Артём провел туристов сначала во двор дома, а затем и на чердак — была договоренность с владельцем квартиры, из которой был прямой выход. Темнота, разгоняемая тусклой лампой, свисающей с потолка на крученом шнуре, мощные деревянные перекрытия, плохо обструганные доски на полу, круглый дубовый стол, старинные кресла с вытертым бархатом и вензелями впечатлили туристов. Они ловили каждое слово Артёма, представляя бандитов, делящих награбленное золото на огромным столе, во главе которого в кресле по-хозяйски развалился сам Иван Белка.
Продвигаясь от одного здания к другому в сторону Сенной площади, Артём рассказывал о притонах, публичных домах, убийствах, бандитских налетах. Последним, завершающим аккордом экскурсии стала «Вяземская лавра» — целый район, разделенный закоулками и проходными дворами за Сенной. Глядя на чистенькие, аккуратные фасады Московского проспекта с трудом верилось, что когда-то здесь было «дно» Петербурга — ночлежки, притоны, бордели самого низкого пошиба.
Три часа, отведенные на экскурсию, прошли быстро. Пожелав туристам приятного отдыха, Артём уже готовился распрощаться с ними. Девахи сразу же рванули в только что открывшийся «Макдональдс», пенсионеры, скупо поблагодарив, неспешно двинулись в сторону Адмиралтейства, а француз явно не торопился расставаться. Он подождал, когда все разойдутся, и предложил выпить кофе.
— У меня к вам деловое предложение.
Очередная обезоруживающая улыбка, и Артёму ничего не оставалось, как скупо кивнуть в ответ. Надежды подремать днем, как он обычно делал в дни утренних экскурсий, стремительно приближались к нулю.
Выцепив взглядом только что открывшийся ресторанчик, Морис подхватил Артёма под руку и, словно старого приятеля, энергично потащил через площадь к столикам. Сделав заказ, он вдруг посерьезнел. Вместо напористого д’Артаньяна перед Артёмом оказался неторопливый и осторожный Атос.
Француз не спешил. Дождался, когда официант расставит на столе чашки, буркнул стандартное «мерси» и задумался. К кофе он не притронулся. Зато Артём потянулся к чашке и с наслаждением втянул кофейный аромат. Раз уж поспать не удастся, то хороший кофе сейчас — самое то.
— Я журналист, — Морис поднял глаза над чашкой.
Он покопался в своей сумке и выложил на стол книгу в глянцевом переплете, перевернув ее обратной стороной обложки наверх. С фотографии на Артёма смотрел Морис, ниже по-французски значилось «Морис Дальбан, журналист, историк, писатель». На фото он выглядел чуть моложе и чуть растрёпаннее.
— Пишу нон-фикшн, в основном ищу параллели между современным миром и прошлым — политика, искусство, нравы, криминал. Сейчас собираю материалы о криминальном Париже начала двадцатого века и об одном из своих предков в частности. Он был известным и довольно успешным детективом. Недавно мне в руки попали записки бывшего заместителя начальника криминальной полиции Петрограда. После революции этот несчастный человек оказался в Париже и помогал в расследованиях моему прадеду.
Морис вновь зарылся в свою сумку, и на стол рядом с книгой легла тетрадь в кожаном переплете с потертыми углами.
— Я хочу, чтобы вы перевели для меня эти записи.
Артём взглядом попросил разрешения и, получив кивок, отогнул язычок замка. Пожелтевшие от времени страницы, плотно исписанные торопливым размашистым почерком, вполне читаемым, к счастью.
— В Париже закончились знающие русский язык? — усмехнулся он.
Дальбан поморщился.
— Можно и так сказать. Закончились способные перевести адекватно. Потомки иммигрантов давно стали французами и забыли родной язык, а нынешние приезжие не разбираются в реалиях столетней давности. Фраза «на ее плечи была накинута ротонда» вводит их в ступор, потому что для них ротонда — архитектурное сооружение. Впрочем, большинство не знают и этого. Тут нужен историк, вернее, даже не столько историк, сколько краевед вроде вас. Вы чувствуете себя как рыба в воде в той эпохе — я сегодня убедился в этом — и отлично знаете французский язык. Откуда, кстати?
— Бабушка преподавала французский.
— А история города?
Артём пожал плечами.
— От деда. Он увлекался и вот — втянул.
— Вот видите, лучше вас мне никого не найти! У меня уже была одна неудачная попытка с переводом несколько месяцев назад в Париже. До сих пор от девушки не получил ни строчки.
Француз в очередной раз простодушно улыбнулся, а затем, посерьезнев, назвал сумму. Вполне достаточную для того, чтобы Артём вновь потянулся к тетради.
— Сроки?
— Я не тороплю, смотрите сами, как пойдет. Неделю, а то и больше, я точно пробуду в Петербурге, я остановился в «Кемпински» на Мойке. Если возникнут трудности с текстом, можете просто наговорить на диктофон.
Легко сказать — просто наговорить…
— Ладно. Попробую.
— Отлично! Замечательно! — расцвел француз.
— Не жалко отдавать? — Артём показал глазами на лежащую на столе тетрадь.
— Жалко.
Морис убрал тетрадь в сумку, а вместо нее достал современную пластиковую папку.
— Я сделал копию, — пояснил он.
Артём поднялся, собираясь уходить. На лице француза промелькнула едва заметная улыбка, но глаза смотрели жестко, испытующе.
— Значит, говорите, никаких странных смертей и тайн в Петербурге нет? Все осталось в прошлом?
К чему он клонит? Не просто же так спрашивает во второй раз… Впрочем, какая разница.
Артём распрощался с журналистом, сунул папку подмышку и побрел к своему дому.
В здании на набережной Фонтанки он занимал две комнаты, или, как теперь принято говорить, студии. В одной комнате жил сам, другую использовал для встреч и визитов. Комнаты ему достались от бабушки — коренной петербурженки. Еще во время учебы в Университете он частенько оставался ночевать у нее — жаль было тратить время на поездки до Гражданки, где обосновались родители, а после смерти бабушки окончательно перебрался на Фонтанку.
Диплом историка открывал перед ним не так уж много перспектив. Еще во время учебы в Университете он понял: просиживать штаны в архиве или заниматься преподаванием не для него. А проучившись год в аспирантуре, махнул рукой и на науку. К этому времени Артём окончательно определился: он хочет быть вольной птицей. Решать самому, чем заниматься, и работать столько, сколько хочется. Тут и пригодилось отличное знание города. Посмотрев, что предлагают турфирмы, он быстренько придумал несколько нестандартных экскурсий с красивыми названиями и разместил объявления на сайтах, предлагающих услуги иностранным туристам. Цену поставил высокую, тем самым сразу заявив уровень. Нельзя сказать, что клиенты стояли в очередь, но и простоя не было. Весной и летом работы было много, зимой — меньше, но он сам регулировал свою загрузку в зависимости от настроения. Иногда, в основном осенью, когда в Питере шли затяжные дожди, на него наваливалась хандра, и тогда он валялся на тахте днями напролет. Родители такой образ жизни не понимали. Особенно душной была мамина забота с частными и навязчиво-долгими телефонными звонками.
Родители не раз предлагали Артёму продать обе комнаты, купив на вырученные деньги квартиру в новостройке, но он каждый раз отказывался. Плотно стоящие ряды однотипных коробок где-нибудь в Мурино или на Парнасе его совсем не привлекали. У дома, как и человека, должна быть индивидуальность — характер, история, судьба, не говоря уже о внешности. У здания на Фонтанке все это было. Редкого для Петербурга светло-золотистого оттенка, украшенный рустом и полуколоннами, дом помнил двух последних царей и смуту революции, вместе с ленинградцами пережил блокаду, каким-то чудом устояв под обстрелами. До революции в нем жили семьи предпринимателей, чиновников, инженеров. На втором этаже принимал больных модный в те годы доктор. Затем в квартирах появились совсем другие лица, да и сами квартиры изменились, превратившись в огромные питерские коммуналки.
За годы советской власти дом обветшал, облупился фасадом, а затем на него положили глаз нынешние дерзкие и эффективные риэлтеры. Включили в какую-то программу, пробили капитальный ремонт от фундамента до крыши и занялись расселением коммуналок. Постепенно, этаж за этажом, квартира за квартирой, дом превращался в нечто среднее между офисным зданием и апарт-отелем. Вскоре из старых жильцов в квартире остался только Артём, остальные комнаты были выкуплены «эффективными». Но как ни склоняли его родители и риэлтеры к продаже комнат, он не соглашался. Более того, доплатил «эффективным» за ремонт и стал обладателем двух полноценных студий в историческом центре, что для одинокого молодого человека было чрезмерной роскошью.
Для жизни Артём купил тахту и зеркальный шкаф-купе во всю стену, «раздвигающий пространство», обзавелся маленькой кухонкой с барной стойкой вместо стола. Возник вопрос, что делать с бабушкиной мебелью. Себе — не нужно, отдать-продать — жалко. Да и неправильно — получается, вроде как продаешь память. Впрочем, сомнениями он мучился недолго, уже вскоре его необычное хобби потребовало офиса или кабинета.
Астрологией он увлекся еще на третьем курсе. Началось все банально — с желания развенчать шарлатанов. Тогда они втроем — Артём, Гарик с мат-меха и Кирилл с астрономического — организовали сначала страничку ВКонтакте, а затем блог. Гарик, раздобыв базы данных жителей города, доказывал, что никакой связи между данными гороскопа и жизненными событиями не существует. Кирилл упирал на физические законы — если Луна еще могла оказывать воздействия на живых существ в силу своей близости к Земле, то планеты и тем более звезды, удаленные на десятки и сотни световых лет, точно были не при делах. А Артём просто интересовался всем подряд, без какой бы то ни было системы. Вскоре он с удивлением заметил, что астрология работает. Нет, он вполне доверял Гарику, не нашедшему никаких зацепок, только почему-то получалось, что астрология, пасующая на больших массивах, давала отличный результат, стоило начать рассматривать гороскоп конкретного человека.
— Ты подгоняешь данные под результат, — пытался возражать Гарик. — Ты знаешь, что Пушкин стрелялся в тридцать семь лет, и находишь этому подтверждение в его гороскопе. А надо бы наоборот — сначала «увидеть» события жизни в гороскопе, а потом найти им подтверждение.