Когда я вернулся в зал показов, Дальбан беседовал с тремя моделями. Своим видом следователь напоминал гончую, взявшую след: ёрзал от нетерпения на софе и бросал на меня многозначительные взгляды. Закончив разговор, он подошел ко мне и заговорщицки показал глазами на анемичную манерную брюнетку.
— У Мари был мотив. Она ревновала Баженову, потому что та могла занять ее место ведущей модели. Ревновала к ее молодости, красоте, мужскому вниманию. Однажды она испортила ей платье во время показа — залила кофе, а Натали не заметила и вышла к клиентке с пятном. Был жуткий скандал. Все-таки женская ревность — страшная вещь. Тут и убить можно.
— Может и можно, но не в этом случае, — парировал я. — Должен вас огорчить, дорогой Мишель, не знаю, как обстоят дела с алиби Мари, но мотива у нее точно не было. Натали вскорости собиралась уйти из «Ланвена» — хотела попробовать свои силы в кино.
— И что с того? — нахмурился Дальбан.
— Мари об этом знала, потому что Натали сама сказала ей, попросив уделить особое внимание ее постоянным клиенткам и в первую очередь княгине Эристовой. Вам не кажется, что вы бежите впереди паровоза? Пока ничто не указывает на то, что Баженову убили.
«Как вам бы того хотелось», — добавил я про себя.
Дальбан крякнул от разочарования.
— Откуда вы только все узнаете?
— Спрашиваю правильных людей, дорогой Мишель. А вы разузнали насчет гонораров Баженовой?
— Да, они не столь велики, чтобы оплачивать частную школу сестры.
— Так я и думал. Подруги Натали тоже сказали, что модельных денег хватало лишь на то, чтобы оплачивать жилье семье. Однако Баженова похвалялась, будто вскорости получит большую, даже огромную сумму. Кстати, Настенька, которая вчера прислуживала в зале показов, заметила интересную вещь. В самом конце показа Баженова вдруг заметила что-то за окном и выбежала на улицу прямо в платье, которое демонстрировала, а перед этим метнулась к висящей на стене картине и будто бы вытащила из-за рамы спрятанный конверт. Месье Филипп, фотограф, делавший вчера снимки, сначала окликнул ее, а затем выскочил следом. Назад они не вернулись.
Дальбан снова превратился в гончую, идущую по следу.
— Едем к фотографу! — воскликнул он. — Немедля ни секунды!
Когда мы оказались возле дома фотографа на улице Дарю, уже начало смеркаться. На последний, мансардный этаж, где жил месье Филипп, вела узкая винтовая лестница.
— Стучите громче, он или спит, или работает в своей каморке, — сказал консьерж.
Потеряв терпение, Дальбан уже готовился выбить дверь, но на пороге собственной персоной появился заспанный и недоумевающий хозяин квартиры.
Фотограф месье Филипп или иначе Владимир Филиппов был молод и некрасив. Редкие волосы пыльного цвета, узкие плечи, близорукие моргающие глазки и штаны на подтяжках, отнимающие от его и без того невеликого возраста еще несколько лет — вот и весь портрет. Вряд ли девушка с внешностью Натали могла увлечься подобным мозгляком.
— Куда вы отправились вчера вечером? Вы были вместе с Баженовой? Вы убили ее? — Дальбан набросился на сонного фотографа, не давая тому прийти в себя.
Вопросы из парижского сыщика сыпались не переставая. Но Филипп лишь подслеповато моргал с беспомощным видом, только пробормотав однажды по-русски: «Это всё то письмо…» Я не вмешивался в надежде, что фотограф проговорится еще раз.
А Дальбан напирал:
— Вы убили Баженову?
Филипп тер глаза, наверное, ему все еще казалось, что он спит и видит кошмар. Но когда до него дошло, что все происходит наяву, он вдруг расплакался.
Нет, он не убивал Нату! Она ведь ему как сестра! Через неделю они собирались уехать в Америку. Через знакомого помощника режиссера он сумел договориться о дебютной роли для нее. Натали могла уехать и раньше, но она ждала поступления денег. Она говорила, что вперед должна устроить будущее сестры. Никаких причин кончать с собой у Баженой не было, наоборот, ее ждал Голливуд.
— О какой сумме шла речь?
Он пожал плечами.
— Так что все-таки произошло вчера вечером? — спросил я, потеряв надежду.
По моему акценту он узнал соотечественника и вновь зарыдал. Он размазывал по лицу сопли и путал русские и французские слова. С большим трудом мне удалось понять, что Натали вчера действительно прервала показ и выбежала на улицу. Филипп последовал за ней, но опоздал. Он только увидел удаляющийся автомобиль непривычного белого цвета. Верх автомобиля был поднят, поэтому он не мог видеть, села в него Баженова или нет.
— Хотелось бы взглянуть на вчерашние фотографии, — попросил я.
— Пожалуйста.
Фотограф повел нас в тесную комнатушку без окна, превращенную в лабораторию. Пахло химией, на прищепках под потолком сушились фотографии.
— Печатал всю ночь.
Мы с Дальбаном с любопытством осматривались. Фотографии для журнала «Вог» запечатлели светские сцены, на других, которые Филипп сделал для себя, мы видели только Баженову. И если первые были сделаны с холодным сердцем, то во вторых чувствовались любовь и симпатия.
Филипп остановился перед портретом Натали, где она была снята со спины вполоборота с прижатыми к груди руками, и застыл, глядя на ее лицо. Он не услышал Дальбана, окликнувшего его, а затем не заметил, как мы направились к выходу, но перед этим я снял с прищепки и положил в карман фото Баженовой — то, где она была снята вместе с клиентками «Ланвена».
Последнее, что я увидел, оглянувшись, — как Филипп плакал навзрыд словно ребенок.
Следующее утро Дальбан провел в судебном морге на вскрытии. Я терпеливо прогуливался по набережной неподалеку. Вернулся он довольный: Натали ударили по голове, а затем, когда она была без сознания, утопили. Дальбана ждали другие дела, а я, воспользовавшись свободным временем, решил пройтись по набережной Сены вверх по течению. Меня интересовало, откуда тело могло быть сброшено в реку. Получалось, что лучшее место — Йенский мост. Первый пролет моста на набережной облюбовали клошары. Я протянул им несколько сантимов и мы разговорились. К сожалению, в ту ночь они ничего не видели, так как провели ее в ночлежке. Зато подтвердили мой вывод: тело, скорее всего, сбросили с Йенского моста.
Сам не знаю зачем, я ступил на мост. Навстречу мне попадались автомобили и редкие в этот час прохожие. Дойдя до третьего пролета, я замер, не в силах ступить дальше. С того места, куда собирался опуститься мой ботинок, на меня смотрели две перекрещивающиеся дуги — верхняя и нижняя. Кошмар последовал за мной в Париж.
Краска была относительно свежей — позавчера днем прошел сильный дождь, который наверняка бы сделал ее бледнее. Значит, именно на этом месте рассталась с жизнью несчастная Натали.
Не медля ни минуты, я бросился к Дальбану. Он внимательно выслушал меня, но по его вытягивающемуся лицу я видел: он мне не верит. Да я и сам бы себе не поверил, если бы уже не сталкивался с этим знаком — слишком уж фантастично звучал мой рассказ. Однако мне было ясно одно: обычными методами убийцу Натали мы не найдем. И я был уверен, что убийства будут происходить и дальше.
Я просил Дальбана просмотреть странные смерти за последнее время, те, которые могли принять за самоубийство или несчастный случай. Просил поговорить с полицейскими — они могли видеть символ и раньше, но он отмахнулся — никто не станет заниматься подобными «пустяками». Он собирался расследовать дело Натали Баженовой как обычное убийство. Восемь лет назад мне не удалось разорвать порочную цепь, это сделал за меня безумный угар революции. Я думал, что больше никогда не увижу этот символ, но судьба распорядилась иначе. Сколько случится смертей, прежде чем французская полиция поймет, что имеет дело с нескончаемой цепью?
Мне ничего не оставалось, как заняться расследованием самому. Я не верил, что Дальбан справится, а революции в праздном и сытом Париже не предвиделось. Но если в Петрограде моими глазами и ногами была вся столичная сыскная полиция, то здесь я был предоставлен сам себе. Мне ничего не оставалось, как искать в окружении Натали того, кому была выгодна ее смерть, и ждать следующий труп.
Второе убийство произошло спустя три дня, но перед этим случилось еще одно происшествие — залезли в дом к Баженовым. В тот час в квартире был глава семейства, однако злодеев это не остановило. Его связали и засунули в рот его же галстук, затем перевернули весь дом вверх дном, но желаемое, похоже, так и не нашли.
Что касается убийства, то если бы утром я не просматривал сводку происшествий, то непременно бы пропустил этот случай. Пожилая миллионерша-американка решила спуститься с галерки в партер Гранд-Опера минуя лестницу, просто шагнув вниз. Ее тело нашли на следующий день служащие театра.
Дело вел не Дальбан, а другой следователь — пожилой, страдающий одышкой, лишним весом и безучастностью. Он имел настолько апатичный и сонный вид, что на исчерпывающее расследование рассчитывать не приходилось. Смерть миллионерши он сразу отнес к несчастному случаю — запах спиртного не могли замаскировать даже «Шанель № 5», которыми американка щедро полила себя перед смертью. Один из самых ядовитых запахов, созданных парфюмерами, не узнать было невозможно. Никто не задал вопрос, почему миллионерша оказалась одна в закрытом театре. Никто не спросил, были ли у нее причины напиться как извозчик. И никто не обратил внимания на две перекрещивающиеся дуги, нарисованные на красном бархате обивки верхнего яруса.
Мне ничего не оставалось, как пойти собирать сплетни, благо большая часть балетной труппы являлась русской. К счастью, еще по Петрограду я был неплохо знаком с бутафором, он-то и провел меня за кулисы, где, не прерываясь, судачили о случившемся. Я не сразу понял, что первопричиной трагедии считают Лео — премьера и фаворита Д., антрепренера труппы. Сам премьер сейчас отвечал на вопросы следователя.
После того как предыдущий премьер и фаворит антрепренера оказался предателем — «случайно» женился, Д. изгнал его не только из своего сердца, но и из труппы и быстро нашел ему замену. Лео, новый протеже антрепренера, был обласкан даже больше предыдущего. Д. осыпал нового «бога танца» дорогими подарками, взял на себя решение всех материальных проблем, а главное — обещал невероятный карьерный взлет. Восемнадцатилетний Лео долго раздумывал над предложением известного антрепренера, поначалу даже хотел отказаться, но не смог. Идиллия продолжалась три года, периодические походы Лео в публичный дом в расчет не шли.