[32]. В «Задонщине» приводится обращение Дмитрия Донского к собравшимся князьям: «Братия и князи руские, гнездо есмя были великого князя Владимера Киевскаго». Это обращение не было простой данью поэтическому образу. Разветвленная система «родства» («брат старейший», «брат», «брат молодший», позднее также «братанич») находила подтверждение в текстах заключаемых докончаний. Князья разных линий неоднократно описывались как «братья» и в летописных текстах. В 1365 г., например, для отражения набега Тогая на Рязанскую землю объединились силы нескольких князей: «Князь же великий Олег Рязанскыи с своею братьею с Володимером Проньскым и Титом Козельским собрав силу свою»[33]. В этом эпизоде в число «братьи» рязанских князей был включен Тит Козельский, который по своему происхождению находился с ними в весьма отдаленном родстве (через брак своего сына Ивана был его свояком). В последующие десятилетия среди «братии» рязанских князей фигурировали также князья Муромский и Козельский[34]. Через терминологию родства в данных случаях, очевидно, описывались уже отношения служебной зависимости.
Память о родстве сохранялась и в последующие столетия (не без участия самих князей). В 1557 г., например, Иван IV, подчеркивая «сомнительное» происхождение шведского короля Густава Вазы, указывал на знатность новгородских наместников «а князь Михайло Кисло и князь Борис Горбатой и то Суздалские князи, от корени великих царей Русских». В посланном в Константинополь к патриарху Иоасафу в том же году синодике содержались упоминания об основных великокняжеских династиях: смоленской, тверской, полоцкой, черниговской, рязанской. Родство княжеских фамилий Рюриковичей и Гедиминовичей – потомков полоцких князей, подчеркивалось также и в Государевом родословце[35].
Отношения подданства в княжеской среде утверждались на протяжении нескольких столетий. Процесс этот был далеко не простым. Только в договоре конца 1440-х гг. между Василием Темным и суздальским князем Иваном Васильевичем Горбатым в противоположность проекту докончания 1445 г. между Дмитрием Шемякой и суздальскими князьями старшей ветви Василием и Федором Юрьевичами (Шуйскими) упомянутая система «родства» претерпела решительные метаморфозы. Великий князь выступал здесь уже как «господарь» со всеми вытекающими из этого последствиями. Намеченная тенденция получила отражение в крестоцеловальной записи князя Данилы Холмского, тверского удельного князя на московской службе, 1474 г. Иван III именуется в этом документе «господином» и «осподарем»[36].
В 1491 г. князь Василий Васильевич Ромодановский (из рода князей Стародубских), посол в Крыму, использовал в обращении к Ивану III уничижительное словосочетание «холоп твой, государь, Васюк Ромодановский». Позднее холопом называл себя также служилый князь Иван Михайлович Воротынский[37]. Не все, однако, было так однозначно. Сын того же Д. Д. Холмского Василий в 1500 г. стал зятем государя всея Руси, будучи уравненным, таким образом, с другими прямыми родственниками великокняжеской семьи – великим князем Литовским и позднее польским королем Александром Казимировичем и царевичем Петром (ХудайКулом).
При определенном стечении обстоятельств и благоприятном отношении Орды каждый князь мог приобрести права самостоятельного правителя, реализовав тем самым свои наследственные права. История князя Федора Ростиславича Можайского из смоленского княжеского дома, получившего выморочное Ярославское княжество в обход законных наследников (князей Ростовских) и впоследствии ставшего основателем новой династии, красноречиво демонстрировала такую возможность. Непрочность и зыбкость подобной позиции с точки зрения великих князей из основных княжеств Северо-Восточной Руси приводила князей-изгоев, оказавшихся по тем или иным причинам на их службе, к постепенному слиянию с местными боярами. В. Б. Кобрин справедливо отметил недопустимость использования словосочетания «боярин князь» в XIV и в начале XV в. В это время представители княжеских фамилий, вливавшихся в боярскую среду, теряли княжеский титул, а вместе с ним и необходимый набор княжеских прав. Они в дальнейшем не могли претендовать на особое отношение к себе и своим потомкам[38]. Родословные росписи показывают, что такая практика была достаточно распространенной. Известно, в частности, что княжеский титул «добровольно» сложил с себя Иван Шонур Козельский. Судя по родословным росписям других известных фамилий, его пример не был единичным[39].
К концу XIV в. в рядах московского боярства было представлено сразу несколько фамилий, имевших княжеское происхождение. Из смоленского княжеского дома к ним относились Всеволожи-Заболоцкие, измельчавшие потомки фоминских князей: Крюковы, Собакины-Травины, Вепревы, Ржевские, Толбузины, Полевы и Еропкины, Порховские, а также, возможно, Нетшичи[40]. От муромских князей выводили свое происхождение Овцыны и Лыковы, от козельских – Сатины, а от галицких – Березины, Осинины и Ивины. Княжеский титул потеряли даже Волынские, связанные брачными узами с семьей московских великих князей[41].
Ситуация в Москве была типичной и для других территорий Северо-Восточной Руси. В соседнем Тверском княжестве из числа «князей» выбыли Карповы и Бокеевы (князья Фоминские). На родство со смоленской династией претендовали также белозерские вотчинники Монастыревы[42]. Потомками князей (неизвестного происхождения) могли быть Липятины[43]. Глухие сведения о княжеском происхождении присутствовали позднее при упоминании Косицких (Косицкий стан Верейского уезда), Татищевых и Писемских[44], а также Кузьминских[45]. Аналогичные процессы происходили и за пределами Северо-Восточной Руси. В Новгородской земле князья Копорские вошли в состав местных землевладельцев, потеряв свой титул[46].
Интересно отметить, что, переходя на положение московских бояр и лишаясь княжеского титула, некоторые князья сохраняли родовые земли. Александр Поле Фоминский несколько раз фигурировал в летописях в качестве боярина Дмитрия Донского и его сына Василия. При этом еще Н. Д. Квашнин-Самарин обратил внимание на то, что городок Старый Березуй, один из центров Фоминского княжества, имел второе название Полево, то есть когда-то принадлежал самому А. Б. Полю или кому-то из его прямых потомков. Полевы впоследствии продолжали владеть вотчинами в соседнем Зубцовском уезде, земли которого ранее входили в состав того же фоминского княжества. Если правильным является тождество А. Б. Поля и упомянутого в московско-литовских договорах князя Александра Борисовича Хлепенского, то уместным кажется предположение о сохранении ими здесь традиционного набора княжеских прав[47].
Позднее московский боярин (определенно с начала 1460-х гг.) и воевода князь Василий Косой Оболенский фигурировал в московско-литовском договоре 1449 г. как служилый князь Василий Иванович Тарусский[48].
Первоначально владетельные князья, оказавшиеся под властью Москвы, лишались своих земель и могли получить их уже в качестве пожалования. Из Можайска в начале XIV в. были изгнаны представители местной династии (князья Смоленские). Дмитрий Донской позднее согнал со своих уделов князей Дмитрия Галицкого и Ивана Стародубского[49]. И если князья Стародубские позднее вернули себе свои «отчины», то территория Галицкого княжества вошла в состав московского «домена».
По мере расширения территории Московского княжества и включения в его орбиту большого числа прежде независимых княжеств такое решение проблемы становилось довольно проблематичным. Общее число различных владетельных князей было слишком велико. Некоторые из них были связаны с семьей Калитовичей давними союзническими обязательствами и родственными узами. Препятствовали активному проявлению силового сценария также внешние факторы. Крупномасштабное применение силы в отношении подданных (в прямом значении этого термина) князей вряд ли нашло бы поддержку у ордынских правителей. Гарантом «старины» для верховских князей и, вероятно, некоторых других выступало Великое княжество Литовское, серьезные конфликты с которым не входили в планы Дмитрия Донского и его преемников[50].
Долгая и изнурительная борьба с изгнанными суздальско-нижегородскими князьями, пытавшимися вернуть себе свои земли, показала бесперспективность такого подхода. Значительно проще было использовать ресурсы князей в своих целях, тем более что такого рода практика также имела длительную историю. Большое число владетельных князей сохранило за собой свои княжества «под рукой» у московских князей. Взамен они обязывались служить им вместе со своими боярами и слугами.
Впервые служилые князья, без употребления самого этого термина, фигурируют в московско-тверском договоре 1399 г.[51] Легализация их статуса была зафиксирована в межкняжеских договорных грамотах: московско-тверские, московско-литовские договоры, а также докончания князей внутри московского княжеского дома[52]