епана караулить, а я с Ивашкой да Гаврилкой, как всегда, в ночной дозор. Ивашко к дубраве пошел, Гаврилко к Картымазовке, а я тут поблизости подходы со стороны реки наблюдаю. И вот тут-то, Василий Иваныч, самое главное-то и началось. Гроза приближается, стало холодней, и тут вдруг ни с того ни с сего морит меня страшный, небывалый сон. Такого со мной никогда не было! Стою, о копье опираюсь и чувствую — засыпаю и все тут! Я из последних сил к Гаврилке — он-то поближе всех был! Бреду, шатаясь как хмельной, за деревья держусь - гляжу. Гаврилка под сосной храпит, как убитый. Я его будить — не просыпается! Не поверишь — копьем родного сына колоть стал — до сих пор раны не зажили! — не проснулся. Я к Ивашке — а у самого все в голове кружится, и земля снизу вверх на меня падает! До Ивашки еще не дошел — и тут гроза началась — гром, молния, дождь как из ведра, а Ивашко весь мокрый спит, прямо на дороге ну мертвым сном. Только тут понял я, что все это неспроста, и сразу к сараю кинулся, а по дороге в дом тот недостроенный ворвался, ору во всю глотку, гром грохочет, — гляжу: все вповалку- спят — ничем не поднять! А у самого сил уже нет никаких - падаю и ползу к сараю. И вот сквозь дождь проливной при свете молний, лежа в луже, вижу: тот седой старикашка нищий да Ефим выводят из сарая Степана — узника нашего! Собрал я последние силы, заревел, как бык, и бросился к ним. Ефим обернулся, увидел меня и кричит Ульяне вроде того: «Ну, видишь! Я же тебе говорил, что ему тройную дозу влить надо было — он же здоровый какой!» А я копье свое уронил где-то по дороге, я ползу по земле как в тумане и ору: «Ефим, ты что же делаешь-то?!» А он подходит ко мне и говорит мне спокойно так «Извини, Клим, я тебя очень уважаю и всех вас и Медведева тоже, не поминайте нас лихом, жаль, что так вышло, но долг перед Богом у нас есть, и мы его исполнять должны!» Сказал он эти странные слова — странные, потому что никогда прежде не слыхал я, чтоб он о Боге вспоминал, и никогда даже не видал, чтобы крестился и ломиком меня по голове легонько так, бережно даже, - бац! Я, падая и сознание теряя, ухватил его за грудь, и это последнее, что помню... Очнулся я только под утро — светло уже совсем было. Голова трещит жутко — валяюсь промокший весь — вон там, возле сарайчика того, что банькой раньше был, ну, где держали мы Степана того, значит, и в стиснутом кулаке вот это у меня. — Клим, лежа на животе, порылся с трудом где-то за пазухой и протянул Медведеву обрывок золотой цепочки с маленьким нательным крестиком. — Ну, спрятал я этот крест и попытался встать. С трудом поднялся на ноги и, шатаясь, пошел... Поверь, Василий Иванович, чего только я ни делал — никого не мог разбудить до самого полудня — хотел уже в Картымазовку за помощью идти, да стыдно было — лучше, думаю, помереть нам всем тут от позора! Только во второй половине дня по одному отходить все стали от той отравы сонной, которой Ульяна всех напоила. Нет, ты только подумай, Василий Иваныч, ну кто ж мог от нее ожидать такого?! Она у Антипа нам два года еду готовила, и все нахвалиться не могли, а тут вдруг на тебе! В общем, когда к вечеру все кое-как пришли в себя, нечего было и думать о поисках беглецов. Но по слабым следам, которые очень трудно найти было после такого дождя, думаем мы все, однако, что не в Литву они пошли. В сторону Москвы пошли они... И это все, что нам известно. Крестик этот я сто раз потом рассматривал — красивый, резной — ну, так что удивительного — Ефим как раз по этой части большой мастер был. Он у Антипа занимался выведением надписей всяких на золоте и драгоценностях и заменой их другими, чтоб никто, значит, краденого распознать не мог. Ну а уж себе, конечно, постарался — красиво отделано. Думаю, наверно, давно уже другой крест себе справил, так что этот нам на память о нем останется. Вот так оно все вышло, Василий Иванович, а теперь суди нас, как посчитаешь нужным, — твое право казнить и миловать.
Медведев вздохнул.
— Конечно, в этом случае вы ничего не могли и не смогли бы сделать. Предвидеть такое со стороны Ефима или Ульяны было невозможно. А вот нищего седого всем нашим людям подробно опиши, и если еще раз кто-нибудь его увидит, пусть немедля попытается задержать. Только имейте в виду, он очень опасен — я уже однажды с ним дело имел, и он от меня ушел. И потом, вообще это вовсе не убогий и вовсе не старец, это — ряженый и к тому же, подозреваю, боец превосходный! Вот только кто он и кому служит — понять не могу... Ну ладно, Клим, выходит, и вправду вины вашей нет...
В комнату заглянула Надежда.
— Пора Климу спину смазывать... Можно прервать ваш разговор на минуту?
— Да мы уже закончили, Надежда, можешь смазывать. Кстати, должен признаться, что гадание твое оказалось верным, однако труднопостижимы — мы его поняли, только когда оно сбылось, а до того Филипп два раза ошибался — очень уж похоже все выглядело.
Надежда улыбнулась.
— Гаданье — это как предупреждение и полезно, лишь когда удается правильно его истолковать. Перед пропажей Селивановых и этого пленника, что в старой бане сидел, я нагадала Климу и сыновьям большую потерю из-за слишком долгого сна в грозу. Но на этот раз они истолковали мое гаданье шутливо, решив, что, должно быть, заснут с утра до самого вечера, выпив браги, в свободное от ночной охраны время, да и потеряют Ульянин ужин, который она обещала в этот день особо вкусно состряпать. Они браги не пили, проснулись вовремя, как раз к ужину, а свое последнее угощенье Ульяна действительно приготовила очень вкусно, особенно всем понравился сладкий компот из облепихи...
После того как Клима унесли, Медведев, оставшись один, в глубокой задумчивости смотрел на ночных мотыльков, вьющихся вокруг лучины.
Кто же такие эти Селивановы? Зачем обманули Антипа насчет гибели детей, которых у них никогда не было? Чтобы попасть к нему в лагерь? Что искали в непроходимых болотах? Надо будет как-нибудь найти время и все там осмотреть...
Как ряженому нищему удалось подбить Селивановых на такое дело? Могли ли они быть знакомы раньше? А может, как раз с нищим они и встречались на болоте еще тогда... С какой целью? И зачем им настолько понадобился Степан, что они рискнули полной переменой жизни ради этого? Действительно ли они направились в сторону Москвы? Степан-то с ними туда точно не поехал он направился прямо в замок Горваль и успел туда вовремя... Что же это все значит?
Медведев повертел в руках обрывок цепочки и при слабом свете лучины внимательно вгляделся в странный и сложный узор, вытисненный на обратной стороне креста Ефима.
Где-то я уже видел подобный рисунок… Да, конечно — на пальце Никифора Любича, королевского бобровника из Горваля, был большой перстень с очень похожей вязью... Что же тут изображено? Как бы инициалы, переплетенные лентой, что ли… «ЕС»... Ну, да — Ефим Селиванов... Какая-то маленькая книга... Раскрытая... Строчки... Пять с одной стороны, пять с другой... Четвертая строчка с левой стороны как бы глубже вырезаем, случайно, или это что-то значит? Очень красивый и какой-то таинственный узор... Действительно хорошим мастером был Ефим... А может, он делал такие вещи на продажу, всякие крестики, перстни, украшения? И Никифор Любич из Горваля где-то купил кольцо его работы? Нет, все это бред кикой-то... Пора спать...
...Обитатели Березок схоронили своих мертвых, и отец Мефодий после заупокойной панихиды, отслуженной прямо на кладбище, произнес над свежими могилами проповедь. В ней, отдав должное мертвым, он призвал не предаваться скорбной печали, а позаботиться о делах насущных и людях живых, ибо покойные, сподобившись принять мученическую кончину за свою родную землю, по милости Господней сподобятся также жизни вечной, и ему видится, как они благословляют оставшихся на земле и просят прожить свою жизнь так, чтобы Господь, призывая их к себе, когда будет на то Его воля, не сомневался относительно того, что место этим душам — в раю, где теперь будут ждать их усопшие ныне братья...
Своей проповедью отец Мефодий произвел огромное впечатление на всех присутствующих, и даже Медведев, хорошо помнящий необыкновенно чарующее красноречие нынешнего игумена Волоцкого Иосифа, был растроган.
Вернувшись с похорон, благочестивый и рассудительный Епифаний в приливе восхищения пожелал уступить отцу Мефодию свой почти не сгоревший дом, заверяя, что со временем они с сыном построят себе новый. Но отец Мефодий, сердечно поблагодарив его, отказался и принял только приглашение пожить в доме Епифания временно... Он заявил, что позволит построить для него дом лишь после того, как у всех остальных обитателей будет своя крыша над головой.
Слух о скромности нового священника немедленно разнесся из уст в уста, и авторитет Мефодия среди его паствы был окончательно утвержден. А людям уважаемым обычно прощают маленькие слабости, поэтому единственная просьба отца Мефодия — помочь ему построить небольшую голубятню — была выполнена тотчас, не вызвав ни одного косого взгляда, ни одной улыбки, которых не избежать бы менее уважаемому человеку.
Отныне обитатели Березок каждое утро и вечер видели своего батюшку подолгу стоящим на лестнице голубятни и вскоре настолько к этому привыкли, что сами часто приносили зерно и хлеб для «поповских божьих птичек». Они долго выслушивали длинные рассказы отца Мефодия о породе, родословных и привычках его любимцев, а в небе над Березками вскоре стали летать целые стаи голубей.
В те дни Медведеву было не до этого, и он ничего не заподозрил.
Глава четвертая. Алексей Бартенев.
Медведев не мог дождаться воскресенья. Он был уверен, что Анница непременно приедет в Картымазовку вместе с Филиппом навестить Настеньку, и тогда...
Но все случилось иначе.
Утром следующего дня прискакал из Бартеневки мальчик и передал Василию, что хозяева ждут его в полдень по важному делу.
Удивленный и немного встревоженный Василий переплыл Уфу на новом пароме и высадился на западном берегу почти на полчаса раньше назначенного времени.