— Если тебя еще не взяли, значит, он ничего не успел рассказать. Но зато теперь его смерть могут связать с ложей!
— Виноват, ваше высочество.
— Ладно. Что сделано, то сделано, — наконец смягчилась княгиня. — Рядом крутится бывший сыскарь из Петрограда. Вот пусть он и поведет французское следствие по ложному пути. Бери труп и неси на улицу.
Симанович положил тело посередине проезжей части, а княгиня нагнулась и что-то быстро начертила на асфальте. В неверном свете ночных фонарей Корсо не видел, что это был за символ, но я не нуждался в пояснениях. Симанович с княгиней ушли. Энтони постарался подняться, ноги его не держали. Рю де Иветт была абсолютно безлюдной, и его слабый голос, снизившийся до шепота, потерялся в ночи.
Выслушав рассказ молодого человека, Дальбан сразу же дал распоряжение удвоить бдительность во всех банках, он не исключал еще одной попытки, и я был с ним согласен. Забегая вперед, скажу, что Симановича взяли через два дня, когда он вновь пытался положить на счет фальшивые деньги. Симановича осудили за мошенничество, дело было достаточно громким, о нем много писали газеты. Но вернемся к Антону Карсавину. Утомившись долгим рассказом, он впал в забытье, а я задумался.
Значит, узкое, злое лицо, острый подбородок, черные брови вразлет. Такое лицо я видел совсем недавно в «Ланвене» — княгиня Эристова. Ее расчет был правильным. Если бы не исповедь Корсо, я бы сейчас искал в его окружении того, кому была выгодна его смерть, что, собственно, я и делал последние два дня. И не находил бы того, кто желал ему зла. Я надеялся, что Дальбан задержит княгиню, но он с сожалением покачал головой.
— У полиции на нее ничего нет, ни единого доказательства причастности. Особа она видная, имеющая покровителей среди влиятельных граждан Франции, ничего кроме лишних проблем для себя мы из этого задержания мы не получим.
— А как же слова Энтони? — с вызовом спросил я.
— Это только слова. Мы ведь даже не вели протокол.
Он с раздражением впечатал кулак в стену.
— Эх, если бы можно было устроить очную ставку…
Я понимал его чувства — Антон был без сознания. Ему стало хуже, и врачи уже не обнадеживали.
— Тогда задержите Симановича! — воскликнул я. — Надавите на него, чтобы признался.
Но Дальбан вновь покачал головой:
— Только после того, как он совершит преступление. Если Корсо вдруг умрет, у меня не останется ничего. Нас подымут на смех.
Вот что мне совершенно не нравилось во французской полиции, так это их страх совершить ошибку. Если мы в Петербурге считали, что лучше ошибиться, чем сидеть сложа руки, то здесь полагали иначе: если боишься выглядеть глупо или вызвать недовольство начальства, не делай ничего. Я понимал, что действовать мне придется самому.
Прежде всего, я задумался о письме. Что такого могла придумать Натали? Она выскочила в вечернем платье прямо с показа — наверняка для того, чтобы передать письмо и получить деньги. Но вряд ли все было так просто. Если она просто хотела отдать письмо, то в чем состояла ее придумка, о которой говорил Карсавин? И если письмо было передано, зачем тогда перевернули дом Баженовых? Я пришел к выводу, что Натали не отдала письмо. Возможно, девушка положила в конверт страницы, переписанные своей рукой, а настоящие спрятала.
Надо было искать письмо. Более того, я был уверен, что его будут искать и люди княгини. Разговор с Катериной, сестрой Натали, ничего не дал, да и люди княгини уже перерыли весь дом. Значит, письмо находилось в другом месте. Сначала я думал, что Натали отдала его Карсавину, но спросить у него не представлялось возможным — молодой человек был в забытьи. Вместе с его тетей мы перерыли весь дом — ничего. Я вновь отправился в «Ланвен» поговорить с подругами Натали, но они ничего не знали. И тогда мне вспомнилось, что о письме упоминал фотограф, месье Филипп. Мне пришлось проявить все свое красноречие, взывать к его чувствам, убеждая отдать мне письмо, но он божился, что Натали не отдавала ему на хранение никаких бумаг. И тогда мне пришла в голову мысль: а не могла ли Баженова просто спрятать письмо у него? Вместе с Филиппом мы обыскали каждый уголок его порядком захламленного жилища. Конверт нашелся в початой пачке с фотобумагой. А на следующей день произошло еще одно приятное событие: взяли Симановича, который вновь попытался положить в банк фальшивые деньги. Правда, уже в другой банк, но полиция Парижа была начеку. Однако, к сожалению, Симанович взял вину на себя, предпочтя не упоминать о княгине.
Теперь у Дальбана появился повод побеседовать с княгиней, но я вызвался сделать это вместо него.
Для встречи с Эристовой мы с Мишелем выбрали «Ланвен», там он, оставаясь невидимым за ширмой, мог слышать наш разговор. Затем посыльный отправился к княгине с извинениями — портниха, дескать, что-то напутала — и просьбой срочно прибыть на примерку, если она хочет вовремя получить платье.
Княгиня прибыла через час. С порога устроила разнос портнихе. Я слушал ее резкую, раздраженную отповедь и недоумевал, о каком чувственном и нежном голосе говорил Карсавин. А еще меня не оставляло ощущение, что этот голос, правда, гораздо более спокойный, даже отрешенный, я уже слышал.
Эристова вошла в комнату и остановилась, увидев меня. Я поклонился и сразу перешел к делу.
— Последние события настолько взбудоражили умы, что придется говорить начистоту, — начал я.
Коротко, без лишних подробностей я рассказал о своей уверенности в том, что считаю ее создателем цепочки преступлений по типу тех, что происходили в 1916 году в Петрограде. Натали Баженова завладела компрометирующим письмом, и княгиня организовала ее убийство руками Д., сама при этом оставаясь в стороне. Затем цепочка вступила а действие — некто выполнил заказ Д. и устранил американку. А затем произошло незапланированное событие — Симанович убил Энтони Корсо. Это убийство не входило в цепочку, но вы обставили его так, чтобы запутать следствие. О том, что Карсавин жив, я упоминать не стал.
Эристова спокойно выслушала меня и усмехнулась:
— Это всего лишь слова. У вас нет доказательств.
— Признания Симановича разве не могут служит таковыми?
Тонкая черная бровь слегка приподнялась.
— Не думаю, что он признался в убийстве. А если он замешан в каких-либо финансовых аферах, то это только его гешефт. Если он получит за свои махинации по заслугам, всем будет только лучше.
— Но в письме вы писали совсем другое, — возразил я. — Там вы выступали инициатором того самого «гешефта» и проявили совсем другие намерения.
— Даже если бы вы обладали этим письмом, оно ничего не докажет.
Княгиня выглядела спокойной, словно гранитный истукан с Университетской набережной, она совсем не боялась меня. И тогда мне пришла в голову мысль рассердить ее. Еще ни одна женщина не осталась равнодушной, когда разговор заходил об измене мужа.
— Да, конечно, все это было игрой, — покивал я. — Ни за что не поверю, что вы ввяжетесь в аферу из-за каких-то жалких нескольких тысяч франков. Все это было предлогом, а истинный мотив — ваш супруг, князь Эристов. Он оказывал знаки внимания Натали и, возможно, собирался уехать с ней в Америку. Вы чувствовали его охлаждение, отсюда и флирт с юным Энтони Корсо. Вы желали возвыситься в своих глазах, доказать себе, что еще привлекательны, что способны взволновать мужское сердце.
Она залилась краской гнева.
— Это ложь!
— Что именно? А, может, вы влюбились в юного Антошу, а он отверг вас, предпочтя более молодую и привлекательную Натали? Вот вам и мотив для второго убийства. Женщина, обманутая дважды, не только жалка, но и страшна в своей мести.
— Ложь! Все ложь! Мой муж не мог увлечься этой девчонкой!
Я пожал плечами.
— А я думаю, что именно это он и сделал. Натали была очень красива и юна. В отличие от вас.
— Мальчишка не значил для меня ничего! Он был лишь инструментом для достижения целей.
— И какая же ваша цель? Вы хотите сказать, что всерьез рассматривали восстановление монархии в России во главе с Кириллом Владимировичем? — деланно удивился я. — Вы меня разочаровываете. Уж кому, как не вам, знать, что России под его руководством грозит полный крах. Уж лучше большевики, чем он.
На лице княгини отразилось презрение.
— Очередной вздор! — крикнула она.
Я ожидал всплеска негодования, но к Эристовой вдруг вернулось самообладание.
— Я поняла — вы хотите разозлить меня, выставив ревнивой дурой с политическими амбициями. Ревность давно в прошлом, как и политические интриги, они остались в Петрограде шестнадцатого года. Изменить ход истории невозможно, даже убийство Распутина не спасло Россию. И мало кто из людей может изменить свою судьбу. Восемь лет назад вы узнали, что с вами случится в будущем, вам это помогло?
И тут я вспомнил, где уже однажды слышал этот голос, столь же уверенный и спокойный. Гадалка! Которая предсказала мою судьбу и судьбу моих близких. Наверное, на моем лице отразилась буря чувств, потому что Эристова вдруг усмехнулась, раскрыла ридикюль и достала колоду таро.
— Хотите знать, что станет дальше с вами, Россией, миром?
Против моей воли, моя голова дернулась в знак согласия. Княгиня высокомерно улыбнулась.
— Подождите, ответьте сначала, зачем вы начали эту игру? — взмолился я. — Здесь, в Париже, вы не хотели, чтобы компрометирующее вас письмо попало в чужие руки, не хотели расставаться с крадеными деньгами, но какова причина той, петроградской, цепочки? Зачем все это?
Княгиня вдруг застыла лицом. Ее взор потух и словно ушел внутрь.
— Игры с чужими судьбами — дело, гораздо более пьянящее, чем любое другое, — прошептала она. — Потому что я могла это сделать. Потому что можно всё, но не всем.
Следующие листы были вырваны из дневника, из корешка торчали лишь неровные края обрывков. Артём аж выругался от досады. Нельзя же так, на самом интересном месте! Получается, он так и не узнает, что стало с княгиней, остался ли жив Антон Карсавин, как сложилась дальнейшая судьба автора записок. Хотя, почему не узнает? Он все же историк…