представителей удельных дворов со своими родственниками на государевой службе. Именно подобные контакты сыграли свою роль во время династического кризиса 1553 г.
Как следствие, возникала необходимость постоянного контроля, инструментами которого были определение на удельную службу доверенных лиц и соглядатаев, переманивание на свою службу удельных бояр и детей боярских и, как исключительная мера, роспуски удельных дворов. В этом отношении можно говорить об определенной закономерности старицкого мятежа 1537 г. и последующего восстановления старицкого удела. Оба эти события были отражением существующих при московском дворе политических традиций, демонстрируя их крайние формы, в условиях продолжающейся борьбы за власть. Внимание к судьбам удельных князей и, соответственно, удельным дворам значительно повышалось во время политических и династических кризисов (1533, 1537, 1553 гг.). В более спокойной политической атмосфере уделам придавалось значительно меньшее значение, соответствующее их реальному, достаточно скромному положению в системе русской государственности.
Соответствующим образом выстраивались отношения государственной власти со служилыми людьми из ликвидируемых удельных княжеств. Лишаясь своих князей, быстро теряя черты корпоративной замкнутости, они не только не представляли угрозы, но и воспринимались на равных с другими детьми боярскими, а в некоторых случаях и с членами Боярской думы, без каких-либо ограничений, свойственных их статусу. Длительное существование подобных групп, в большинстве случаев не имевших традиций преемственности друг с другом, было обусловлено самим фактом постоянной пролонгации удельной системы, инициируемой центральной властью.
Глава 3Служилые иностранцы
Под пером составителей дворянских родословных XVI–XVIII вв. родословные предания о «выездах» прародителей той или иной фамилии разрослись пышными генеалогическими легендами, в которых «честные мужи» приезжали на службу к первым московским князьям из всех сопредельных стран. В действительности число таких примеров было весьма ограничено. С определенной долей условности всех иностранцев можно было разделить на две группы.
Эпизодически детьми боярскими становились выходцы из дальнего зарубежья. Одна из первых жалованных грамот на кормление была выдана при Дмитрии Донском на Печору Андрею Фрязину «как было за его дядею за Матфеем за Фрязиным». Позднее, уже в 1460-х гг., Влас Фрязинов был одним из двинских волостелей и вкладчиком в Кирилло-Белозерском монастыре. Фамилия этих вологодских землевладельцев может свидетельствовать об их происхождении из Италии. На службе у московских князей подвизался Иван Фрязин (Джан Батиста делла Вольпе). Еще один итальянец, Марк (Россо), был послом к Узун Хасану. В православие перешел в 1492 г. Иван Сальватор, «каплан белых чернцов Августинова закона», пожалованный за это селом и ставший основателем фамилии Спасителевых. Уже в 1495 г., несмотря на прежнюю специализацию, он был отмечен среди дворовых детей боярских в разряде новгородского похода «миром»[448]. К слову сказать, этот пример был весьма примечательным. Остальные итальянские мастера, как и выходцы из германских земель, порой довольно высокого ранга, могли владеть поместьями[449]. Уже в правление Василия III, по данным Сигизмунда Герберштейна, на службе у великого князя находилось 1500 пехотинцев из разных стран, которые были поселены в отдельной слободе. Был представлен также отряд конных аркебузьеров[450]. Тем не менее сохранившиеся источники показывают отсутствие представителей этой категории в разряд детей боярских, что, видимо, было обусловлено существовавшими особенностями организации военной службы, основной сферы деятельности этой категории служилых людей.
Количество итальянцев заметно возросло после брака Ивана III с Софьей Палеолог[451]. Это событие заметно увеличило и роль греков при дворе великого князя, которые быстро сформировали здесь достаточно влиятельную диаспору. Вслед за ранее упомянутыми Ховриными, породнившимися через князей Патрикеевых с великокняжеской семьей и в течение нескольких поколений исполнявшими обязанности казначеев, высокого положения удалось добиться Траханиотовым, Ласкаревым, Ларевым и Мануилу Ангелову. Многие греки становились печатниками, а также активно были задействованы в дипломатической деятельности[452]. Не преуменьшая степень влияния членов этого землячества (а в некоторых вопросах оно было весьма значительно), необходимо отметить как немногочисленность, так и исключительно придворный характер их деятельности. В XVI в. с прекращением притока новых соотечественников потомки выезжих греков быстро ассимилировались, потеряв свою идентичность.
Отдельные эмигранты могли попадать и из других стран. В Новгородской земле на рубеже XV–XVI вв. известен был помещик Иван Михайлов Турчин (в другом месте Турченин). В более поздних писцовых описаниях конца 1530-х гг. на той же территории фигурировали уже пушкари Иван и Федка Турчаниновы. Характерное фамильное прозвище может указывать на выезд И. М. Турчина из Турции. В дальнейшем Турчаниновы также были представлены в составе новгородской корпорации. Более определенно можно говорить об иностранном происхождении семьи переславских помещиков начала – середины XVI столетия Исупа и его сына Урака Турчаниновых[453]. Известны были также среди детей боярских Волошениновы.
Более многочисленными были представители соседних государственных образований. Сразу необходимо оговориться, что чужеродными элементами, безусловно, не были представители различных княжеств и земель Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, «инокняжцы», находившиеся, несмотря на имеющиеся между ними различия, в одной системе координат. С определенными оговорками это наблюдение распространяется и на выходцев из западнорусских земель, особенно на начальных этапах возникновения Великого княжества Литовского.
Уже в начале XIV в. (конце XIII в., если брать пример царевича Петра) на службе у князей Северо-Восточной Руси известны были татары. Их число заметно увеличилось в результате конфликтов внутри Джучиева улуса. Вне зависимости от достоверности родословных легенд, некоторые видные московские служилые фамилии определенно имели татарское происхождение: Старковы-Серкизовы, Мячковы, возможно, также Телебугины. В 1392 г. крещение приняли «двора царева постелныки» Бахты-хозя, Кидырь-хозя и Мамат-хозя. Вероятный ордынец Турабей был владельцем двора в Москве и земель под Суздалем[454]. Из семьи бывшего татарского баскака происходил Пафнутий Боровский. Новокрещен татарин Ермолай служил также Василию Боровскому. Подобные примеры были известны и в других княжествах, прежде всего в Рязанском (Селивановы и Коробьины, вероятно, Вердеревские и Измайловы и др.), ростовский род царевича Петра. Очевидно, что на ранних этапах формирования служилой системы татарские выходцы знатного происхождения имели все шансы войти в боярскую среду.
Стоит отметить, однако, одно важное обстоятельство. Привлечение массовых источников рубежа XV–XVI столетий: новгородские писцовые книги, разъезд владений сыновей Ивана III с великокняжескими владениями, показывают крайне незначительное число помещиков, недавнее татарское происхождение которых можно достоверно подтвердить (первое и второе поколение). В Новгородской земле среди них были коломенцы Новокрещеновы, князь Борис Тебет Уланович и вероятные холопы князей Патрикеевых Телехтемировы (один из них носил характерное имя Измаил). Несколько позднее к ним добавились братья Новокщеновы (Татариновы). Всего же в Новгородской земле получили поместья более 1500 человек, представлявших практически все уезды Московского государства, где существовало служилое землевладение. Налицо явная единичность испомещения «новокрещенов», притом что для Телехтемировых этот процесс имел уже вторичный характер.
Подобным образом обстояло дело и в подмосковных уездах. В разъезде (серии разъездов) уделов с великокняжеским «доменом» начала XVI в. татары упоминаются лишь однажды. В Звенигородском уезде им принадлежала Дмитриевская слободка. Обращает внимание коллективный характер их землевладения, характерный для кормлений. Употребление словосочетания «за татары» показывает, что, в отличие от Новгородской земли, речь в данном случае не шла о новокрещенах, то есть упомянутые «татары» сохранили свою конфессиональную принадлежность. В дальнейшем в уделе Юрия Дмитровского этот татарский анклав был быстро расформирован. В 1529 г. Саввину Сторожевскому монастырю были пожалованы две деревни Татарской (Дмитриевской слободки). В этой жалованной грамоте перечисляются их прежние владельцы – помещики Василиса Васильевская Таболова, Иван Ртищев и братья Микитины Тишковы