Выписавшись из больницы, лейтенант Дальбан, вернее, уже бывший лейтенант, обосновался в небольшом особнячке под Дижоном. Два месяца он наслаждался покоем, запивая вином деревенский хлеб с домашним сыром, но затем жизнь взяла свое — бездельничать ему наскучило. И Дальбан решил заняться журналистикой — пока что он не видел иного применения своим способностям.
Его коньком стали журналистские расследования. По сравнению с коллегами у Дальбана была фора: опыт работы в полиции и бывшие коллеги с набережной Орфевр, у которых всегда можно было разжиться информацией. Вскоре за его писанину уже сражались несколько изданий. «Фигаро» и «Ле Монд» даже предлагали войти в штат, обещая вполне сносный заработок, но Дальбан отказался. Возможность работать тогда, когда хочется, и писать то, что хочется, для него была важнее стабильного дохода.
На одном из приемов, устраиваемом то ли каким-то телеканалом, то ли печатным изданием, сейчас уже и не вспомнить, Дальбана представили Жан-Пьеру де Вержи. Они поболтали несколько минут, вернее, «болтать» приходилось Морису, так как де Вержи устроил настоящий допрос — его интересовали личные и профессиональные качества Мориса. Дальбан отвечал, все больше недоумевая. Собеседование при приеме на работу — именно так для себя он определил эту «беседу». Но зачем он де Вержи? В необъятной «империи» бизнесмена не было ни одного СМИ, а для работы в службе безопасности Морис не годился. Как и вообще не годился для работы в корпорации. Тогда чего ради смотрины? Неужели что-то личное?
Утром, приняв таблетку аспирина, Дальбан проверил по своим каналам, не замешан ли де Вержи в каком-нибудь скандале, но ничего не нашел. Аристократ был чист как родниковая вода. А к вечеру, когда Морис уже извелся от любопытства, бизнесмен попросил его о встрече. Причем, позвонил лично, минуя многочисленных секретарей и помощников.
Встреча проходила в ресторане. Довольно дорогом, чтобы Морис задумался о цифрах на своем счете. Метрдотель проводил Дальбана за столик, а спустя несколько минут к нему присоединился и сам бизнесмен.
В этом месте рассказа француз посчитал объяснить, почему эта встреча вызвала у него удивление.
Де Вержи был представителем старой знати, той, которую называют белая кость и голубая кровь. Этот древний аристократический род вел начало с восьмого столетия, с мажордома Карла Мартела и сумел подарить Франции множество боевитых графов, нескольких епископов и еще пару-тройку заметных в истории людей. В настоящем империя де Вержи включала химико-фармацевтический концерн, несколько десятков гектаров виноградников и производство вин. К мнению бизнесмена прислушивались три последних президента Франции, при его посредстве устраивались многие деликатные внутриевропейские дела. В распоряжении бизнесмена кроме собственной службы безопасности — чертовски квалифицированной, надо сказать, — была помощь всей Франции. Отсюда и возникал вопрос, что же такое стряслось, что ему понадобился бывший полицейский? Примерно такие мысли промелькнули в голове Мориса, когда он глядел на высокого мужчину с седыми висками и аристократической осанкой, протягивающего руку для приветствия.
Де Вержи прошептал несколько слов на ухо изогнувшему в поклоне официанту, а вслух заметил:
— Я попросил принести бутылку моего вина. «Романэ Конти» тысяча девятьсот семьдесят второго года очень неплох. Рекомендую.
Далее он не произнес ни слова до того момента, пока Дальбан не пригубил вино.
— Вряд ли вы найдете во мне подлинного ценителя, — усмехнулся журналист.
— Это дань уважения и доверия, такое вино я пью только с близкими людьми. Информацией, которую я хочу доверить вам, не владеет никто, и, я надеюсь, таковым это и останется.
Дальбан наклонил голову, соглашаясь.
— У меня есть серьезная проблема, которую я не могу разрешить самостоятельно, — продолжал де Вержи. — Она точно не для полиции и я не могу доверить ее своей службе безопасности, потому как не знаю, кому могу доверять, а кому нет. Я выбрал вас.
— А если я не возьмусь за ваше дело?
— Надеюсь, этого не случится. Но в любом случае, я рассчитываю, что все, что вы услышите сейчас, останется между нами.
Морис опять кивнул и приготовился слушать.
Как у многих богатых людей, которых с детства окружали произведениями искусства, у де Вержи была любимая игрушка, отдушина — картинная галерея с безупречной репутацией. Эксперты, искусствоведы, реставраторы, работающие на нее, являлись лучшими в мире. Считалось, если картина куплена через «Галери де флёр», то в ее подлинности можно не сомневаться. Это был своего рода знак качества, стоящий на произведении искусства. Галерея часто выступала посредником при заключении сделки, агенты де Вержи прочесывали запасники музеев и частные коллекции в поисках «забытых» шедевров. В последние годы все больше заказов поступало из России.
Относительно недавно русский олигарх, очень известный, приобрел через «Галери де флёр» вторую часть триптиха Верещагина «Снежные траншеи», первая часть у него уже была. Хотя все экспертные заключения оказались положительными, и довольный олигарх увез картину в Москву, де Вержи что-то насторожило. Он и сам не мог понять — что. Просто сработала интуиция, как это бывает у людей, долгие годы занятых любимым делом. От Дальбана требовалось под видом написания статьи покрутиться в галерее. Недалекий журналист, везде сующий нос и задающий странные вопросы, ни у кого не вызовет бейспокойства.
В общей сложности Морис провел в галерее месяц, но ничего не обнаружил. Оставаться дальше означало вызвать подозрение у персонала. Тогда он под разными предлогами продолжил общение с теми, кто мог быть причастен к подлогу, если таковой имел место.
А олигарх настоятельно просил галерею заняться поисками других картин Верещагина. И вот, за два месяца до смерти де Вержи агенты галереи вышли на «Подавление индийского восстания англичанами» — картину, долгое время считавшуюся утраченной. Олигарх был в восторге. «Я повешу ее в центральном офисе в Лондоне!» — задорно гоготал он. От замечаний, что картина должна пройти долгую экспертизу, он просто отмахнулся, сомнений в подлинности у него не было. Зато они были у де Вержи. Сразу два утерянных Верещагина за короткое время — это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но экспертные заключения и на этот раз оказались положительными.
Де Вержи как мог, оттягивал сделку. Менее щепетильный галерист с радостью продал бы картину, заломив за нее цену — олигарх совершенно не разбирался в живописи, но для де Вержи репутация была дороже денег.
Он списался с главным специалистом по Верещагину в Петербурге… Кстати, почему его не позвали в качестве эксперта? За четыре дня до смерти бизнесмена эксперт попросил его срочно приехать. Считал ли де Вержи эту поездку опасной или ему по каким-то иным причинам был нужен сопровождающий, Дальбан не знал. К тому же, у него создалось впечатление, что галерист кого-то подозревал, только решил умолчать о своих подозрениях.
С разницей в сутки французы вылетели в Санкт-Петербург. Как и договаривались, Морис обосновался в «Кемпински» и на следующий день, попивая коньяк в лобби, наблюдал, как де Вержи оформляется в отель. Ничего подозрительного в этот день, да и на следующий, Морис не заметил.
Дальбан «проводил» бизнесмена до ресторана, где тот встретился со своим другом консулом, прогулялся за ним по набережной, побывал в театре. Если за ним и была слежка, то делалось это виртуозно.
На следующий день де Вержи отправился в Эрмитаж. В Греческом зале он встретился с экспертом, который повел бизнесмена куда-то в недра музея. Дальбан терпеливо ждал его возвращения на скамейке в Эрмитажном дворике. Проголодавшись, купил пару бутербродов и кофе, один из бутербродов пришлось скормить эрмитажному коту, облюбовавшему ту же скамейку. Хотя — как скормить… Кот понюхал колбасу, презрительно дернул лапой и занялся туалетом.
Де Вержи появился через три часа. Выглядел он расстроенным, если не сказать злым. Уже не скрываясь, подошел к Дальбану. Режим конспирации отменялся, все закончилось. Завтра бизнесмен собирался вернуться в Париж.
Но назавтра все пошло прахом. Начать с того, что де Вержи не позвонил утром, как обещал. Именно тогда Морис и заподозрил неладное. А к вечеру в отеле уже появились российские полицейские во главе с Брагиным. Теперь о скором возвращении не могло быть и речи.
— Получается, картина оказалась фальшивкой? — перебил француза Брагин.
— Не знаю, — пожал плечами Морис. — Но, похоже, дело обстояло именно так.
— А сделка? Состоялась?
— Не знаю. Газеты ничего не писали, но даже если тот русский и купил картину, вряд ли он стал бы трубить об этом на каждом углу.
Брагин кивнул, соглашаясь.
Дальбан с самого начала был в курсе расследования. Обычный любопытствующий, волею случая оказавшийся в эпицентре событий, повсюду совал свой нос, не вызывая подозрений. Затем, когда к расследованию подключилась французская полиция, он мог сравнить свои наблюдения с официальной информацией. В версию несчастного случая, которая стала у следствия основной, он, конечно же, не верил. Версия со стероидами могла ввести в заблуждение кого угодно, но только не его, знающего истинную причину визита в Петербург умершего. Морис мог поверить в несчастный случай, если бы бизнесмен скончался от диабетической комы, не успев сделать укол, но стероиды были явным перебором. Как и свидетельство горничной о том, что француз сговаривался с проститутками. В тот вечер де Вержи было не до любовных утех. Именно тогда у Дальбана и зародились первые подозрения в адрес горничной.
— Вы могли рассказать мне, — укоризненно заметил Брагин.
— Не мог. Потому что де Вержи просил сохранить конфиденциальность. Не было никакой гарантии, что в этом случае информация не станет достоянием прессы, и пресса не начнет полоскать доброе имя галереи. Именно этого он хотел избежать любой ценой.
— Но сейчас вы разоткровенничались. Почему?
— По многим причинам, — сказал Морис и, поморщившись, дотронулся до распухающего прямо на глазах носа. — Во-первых, я сам попал под подозрение, только не знаю, почему. Во-вторых, вы уже не работник фемиды, теперь мы на равных. И, в-третьих, мы с вами не враги, у нас общие интересы и мне нужна помощь. Вчера меня пытались столкнуть с крыши, значит, я подобрался слишком близко. Значит, будут и другие попытки, а мне моя жизнь дорога. Но бросить дело, не доведя до конца, я тоже не могу. Так что лучше завершить его поскорее.