— А это кто, товарищ командир?
— Сын нашего полка, — отвечает Чупиков. — Давид, подойди представься моему новому заместителю.
Мальчик подходит, вытягивается в струнку и рапортует:
— Товарищ командир, моторист комсомолец Давид Хайт!
Командир, улыбается, ласково похлопывает Хайта по плечу. Затем отпускает его и говорит мне:
— Вот вам и ординарец, товарищ капитан. Давиду много пришлось пережить. У нас все его очень любят, и он горячо предан нашему полку. Хайт — способный, смелый, любознательный паренёк. Он работает мотористом самолёта лейтенанта Васько, и Васько им очень доволен. Вы, как инструктор, человек, имеющий педагогический опыт, будете следить за его развитием, а уж он о вас как следует позаботится. Думаю, будете им довольны.
Паренёк мне понравился — люблю я таких деятельных, общительных и вместе с тем дисциплинированных ребят.
4. БАЛОВЕНЬ ЛЁТЧИКОВ
Мы подходим к самолётам. Нас окружают лётчики. Вдруг Чупиков окликает кого-то:
— Зорька, Зорька, иди знакомиться!
Оглядываюсь — к нам подбегает косматый круглый медвежонок. Глазки у него весело блестят. Он переваливается и посапывает. Я от удивления останавливаюсь. Лётчики хохочут.
— Это, наш любимец, баловень, — говорит Чупиков, поглаживая медвежонка по широкому лбу.
Медвежонок словно понял, что разговор идёт о нём, завертелся и встал на задние лапы. Он был по пояс командиру.
— Ну-ну, потом будем бороться, сейчас некогда… Зорька у нас озорница, но бывает и послушной. Смотрите, просит у вас угощения…
Зорька подкатилась ко мне и тычется влажным носом в руку.
— Товарищ капитан, угостите её, — говорит Титоренко, вынув из кармана кусок сахара. — Для неё все в карманах таскают угощение.
Зорька осторожно слизывает сахар с моей ладони и ложится на траву.
— У неё «налёт» большой, — говорит Чупиков. — Она перелетает с нами на пассажирском самолёте «Ли-2» с аэродрома на аэродром. Прекрасно знает распорядок нашего дня, ходит с нами в столовую и ведёт себя там примерно. Подобрали её в карельских лесах совсем маленькой. У нас есть ещё зверушки. Кто-то принёс раненого зайца, вылечили его, и теперь он у нас совсем ручной. Один из лётчиков где-то подобрал ворону с подбитым крылом. Хочет научить её разговаривать. Она кричит «кар, кар», а он радуется: «Слышите, ребята, как говорит!» Вот и Кнопка явилась. Сейчас будет спектакль…
Чёрная собачонка, поджав хвост, стоит поодаль от Зорьки. Медвежонок разлёгся, косо поглядывает на неё и сосёт лапу.
— Хитрит Зорька! — смеётся Чупиков.
Кнопка, постояв в нерешительности, тявкает, срывается с Места и, семеня, пробегает перед носом Зорьки. И тут Зорька хватает её. Кнопка пронзительно визжит.
— Медвежонок её придушит! — говорю я. — Надо вызволить!
— Нет, смотрите, как осторожно держит. А визжит Кнопка от страха. Зовёт на помощь. А потом опять лезет в «бой».
К Зорьке подбегает майор Титоренко и вытаскивает из её пасти Кнопку. Собачонка лижет ему руки и дрожит с перепугу, а Зорька ворчит.
— Ну, чего лезешь, глупая! Ступай на место… А ты и рада, разворчалась, драчунья!
Лётчик спускает Кнопку на землю. Она жмётся к его ногам и вдруг, задорно тявкнув, кидается на медвежонка. Тот шлёпает её лапой, и Кнопка отлетает в сторону.
Все хохочут.
— Вот дерзкая собачонка! Очнуться не успела и уже атакует.
5. ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР В НОВОЙ ЧАСТИ
Осмотрев аэродром и всё «хозяйство», мы возвращаемся на КП. В тот день вылетов было очень мало. Чупиков, заместитель командира по политчасти майор Асеев, начальник штаба Топтыгин и я долго беседуем.
Вечером — политинформация. Её проводит Асеев. Я особенно внимательно слушаю сообщения о 2-м Украинском фронте: войска фронта прорвали оборону противника и успешно продвигаются по территории Румынии. Думаю о своих старых друзьях — однополчанах. Они с утра до вечера в боях, а я сижу здесь, вдали от них, и бездействую…
После политинформации мы едем в посёлок, где размещены лётчики. Зорька с нами.
Титоренко смотрит на часы:
— Надо поторапливаться: в столовой нужно быть ровно в двадцать один час.
— А разве сегодня у вас какое-нибудь торжество?
— Нет, у нас каждый ужин обставляется торжественно. Мы должны являться в срок, без опоздания. Эго было заведено ещё прежним командиром полка и вошло в традицию.
Приводим себя в порядок и в 20.45 подходим к столовой. Зорька уже трусит впереди и сама открывает дверь.
На столиках, покрытых белоснежными скатертями, стоят приборы. Ко мне подходит дневальный:
— Товарищ капитан, ваше место вот здесь, рядом с командиром полка.
Садимся. Переговариваемся вполголоса. Титоренко говорит, что ужин начнётся после краткого разбора боевого дня. Между столиками прохаживается медвежонок. Зорьку подзывают то к одному, то к другому столику. Какой-то лётчик шутя кричит:
— Пошёл прочь!
И медвежонок, поворчав, отходит.
— Больше к нему приставать не будет. У него память хорошая, — смеётся Титоренко.
Кто-то подаёт команду:
— Товарищи офицеры!
Все встают. Входит командир части.
— Пожалуйста, садитесь, товарищи офицеры. — Он оглядывает столики и продолжает: — Пусть, по нашей традиции, вновь прибывший, мой заместитель — капитан Кожедуб, коротко расскажет нам о нескольких боях, о том, где воевал, поделится с нами опытом. Ближе познакомитесь в процессе работы.
Для меня это своего рода экзамен. Испытанные лётчики — слушатели взыскательные. Нового товарища они узнают и по рассказам о проведённых им боях и по первому полёту.
Я встаю и делюсь воспоминаниями о восемнадцати месяцах своей боевой жизни, о том, как много пришлось и приходится работать над собой, о своих боевых товарищах и учителях. Однополчане слушают внимательно.
Командир спрашивает:
— Есть вопросы к товарищу Кожедубу?
Вопросов ко мне нет.
— Пожалуйста, садитесь, товарищ Кожедуб, — говорит
Чупиков и тихо добавляет: — Вы лётчикам понравились. Я очень рад за вас… Теперь, товарищи офицеры, — продолжает он громко, — приступим к разбору лётного дня.
Командир сжато разбирает все вылеты и останавливается на особенно удачном вылете пары: Александрюка и его ведомого, Васько. Лётчики, о которых говорит командир, встают.
— Я предлагаю, — заканчивает он, — тост за прибывшего к нам товарища и за лётчиков Александрюка и Васько, отлично выполнивших сегодня боевое задание.
Все стоя пьют за наше здоровье.
— Садитесь, товарищи офицеры. Время ужинать, — говорит командир.
Разносят ужин. Зорька, до того спокойно сидевшая в уголке, бегает от столика к столику. В столовой становится шумно: лётчики смеются над проделками медвежонка.
Командир мне рассказывает:
— Время, затрачиваемое на краткий разбор боевого дня, зависит от количества вылетов. Днём разборы проводятся по группам, а перед ужином, когда все офицеры налицо, я разбираю итоги дня. Порицание или поощрение в присутствии всех офицеров части — очень хорошее средство воспитания. Среди сержантского и рядового состава разборы лётного дня проводит мой заместитель по политчасти.
«Крепкий, спаянный полк, с хорошими традициями», думаю я, и мне хочется скорее вступить в бой крыло к крылу с новыми однополчанами.
После ужина заиграл баян. Зорька с невинным видом загребает со стола булочку и торопливо её уплетает. Медвежонка окликнули. Он бежит, переваливаясь и постукивая когтями по полу. Дружный хохот заглушил звуки баяна — Зорька выкинула какой-то номер.
— Товарищи офицеры, можно покурить. Завтра рано вылетов не ожидается, можно и вечер самодеятельности устроить… Фомин, запевайте!
Сильным, приятным голосом Фомин запел. Лётчики подхватили.
— Хорошо поёт Фомин, — заметил Чупиков. — У него отличный слух: послушает по радио новую песню и к вечеру её исполняет, а через несколько дней её весь полк поёт…
Последние слова песни отзвучали, и командир неожиданно предложил:
— Попросим товарища Кожедуба спеть нам что-нибудь.
Со всех сторон закричали:
— Спойте, спойте, товарищ капитан!
Я даже растерялся:
— Голоса у меня нет, петь не умею.
— Это у нас не принимается во внимание. Поют и танцуют все. Пока не споёте — не уйдёте.
— Я лучше спляшу гопак. Согласны?
Иду вприсядку в стремительном темпе. Вдруг со всех сторон закричали: «Зорька, Зорька!» Кто-то крепко толкнул меня в бок. Раздался оглушительный хохот: ко мне неслышно подкатился медвежонок. Увёртываюсь от Зорьки и вприсядку обхожу комнату — медвежонок за мной.
Я вскочил и повалил его на обе лопатки. Лётчики смеялись, хлопали, кричали «бис». И я почему-то сразу почувствовал себя в кругу родных людей. Неуловимая натянутость, которая всегда бывает, когда попадаешь в незнакомую обстановку, исчезла.
Время шло незаметно. Но вот Чупиков, посмотрев на часы, объявил:
— Товарищи офицеры, наш вечер закончен. Пора отдыхать. Спокойной ночи!
…Титоренко и я пришли в свою комнату, зажгли свет. На одной из постелей кто-то лежит, накрывшись с головой одеялом. Посмотрели — да это Зорька! Положила голову на подушку и мирно спит.
Мы так хохотали, что прибежали лётчики из других комнат. Стали будить медвежонка. Он ворчит, лапами отмахивается и ни с места. Осторожно стащили его и положили под койку. Зорька поскулила немного, видит — делать нечего, и снова заснула.
6. ВХОЖУ В ЖИЗНЬ АЭРОДРОМА
Рано утром меня разбудил толчок. У моего изголовья сидел медвежонок и, посапывая, старательно вылизывал лапу. Пока мы умывались, делали зарядку, медвежонок, не дождавшись нас, помчался в столовую.
Едем на аэродром. Медвежонок примостился на крыше кабины — он тяжёлый, его не сдует. Вид у него важный, словно он понимает, что едем по делу. До аэродрома ещё далеко, но Зорька уже почуяла запах бензина, масла, краски, особый, волнующий запах лётного поля. Воздух, набегая, щекочет ей нос. Она вертит головой, ворчит, возится.