Познанский вздохнул как человек, вынужденный объяснять профанам очевидные вещи.
— Экспертиза уже давно не играет главную роль в оценке подлинности произведения искусства.
Искусствовед вальяжно развалился в кресле, почувствовав себя на коне. Он махнул рукой официанту и заказал таки виски.
— Краска, холст, манера письма, графологическая экспертиза подписи художника — все, на что раньше обращали первостепенное внимание, — это прошлый век, — продолжал он. — Нет, я не говорю, что они не важны, их проверяют в первую очередь, но, поверьте, сейчас могут подделать практически всё. Главное сейчас — провенанс.
— Это что еще за зверь?
— Провенанс — это базовое понятие арт-банкинга, — важно начал Познанский, но, взглянув на наливающиеся кровью глаза Брагина, спохватился и перешел на понятный язык. — Если проще, то это установленное и задокументированное происхождение и история владения картиной. Кристально чистый и прозрачный провенанс может значительно увеличить стоимость произведения искусства, так как служит доказательством подлинности предмета. Особенно это справедливо для западного антикварного рынка, в России пока решающую роль играет экспертное заключение. Но в последние годы у нас провенансом интересуется все большее количество коллекционеров. И это правильно: все, что касается денег, чрезвычайно деликатно, поэтому у инвестиционных инструментов должна быть безупречная репутация, это снижает риски. Чтобы стало понятнее, приведу один пример. В две тысячи семнадцатом году в Музее изящных искусств Генте открылась выставка под названием «Русский модернизм». Тогда в постоянную экспозицию музея были включены двадцать шесть работ российского коллекционера Игоря Топоровского…
— Про Топоровского безумно интересно, но нельзя ли про Верещагина? — перебил искусствоведа Брагин.
— Пожалуйста, — немного обиженно протянул Познанский. — Если коротко, то дело с Верещагиным обстояло так. Де Вержи связался со мной, имея на руках все возможные анализы и заключения — искусствоведческие, химико-технологические, цифровые, графологические. Все положительные. Но что касалось истории владения, тут было далеко не так однозначно. Последний широко известный факт — продажа полотна на аукционе в Нью-Йорке в тысяча восемьсот девяносто первом году. Были сведения, что покупатель — высокопоставленный англичанин, который купил картину для того, чтобы уничтожить.
— Глупость какая! — фыркнул Дальбан.
Познанский посмотрел на него поверх очков, и глубокомысленно покачал головой.
— Не скажите. Всего лишь забота о чувствах сограждан. Вот представьте: заходите вы в музей, где висит картина, на которой Франция изображена неподобающим образом, какие чувства вы испытаете?
— Ф-ф! — Дальбан фыркнул во второй раз. — Следуя вашей логике нам давно нужно было разрушить Бастилию, а она до сих пор стоит.
Искусствовед схватился за стакан с виски и всем корпусом развернулся к французу. В его глазах под очками загорелись огоньки заядлого спорщика. Дискуссия грозила затянуться надолго.
— Так что с Верещагиным? — Брагин вернул беседу в первоначальное русло.
— А что с Верещагиным? С Верещагиным все просто, — эксперт поскучнел на глазах. — Провенанс, которым обладал де Вержи, на первый взгляд был составлен безупречно и мог произвести впечатление на неподготовленного человека, но он был на сто процентов ложным. Два документа были подделаны — выписки из каталога частной выставки и запасников одного, мало кому известного музея Великобритании. Де Вержи оставалось найти, кто сфабриковал эти документы. Хотя, я думаю, он и так это знал.
— Он был зол? — спросил Дальбан.
— Еще бы! Мрачен как туча.
— Не говорил, что собирается делать дальше?
— Нет. Но судя по его виду, кому-то должно было сильно не поздоровиться.
— У вас есть предположение, кто бы это мог быть? Хотя бы чисто теоретическое.
— Явно не уборщица. Ищите среди искусствоведов или руководства галереи.
Познанский допил виски и вышел в лобби. Постоял, в задумчивости глядя на двери лифта, затем все-таки нажал на кнопку. Наверное, «бандиты и грабители» «Бельвью» действительно очень вкусно готовили.
— Что теперь? — спросил Дальбан, когда спина эксперта исчезла за закрывшимися дверьми лифта.
Брагин поднял палец, призывая француза подождать — он разговаривал по телефону.
— Только что говорил с Кравчено — следователем, который занимается делом погибших Ирины Ефимовой и Валентины Федорчук. К сожалению, ничего обнадеживающего. Он просил выделить людей для наблюдения за мачехой Кисёлева — мы думаем, она станет следующей жертвой — но ему отказали. Покрутили пальцем у виска и выставили из кабинета — это его слова. Сейчас он сам сидит в машине возле дома женщины, часа в два ночи я его сменю — парню завтра еще целый день работать, пусть хоть немного поспит — а вот если вы смените меня утром, я буду вам благодарен.
— Конечно, сколько потребуется.
— Отлично.
Они попрощались, договорившись встретиться утром.
Домой Брагин вернулся около десяти вечера. Сварил кофе, сделал бутерброд из остатков домашней буженины, но есть не стал, не хотелось. Это был верный признак усталости, а ведь еще предстояло провести несколько бессонных часов в машине. Наскоро пролистал дневник заместителя начальника сыскной полиции Петрограда, который выпросил у Дальбана — была идея показать записки специалистам — и отложил в сторону. Для чтения время найдется потом, когда закончится расследование.
Брагин сварил еще одну чашку кофе, прибрал на кухне — любил, когда в доме порядок — и с чашкой в руках направился в комнату. Старенький компьютер отозвался ровным гудением на движение его руки.
К письму Цеце было приаттачено несколько файлов. Если бы не пояснения парня, Брагин бы провозился с ними до утра. Таблицы, графики, переплетение цветных линий, куски текста, статьи — свои и чужие…
«Охо-хо, — вздохнул подполковник, — здесь и за неделю не разберешься, а надо сейчас».
Он просматривал файл за файлом, некоторые открывались легко, сразу, с другими пришлось повозиться и даже просить помощи у хакера. Нашел начало диссертации, попробовал читать, но увяз в терминологии.
Из всего вороха документов, которые он смог осилить, Брагин понял лишь то, что Кристина изучала психологию убийц. Пока еще потенциальных. Почему одни люди никогда, ни при каких условиях не смогут убить себе подобного, а другие легко отнимают жизнь. Причем, закоренелые, патологические маньяки ее не интересовали. Объектами ее исследований становились обычные, ведущие нормальный образ жизни люди, которые в силу каких-то причин могли решиться на убийство. Психолог старалась понять, какие внешние обстоятельства в совокупности с определенными внутренними дефектами личности могут стать спусковым крючком для проявления жестокости.
В своем исследовании Кристина напоминала Брагину его самого — когда он не знал, кто из подозреваемых является преступником, и «нажимал» на разные точки в надежде попасть в больное место. Точно так же поступала и она. Наследственность, заболевания матери во время беременности, детские травмы, погрешности воспитания, всевозможные жизненные трудности, психологическое давление, стрессы, социальные моменты, чувства и эмоции… Тесты давали ей первоначальное представление о личности человека. Затем, умело построенным разговором, правильно заданными вопросами она дополняла эту «заготовку».
Нашлась результирующая таблица с цифрами и непонятными значками, которая, к сожалению, не содержала фамилий пациентов или, вернее, клиентов, только номера. Красным цветом были подчеркнуты несколько строк — видимо, это были потенциальные убийцы. Одним из них оказался Киселёв — Брагин нашел его медицинскую карту с соответствующим номером. Глаз зацепился за выделенные психологом слова: «Насилие в детстве и ненависть к мачехе, сохранившаяся до сих пор». По мнению Кристины, от совершения преступления Киселёва останавливал лишь страх быть пойманным, и если кто-либо создаст благоприятные обстоятельства, когда он будет уверен в собственной безнаказанности, он решится на убийство. Видимо этот «кто-то» нашелся.
Красным была помечена и строка с номером, соответствующая номеру карты Марии Черданцевой. В качестве места работы Черданцевой было указано «горничная в отеле». Наверняка та самая горничная из «Кемпински». Кристине удалось вытащить из женщины, что убить она могла только в одном случае: чтобы восстановить справедливость и отомстить за родных и близких. Черданцева придерживалась принципа «жизнь за жизнь». Обратилась она к психологу на два месяца раньше Киселёва — вполне достаточно, чтобы подготовиться к убийству де Вержи.
В голове искрой промелькнула догадка. Оставив медкарты, Брагин погрузился в интернет. Нашел статью, рассказывающую о деле, за которое судили и оправдали Зязикова, с фамилиями подростков, которых Зязиков задавил своим джипом. Затем нашел по базе фамилии родственников погибших. Ну вот, все и разъяснилось! Мария Черданцева оказалась родной тетей погибшей девочки. У девочки была другая фамилия, поэтому он и не связал горничную с Зязиковым.
Оставались еще Ананьева, Наталья Федорчук и неизвестный, «заказавший» де Вержи.
Подполковник внимательно просмотрел карты посетителей кризисного центра — ни Ананьевой, ни Федорчук там не было. А если здраво подумать, то и быть не могло. Это были птицы совсем иного полета, вернее, достатка. Что касалось «заказчика» французского бизнесмена… Если им являлась Марина де Вержи, то она обратилась бы к психологу в частном кабинете в Шестом округе Парижа, а не искала помощи на форуме.
Брагин задумался. А ведь кто-то совсем недавно говорил ему о психологе из частной клиники. Он вскочил и заметался по комнате. Кто?! Кто бы это мог быть? Он вновь уселся на стул и обхватил голову руками. Постепенно в памяти возник лаконичный интерьер с белыми стенами, панорамное окно и моложавая женщина за директорским столом.
Наталья Федорчук!
А что если?..