. В случае отъезда «служебных князей» к другому «сюзерену» их земли подлежали конфискации: «А князей служебных с вотчиною в службу не приимати. А которые имут служити, и им в вотчину свою не вступаться». Указанное требование неизменно подтверждалось на протяжении всего последующего столетия и находило применение на практике. Как заметил В. Д. Назаров, в родословной князей Ярославских упоминается Андрей Львович Дулов, который «отъехал во Тверь, потому и вотчины отстал»[53].
В сущности, приведенная формулировка из княжеских докончаний является единственным упоминанием служилых князей и оставляет возможности широкого толкования для определения критериев соотнесения того или иного лица с этой категорией, которая изначально имела, видимо, не слишком отчетливый характер. Очевидна связь служилых (служебных) князей со службой. Выезд на службу князей с конца XIV в. сопровождался характерной формулировкой «служити». Эта формулировка присутствовала при описании выездов князя Александра Нелюба Гольшанского, Свидригайло (видимо, не было в Троицкой летописи), а позднее была повторена применительно к верховским князьям – Дмитрию Воротынскому, Ивану Перемышльскому, Ивану, Андрею и Василию Белевским, Михаилу Мезецкому, отъезжавших к Ивану III со своими «отчинами»[54].
Скорее всего, определяющим фактором для служилых князей в Северо-Восточной Руси была служба по договору, при признании их «княжеского» статуса принимающей стороной. Упоминание о таком договоре великого князя Василия Дмитриевича с тарусским князем Дмитрием Семеновичем сохранилось в описи Посольского приказа 1626 г.[55] Менее очевидной представляется связь служилых князей с обязательным наличием у них собственных княжеств, на чем настаивал, например, В. Д. Назаров[56]. При смене ими своего «государя» и потере родовых «отчин» (как это предусматривалось по букве межкняжеских докончаний) они могли сохранять без изменения свой статус «князей». Этот момент никак не оговаривался в сохранившихся текстах договоров и, видимо, оставался вне поля интересов сторон. Те же Дуловы, а также и Морткины, впоследствии сохранили на тверской службе в качестве маркера свой княжеский титул и упоминались с ним в позднейших источниках[57].
В родословной князей Белевских был зафиксирован неприятный для них эпизод, относящийся к 30-м гг. XV в.: «князь великий было Василий (Василий Темный. – М. Б.) свел их с вотчины з Белева в опале, а дал им Волок, и жили на Волоце долго, и князь великий пожаловал и, опять им вотчину их Белев отдал». Белевские, безусловно, входили в число служилых князей и впоследствии были признаны в этом качестве как литовскими, так и московскими правителями. Свой статус они, по всей видимости, сохраняли и во время вынужденной ссылки, о чем свидетельствует последующее возвращение им территории родового княжества. Брак князя В. И. Косого Оболенского, одного из виднейших представителей своей фамилии, с Евпраксией Белевской, отмеченный в родословцах, показывает, что Белевские высоко котировались среди московских «князей»[58].
Периодически во всех княжеских династиях Северо-Восточной Руси происходили политические коллизии, вынуждавшие их представителей искать пристанище у соседей. Иногда им удавалось впоследствии вернуть себе прежнее положение. Среди тверских князей Василию Дмитриевичу Московскому служил какое-то время Иван Холмский, женившийся на его сестре. Он был отправлен князем в Псков, а позднее вернулся обратно в Тверь, возвратив себе права удельного князя. В Москве какое-то время находился и его брат Юрий[59]. На литовской службе подвизался известный сторонник Свидригайло Андрей Дорогобужский, который еще раньше отметился на службе в Новгороде. Он получил свое обозначение, впоследствии ставшее фамилией его потомков, от смоленского Дорогобужа, центра его владений в Великом княжестве Литовском. После подавления восстания в Смоленске в 1440 г. он вернулся в Тверское княжество. В 1444 г. он был воеводой в походе на Новгород, затем в 1446 г. ездил в Вологду «опытать о великомъ князе Василии», а в 1452 г. был отправлен в погоню за отрядом Дмитрия Шемяки, напавшим на Кашин. Судя по его упоминанию среди «братии молодчей» Бориса Александровича в жалованной грамоте Успенскому Отрочу монастырю, ему удалось восстановить свой статус при тверском дворе. Позднее Дорогобужским принадлежали вотчины на территории Тверского уезда[60].
Периодически в Литву бежали и князья московского дома. В XV в. они получали там земельные владения и становились служилыми князьями. В 1446 г. Василию Боровскому (ранее в Литву отъезжал его отец Ярослав) Казимир IV передал Брянск, Стародуб, Гомель и Мстиславль. Затем он включился в борьбу за восстановление на престоле Василия Темного и вернул себе свой удел. Трудно сказать, как сложилась бы его судьба на литовской службе. Скорее всего, он бы узаконил свой статус в качестве одного из вассалов литовского господаря. В дальнейшем практика передачи крупных владений московским эмигрантам была продолжена. Ивану Можайскому были отданы Чернигов, Стародуб, Гомель и Любеч. Ивану Шемячичу – Рыльск и Новгород-Северский, а Ивану Боровскому (сыну упомянутого ранее Василия Ярославича) – Клецк и Рогачев.
Большое число такого рода изгнанников оседало в Новгороде и Пскове, которые охотно принимали их на свою службу. В качестве «служебников» этих республик они сохраняли статус князей, могли содержать внушительные отряды[61], а впоследствии претендовать на обладание тем или иным «столом»[62]. Нередко князья в Новгород и Псков назначались «из рук» правителей соседних великих княжеств.
Решающее значение для этих лиц имело не столько обладание ими собственными княжествами (формально после изгнания они становились изгоями), сколько их происхождение и амбиции, возможность деятельно проявлять себя на военном поприще.
На новой службе князья далеко не всегда получали себе новые «отчины». Они вполне могли нести службу и с кормлений. В 1406 г. к Василию Дмитриевичу приехал князь Александр Нелюб Гольшанский[63]. В 1408 г. выехал также Свидригайло со своей внушительной свитой. Оба этих знатных литовских эмигранта получили пожалования. А. И. Нелюбу был отдан Переславль-Залесский, а Свидригайле – тот же Переславль-Залесский (который, очевидно, уже не соотносился с Александром Нелюбом), а также Владимир, Юрьев-Польский, Волок Ламский, Ржев и половина Коломны («мало не половину великаго княжениа Московскаго»)[64]. Позднее князю Александру Чарторыйскому был передан Суздаль. Трудно предположить, что столь значительные территории великого княжества были отданы им в «отчину». Скорее, речь шла в данных случаях о кратковременных кормлениях, хотя срок обладания ими и мог в действительности затянуться на неопределенное время. В самом летописном тексте применительно к отданным Свидригайло территориям фигурирует характерный термин «одержание». Уже упомянутые князья Белевские в 1430-х гг. держали в кормлении Волок Ламский. Кашинским наместником (кормленщиком) у Бориса Тверского был князь Федор Шуйский[65]. Кормления впоследствии были неотъемлемой частью пожалований служилым князьям на «выезд». В этом качестве фигурировали города Кашира (Ф. М. Мстиславский) и Боровск (М. Л. Глинский).
Служилые князья могли также получать вотчины в качестве пожалования или покупать их себе наряду с обычными боярами и слугами вольными (детьми боярскими). В завещании Семен Гордый упоминается село возле Дмитрова, которое он приобрел у ранее названного князя Ивана Друцкого[66]. Крупные владения в Волоцком уезде принадлежали князьям Хованским (Хованский стан). При определенном раскладе при пожаловании соответствующего набора прав эта территория вполне могла стать основой для отдельного княжества. Князь Федор Патрикеевич, основатель этой княжеской фамилии, определенно входил в число «служебников» московских князей. Он продолжил семейную традицию, выполнял функции наместника великого князя в Новгороде, а затем был князем во Пскове. Новгородскими князьями были и его предки Наримунт Гедиминович и Патрикей Наримунтович. Наримунту новгородцы передавали в свое время «Ладогу, и Ореховыи, и Корельскыи и Корельскую землю, и половину Копорьи въ отцину и в дедену, и его детем»[67]. С. З. Чернов справедливо предположил, что волоцкие вотчины стали достоянием Хованских еще в первой половине XV в. Ранее по той же схеме землевладельцами в Волоцком уезде стали князья Фоминские, которые, однако, не смогли сохранить свой княжеский титул[68].
В проекте докончания суздальских князей с Дмитрием Шемякой упоминаются купли служилых князей в «нашо неверемя», которые подлежали возврату «законным» прежним владельцам[69]. Естественно, это требование не было в дальнейшем воплощено в жизнь. К сожалению, здесь не были названы поименно представители упомянутых служилых князей. Позднее суздальскими вотчинами владели князья Ряполовские. Отметились в Суздальском уезде и князья Бабичевы, потомки выехавшего в 1436 г. «служити» князя Ивана Бабы Друцкого. Князь В. И. Друцкий в 1465–1466 гг. выполнял здесь функции отводчика. Очень вероятно, что именно к нему – князю Василию Ивановичу – в начале 1470-х гг. была адресована грамота Ивана III о разъезде Глумовской земли с великокняжескими владениями. Суздальским вотчинником были его сын, князь Михаил, и, вероятно, внук – Федор Бабичев, дворовый сын боярский по Суздалю в Дворовой тетради. На литовской службе князья Друцкие, в том числе позднее и потомки старших сыновей И. С. Бабы, входили в число служилых князей