«Я абсолютно не могу представить, как можно любить русского за леность, за ложь, за бедность, за бесхребетность, за его рабство». Это Новодворская по эстонскому телевидению. Ее хоть сейчас в смирительную рубашку увязывать, а она в телезвезды подхватилась. А вот еще образчик культуры нынешней интеллигенции: «После действительно великих Пушкина и Лермонтова русскую литературу захлестнуло черт знает что. Какая-то извращенная, кликушеская, фарисейская волна. Лев Толстой сказал: «Разве Бог дал что-нибудь одному, не дав того же другому?» Старый осел, лицемер!» Представляю этого мыслителя: пародист Александр Иванов в американском «Новом русском слове». В «черт знает что» чохом зачисляются все, начиная с Гоголя и Тургенева и заканчивая Достоевским и Чеховым с Толстым в придачу, не считая мелюзги вроде Тютчева с Розановым и Гончарова с Блоком. Всех ивановских достижений в нашей словесности – два десятка сносных пародий на уровне «страна – весна» и «народ – вперед», а как с русской литературой разобрался! Что ему Толстой или Чехов, когда он с самим Окуджавой и Хазановым запанибрата, не говоря уже о Пугачевой! Знай наших. Нам без разницы: Гоголь – моголь, Чехов – смехов, все черненькие, все прыгают! Подумаешь, классики, видали мы их в гробу. Если хотите знать, один у нас классик, и тот – Боровой!»
«Сегодняшняя интеллигенция не извлекла уроков из постылого прошлого. Снова пишутся троглодитские письма властям об инакомыслящих: запретить, разогнать, ликвидировать! Только слова «расстрелять» нет, но оно подразумевается. И подписывает эти письма наряду с пародистом Ивановым академик Лихачев, которого называют совестью нации. Ему ли не знать, что миссия интеллигентов, если таковые есть, особенно в России – не преследовать, а защищать?»
«После кровавой бойни, спровоцированной в октябре 1993 года исполнительной властью, Россия раскололась надвое. И вместе ей уже никогда не сойтись. Страну разделила кровь. Я не могу без стыда и ужаса вспоминать, как одна половина россиян аплодировала бессудному расстрелу другой половины своих соотечественников. Причем не по команде свыше, не иудейского страха ради, а искренне, от души, с удовольствием».
«В ельцинском взаимовыгодном междусобойчике «все поровну, все справедливо»: я тебе поцелуйчик ниже пояса, а ты мне членство в президентском совете, ты мне второй взасос, а я тебе госпремию и льготные налоги, а за третий и самый самозабвенный получай квартиру в президентском доме, этажом ниже или двери в двери с моей. Соответственно распределены и места в мировой культуре. Президент, как нам уже удалось выяснить – Лев Толстой, Гомер – Жванецкий, о чем было публично объявлено. Вячеслав Костиков обосновался где-то между Флобером и Платоновым, Окуджава сходит за Баха, а вездесущий Юрий Карякин вместе с Оскоцким и Нуйкиным вполне заменят духовных пастырей от Иисуса Христа до Жана-Поля Сартра включительно. Что же, каждая страна достойна своих пастырей!»
В книге Владимира Максимова немало страниц, написанных человеком, до глубины души оскорбленным и пораженным кровавыми деяниями Ельцина и его камарильи. В отличие от своего товарища по эмиграции Ростроповича, картинно поигравшего автоматом Калашникова у стен Белого дома и американского посольства – гаранта неприкосновенности борцов с театральным горбачевским путчем, честный гражданин и совестливый писатель жизнью своей рассчитался за защиту жертв октября 1993-го, где Ростроповичу нечего было делать, ибо он – пособник и собрат сильных мира сего, а до страданий народных ему нет никакого дела. Пытается вслед за Максимовым Александр Солженицын доказать нынешним властям, что подлинная демократия заменена ельцинскими клевретами в России болтливостью, величаемой свободой слова. Люди устали от растленной пугачевско-галкинской эстрады, бездарного, заполонившего собою экран, скучного до зевоты Жванецкого. Ничего путного не могут написать утомленные свободой аксеновы и битовы; числят себя в гениях германы и сокуровы, снимающие лишь им понятные киновампуки. Все чаще и чаще вспоминаем мы поруганное демократами культурное наследие прошлых лет, все чаще обращаемся к незабываемым творениям великих его творцов, осмеянных ельцинскими почитателями. Вот и сейчас я пишу эти строки после показанного на телеканале «Культура» (к сожалению, в усеченном виде, ибо экономили время для очередного явления Жванецкого народу) концерта, посвященного столетию со дня рождения блестящего композитора Василия Соловьева-Седого. Нельзя было без слез слушать незабываемые песни военных лет и мирного времени, которые написаны для людей и во имя людей. Хочется низко поклониться Светлане Безродной и ее изумительному женскому «Вивальди-оркестру» за то, что противостоят они ельцинским культуртрегерам и не боятся зажигать свои очищающие душу свечи в непроглядной тьме смутного времени.
С женой – балериной Валентиной Ганнибаловой – после премьеры «Лебединого озера». Ташкент. 1974 г.
«Мчатся бесы рой за роем…»
Культура смутного времени
Прежде чем рассказать о состоянии нынешней отечественной культуры, считаю необходимым озвучить свое внутреннее кредо восприятия общемировой культуры как существенного производного от творений Высшего Разума, то есть от Воли Бога Отца. Меня всегда поражало нежелание, а иногда противление людей даже высокообразованных, оснащенных богатейшими историческими познаниями, признавать совершенно очевидную дочернюю зависимость любого культурного проявления – начиная с детского рисунка до бессмертных созданий Микеланджело, Дионисия, Данте или Пушкина – от духовных постулатов Евангелия. Обращаюсь исключительно к догматам христианской веры, и прежде всего к православной ее составляющей, ибо рассуждаю о культуре России одного из тяжелейших периодов за все многовековое существование.
Любая революция, «пожирающая своих детей», не может создавать благоприятные условия для процветания культуры, не говоря уже о высочайших взлетах. Революции всегда порождали хаос в умах людей, несли с собой разрушение государственных устоев и поругание исторической памяти. Даже если революционеры или простые бунтари вдохновлялись и руководствовались благородными целями свержения прогнивших, с их точки зрения, режимов, бесчеловечные методы маратов и робеспьеров, пестелей и пугачевых, не говоря уже о лениных и троцких, предполагали в лучшем случае игнорирование, а в худшем – осмеяние и уничтожение христианских заповедей, изгнание веры из людских душ, а следовательно, и лишение культуры родительской заботы и духовного окормления. Декабрьские заблуждения лучших умов России, «разбудивших Герцена», который породил безжалостного тирана Ленина, приветствовавшего диктатора Пестеля и то самое «пробуждение», мне кажутся зеркалом, в котором сфокусировались особо большие опасности и одновременно предостережение для России, попытавшейся в очередной раз поклониться «просвещенному» Западу и вкусить от запретного кровавого плода, взращенного французскими вольнодумцами и атеистами. Никогда я не мог заподозрить князя Трубецкого, не пришедшего на Сенатскую площадь 14 декабря, в трусости или предательстве. Уверен, что внутренняя молитва, обращенная к Богу, отвела его от участия в убийстве воина-героя Милорадовича и гибели множества невинных солдат. И не заяц, которому нынешние массовики-затейники ставят памятники вместе с чучелами Чижика-Пыжика и социально близкого им проходимца Бендера, остановил Пушкина на дорогах Михайловского, а сознательное нежелание участвовать в противобожественном заговоре. Сколько разных «пушкинистов» дурило нас умышленно искажаемым ответом поэта императору: «Я был бы с ними (декабристами. – С. Я.)». Пытались они задним числом обратить Пушкина в революционеры, а потому преступно утаивали подлинную причину неприезда гения в мятежную столицу. «Бог не пустил», – только так и мог ответить государю поэт, у сердца хранивший проникновенную молитву Ефрема Сирина и оставивший миру в наследие величайшие религиозные стихотворные откровения.
Пусть не подумает читатель, что я хочу веру в Бога навязывать кому-либо насильно, и того паче, возложить на себя обязанности священника, исповедника или духовника. Никогда не забывая о бессмертии души и о Царствии Божием, я долго жил в советском атеистическом обществе, грешил, может быть, больше других, нарушал христианские обеты и заповеди, но при этом всегда старался трудиться честно, приносить людям пользу, а главное, не предавать их. Потому, вознося постоянную тихую молитву ко Господу, стараясь по мере сил искупить свою перед Ним вину, не могу я оставаться равнодушным, видя кликушествующих, обратившихся из Савлов в Павлов деятелей культуры и правого, и левого толка. Едва научившись осенять себя крестным знамением или правильно подходить к причастию, они быстренько сменили партбилеты, замашки липовых диссидентов или командный стиль политуправленцев на толстые церковные свечи, места в президиумах церковных соборов, стали произносить телевизионные религиозные проповеди, вызывая протесты и отторжение чутких слушателей. Неужели не понимает скульптурный цеховщик Церетели, насадивший нелепый зверинец рядом со святая святых – стенами Московского Кремля и Могилой Неизвестного Солдата, что, появляясь вместе со своими земными покровителями на праздничных богослужениях, усугубляет он атеистическое отношение к священной памяти предков и попирает основные законы русской культуры? Подобные безнравственные поступки не удивляют меня, ибо первопричину их я имел несчастие лицезреть с самого начала пресловутой горбачевской «перестройки».
Мне, вместе со многими деятелями культуры, нелегко жилось и работалось как в кратковременный период, отнюдь не по праву окрещенный «оттепелью», так и в эпоху застоя. Хотя оговорюсь сразу, что не разделял я солидарность «продвинутой» части современников с рейгановскими лозунгами и навешенным им на СССР ярлыком «империи зла», ибо хорошо знал корни генетической ненависти многих западных держав к нашему Отечеству. Не состоял я в партии, не разделял всеобщего преклонения перед кумиром и идолом оболваненной страны – палачом русского народа Лениным. В отличие от многих художников, актеров, писателей и музыкантов, ходивших вроде бы в «неблагонадежных», однако получавших высшие награды от ненавистных большевиков и проводивших немалое время в загранкомандировках, я добрую четверть века дальше Пскова и Новгорода,