Впереди оставалось больше часа пути. Чтобы убить время и не думать о преступлениях нынешних, Артём решил узнать, чем закончилась история столетней давности. Свободной рукой — другую держала Ольга — он пододвинул ее рюкзачок, дернул за молнию и достал папку Мориса. Не удержался и краем глаза посмотрел, что у девушки в сумке. «Скажи, что ты носишь в сумке, и я скажу кто ты». В сумке у Ольги царил полный бардак — косметика, деньги, конфеты, фантики… По-другому и быть не могло — творческая и противоречивая натура.
В Париже я перебивался случайными заработками, помогая французской полиции расследовать кражи и пьяные разборки среди русских эмигрантов. Методы французской полиции, к моему удивлению, оказались даже более примитивными, чем наши, а следователи в большинстве своем выглядели нерасторопными тугодумами. Я мечтал о серьезном расследовании, но мои знания, мой опыт оказались здесь не нужны.
Удача улыбнулась мне в лице молодого парижского следователя Мишеля Дальбана, выгодно отличавшегося от своих старших коллег. Невысокий брюнет, чрезвычайно живой, скорый как в действиях, так и в суждениях. Его отличными чертами были любопытство и честолюбие. Каждое новое дело он рассматривал как вызов, как возможность проявить себя, но расследование серьезных происшествий пока обходило его стороной. Поэтому за дело, связанное с исчезновения Натали Баженовой, модели дома «Ланвен», он схватился со всем энтузиазмом, на который только был способен. Дальбан сразу понял: перед ним одно из тех дел, которые могут вознести следователя или утопить его, потому что к нему будет привлечено самое пристальное внимание газет и высшего света.
Я был удивлен и рад, когда Дальбан пригласил меня стать его помощником на время всего расследования.
— Можно я буду называть вас месье Пьер? — со смехом попросил он. — Ваша фамилия слишком трудна для француза. А вы, в свою очередь, можете называть меня Мишелем.
Он шутливо погрозил пальцем и добавил:
— Но только не в присутствии начальства.
Дальбан не нуждался в напарнике, по натуре он был одиночкой, как и я. Но он нуждался в переводчике и «проводнике» в русский мир Парижа, до сих пор остававшийся для французов неизведанной территорией. Мы, русские эмигранты, изо всех сил старались показать себя парижанами — говорили по-французски, работали с французами бок о бок, живо интересовались французскими новостями — но обитали в своем замкнутом мирке. У русских в Париже были свои церкви, клубы, рестораны, магазины. Мы старались держаться вместе, словно боялись потеряться в приютившей нас чужой стране. И войти в этот замкнутый мир французу по крови без проводника было почти невозможно.
Однако не успели мы начать поиски Натали, как в Сене выловили труп. Тело прибило к Лебединому острову, где его и заметил жиголо, возвращавшийся поутру домой.
Это была Баженова. Не узнать красивейшее лицо Парижа, которое сейчас походило на скульптуру из белоснежного мрамора, было невозможно. Длинные белокурые волосы слиплись, дорогое платье из черного атласа казалось мокрой тряпкой, облепившей тело, туфли потерялись. На первый взгляд смерть не выглядела насильственной и, по-моему, это расстроило Дальбана. Очень уж ему хотелось расследовать громкое убийство. А я смотрел на прекрасные, тонкие черты и думал о том, почему судьба оказалась столь жестокой к совсем еще юной барышне. Единственное, что хоть немного примиряло меня с действительностью, — выражение покоя и умиротворения на ее лице. Перед смертью Натали не мучилась.
Тело отправили в судебный морг, а мы с Дальбаном поехали в квартал Отёй, где квартировали Баженовы.
Я и сам жил очень скромно, но эта квартира поразила даже меня. И даже не столько само жилище, сколько то, каким образом семья разместилась на крошечной площади. Самое большое помещение в доме занимали родители Натали. Во второй по размеру комнате глава семьи, бывший статский советник и еще не старый мужчина, наладил себе кабинет. Зато его дочери — Натали и ее младшая сестра Катерина — ютились рядом с кухней. Мать семейства, урожденная княгиня Белозерская, преподавала в русской школе и, судя по коробкам с шитьем, по вечерам занималась вышивкой на кухне. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, многие русские аристократки были сейчас стеснены в средствах и не гнушались домашней работой.
Услышав о смерти дочери, Баженов закаменел лицом, а мать разрыдалась. Дальбан остался утешать женщину, надеясь что-то выведать (в помощи переводчика он не нуждался, госпожа Баженова отлично изъяснялась по-французски), а я решил разговорить Катерину, сестру Натали, некрасивую золотушную девицу лет четырнадцати. Меня интересовало, не мучилась ли Наташа меланхолией, не говорила ли о каких-то сложностях, не угрожал ли ей кто. На все мои вопросы девочка уверенно отвечала «нет». «Разве что Мари, основная модель дома „Ланвен“, ревновала Нату из-за того, что она стала знаменитее нее. Она даже платье Нате испортила», — сказала Катерина.
— Мне показалось, что отец тяготится работой дочери, считая ее недостойной, — произнес Дальбан, когда мы оставили дом Баженовых. — И алиби у него нет. Весь вечер размышлял в кабинете о судьбах России — разве это алиби?
— Вы считаете профессию модели достаточным мотивом, чтобы утопить дочь? — осведомился я.
— Хм… Всякое бывает. Люди, знаете ли, ожесточаются, особенно когда жизнь с ними обращается недостойно.
Он бросил выразительный взгляд на попрошаек, которые стояли на площади. Опухшие лица, грязные шляпы в руках. Те, заметив наш интерес, тут же огласили площадь жалостливыми призывами.
— Подайте русскому дворянину кусок горького хлеба изгнания…
— Сильвупле, месье, подайте бывшему интеллигенту, жертве законов прекрасной Франции…
— А юная Катерина? — не сдавался Дальбан, бросив попрошайкам несколько сантимов. — У нее ведь тоже нет алиби на вчерашний вечер. Она наверняка завидовала красивой и успешной сестре.
— Дорогой Мишель, позвольте развеять и эту вашу версию.
Наташа была единственным источником дохода в семье. Господин Баженов не работал. В отличие от многих русских эмигрантов, не считавших зазорным стоять за прилавком или водить такси, он целые дни проводил в кабинете, негодуя, что Франция не может ему предоставить должность, соответствующую его рангу действительного статского советника. Мадам Баженова зарабатывала сущие крохи. А Катерина вовсе не собиралась идти в модели и ничуть не тяготилась своей внешностью. Она уже выдержала экзамены в частную школу, а закончив ее, собиралась поступить в университет. И школу, и университет должна была оплатить Наташа. Причем, настояла сама, видя в сестре живой ум и способности к наукам. Кстати, за квартиру тоже платила Натали. От ее смерти семья ничего не выигрывала, более того, никто не стал бы резать курицу, несущую золотые яйца. Эти нехитрые умозаключения я изложил Мишелю.
Под натиском аргументов Дальбан был вынужден согласиться. Он лишь спросил, о какой школе идет речь. Я повторил название, сказанное мне Катериной.
— Хм… Не думал, что в «Ланвене» столько платят.
— Дорогая школа?
— Очень.
На лице Дальбана появилась насмешливая ухмылка.
— Впрочем, у красивых девушек бывают богатые покровители.
Последнее замечание я взял себе на заметку. Надо будет непременно разузнать, не было ли такового у Натали. Хотя… Богатый покровитель не слишком вписывался в увиденную мной картину. Если бы таковой был, он бы первым делом организовал уютное гнездышко для встреч, куда бы и поселил Наташу. Но если такого нет, каким образом она собиралась раздобыть столько денег?
Мои размышления прервал недовольный голос Мишеля.
— Давайте пообедаем, а затем отправимся в «Ланвен».
Я понимал его недовольство: до газетного заголовка «Молодой сыщик раскрыл убийство первой красавицы Парижа» было еще очень далеко.
Нигде так не проявляется характер нации, как за едой. Обед для француза — настоящий ритуал, который ни при каких условиях нельзя пропустить. Непременный луковый суп, тушеный в вине петух, сыр, кувшин красного вина и неспешная беседа занимали слишком много времени. В Петрограде мы жили в ином ритме.
Поэтому в «Ланвене» мы оказались, когда день перевалил на вторую половину. В модном доме уже начали беспокоиться из-за отсутствия Баженовой. В салоне ее поджидали клиентки, для которых она должна была демонстрировать платья. Известие о смерти модели стало шоком. Дальбан, потребовавший созвать всех, с кем Натали была на короткой ноге, зорко наблюдал за реакцией людей. Я не отставал от него, хотя и не заметил ничего подозрительного. Вернее, со мной произошел странный казус. В зале показа я почувствовал на себе пристальный и недобрый взгляд. Не медля ни секунды, я развернулся, но красивая брюнетка сразу же опустила глаза. Ее красота мне показалась недоброй, даже хищной. Острый подбородок, узкие губы с ярко-красной помадой, длинные темные брови, почти сходящиеся у переносицы и разлетающиеся к вискам, от чего лицо казалось сосредоточенным и хмурым. И большие, темные глаза, которые еще мгновение назад напряженно следили за мной. Заметив мой интерес, она сразу отвела взгляд, а затем вскоре ушла. Я мог поклясться чем угодно, что никогда не видел это лицо.
— Кто эта красавица с темными волосами, — спросил я управляющего.
— Княгиня Эристова, постоянная клиентка Баженовой, — прозвучал ответ.
Вчерашним вечером «Ланвен» устраивал вечерний коктейль для клиентов из высшего света. Такие вечера, на которых блистали утонченные, аристократичные модели в лучших платьях, поднимали престиж модного дома, и красавица Натали, чьи портреты украшали обложки газет и журналов, была их непременной участницей. На Натали вчера было надето черное атласное платье, то самое, в котором ее и нашли.
Дальбан завел разговор с управляющим, а я, спросив о русских девушках, работающих в модельном доме, направился к ним. Меня совсем не удивило, что Баженова, дочь статского советника, водила дружбу со шляпницей и простой швеей. Здесь, на чужбине, русские старались держаться вместе.