Она обвела округу пылающим взором, равно возмущенным и озадаченным, увидела Сабитова, сказала: «Ой» — и расплылась в улыбке. Заморгав, Валентина шагнула к капитану, слегка запнулась от усталости, помноженной на неожиданность, и без малого повалилась Сабитову в объятья. Без малого — потому что капитан отступил. Совершенно автоматически, как при любых попытках любого собеседника или встречного-поперечного сократить дистанцию.
Шаг был едва заметным, но Валентина, конечно, заметила. Его хватило Валентине и для того, чтобы не падать на грудь малознакомому мужчине, и для того, чтобы прийти в себя, и для того, чтобы смертельно оскорбиться.
— Прошу прощения, — холодно сказала она и принялась аккуратно складывать халат, будто исключительно на это ее порыв и был направлен.
Халат, сброшенный странным беглецом, которого Валентина даже не успела рассмотреть, совершенно в этом не нуждался: ему только кипячение и светило. А Валентине не светило ничего. Это понимание слегка опечалило, зато сделало все привычно четким и предсказуемым.
Сабитов тут же спохватился, шагнул вперед, даже повел руками вопреки привычке держать их по швам — на случай, если Валентина все-таки надумает, как вчера, коснуться его костяшек кончиками пальцев, — и деловито спросил:
— Совсем аврал у вас?
Валентина неопределенно пожала плечами и, отступив, крепко обняла себя за локти — вроде как для того, чтобы халат не мешался. На халат она и смотрела — только на него, а не на капитана.
— Ольга, ну, продавщица та, рассказала, что тут прямо вспышка болезни какая-то, — не сдавался Сабитов. — Что-то серьезное?
Валентина, помедлив, сухо сообщила:
— У меня, товарищ капитан, нет полномочий посвящать…
Пауза получилась вполне выразительной.
— …посторонних в служебные проблемы. Обращайтесь, пожалуйста, к начальнику госпиталя, кабинет на втором этаже. Я, с вашего разрешения, вернусь к работе. Всего вам доброго.
Она развернулась, так и не подняв глаз, и ушла. Сабитов, уронив руки, смотрел сперва ей вслед, потом в дверной проем, за которым вдали так и бегали озабоченно медики. Потом опустил голову и медленно отправился восвояси.
Серега с большим трудом оттолкал Рекса в сторону обгорелого остова. Пес шел неохотно и все заглядывал Сереге в лицо, будто требуя пояснений. Смысл охоты за идеологическими, тем более потусторонними противниками от пса явно ускользал.
И тут рядом, прямо над Серегиной головой, разнесся резкий пронзительный смех, тонкий, жуткий и как будто издевательский. Серега обмер, а Рекс, залившись бешеным лаем, рванул к склону и принялся рыть его в попытке вскарабкаться повыше.
Серега, опомнившись, спросил с нарастающим восторгом:
— След взял, да? Это призрак, да? Сейчас догоним? Вперед, Рекс!
Он набежал на пса, потратил несколько секунд на извлечение из кармана веревки и запихивание ее по кратком размышлении обратно, а потом, подхватив Рекса под лапы, с кряхтением начал восхождение. Всю дорогу тащить Рекса не пришлось: пес, мотивированный близостью уступающих, по предварительной оценке, сил противника, демонстрировал чудеса ловкости и проворства. Он быстро навострился ставить лапы на выступы и петли корней. Сереге оставалось лишь удерживать Рекса от резких прыжков, подталкивать тощую задницу и уворачиваться от неотвратимо метущего хвоста. Серега попытался красиво насвистывать, как Высоцкий или волк в первой серии «Ну, погоди!», но в рот немедленно насыпалась пригоршня глиняного порошка, и пришлось отвлечься на отплевывание.
На край обрыва Рекс выпрыгнул самостоятельно, поскользнулся на козырьке травы и едва не рухнул обратно. Серега успел встретить ладонью заднюю лапу, едва не саданувшую ему в лоб, бережно подтолкнуть запаниковавшего пса на твердую поверхность земли и удержать захват, чтобы Рекс не ринулся в бой, пока братан себя из пропасти вытаскивает.
Рекс подергал ногой, убедился, что бесполезно, и привычно замер, дожидаясь, пока братану надоест, — только бурчал слегка, приглядываясь и принюхиваясь к окрестностям. Отпустил его Серега лишь после того, как немного полежал, переводя дыхание, и поднялся, — но сразу ухватил за шею, оседлал и приладил на место веревку, уже совсем не напоминающую поводок с ошейником.
Тут Рекс сгорбился, затвердел, как камень, ощетинился и зарычал, оскалив зубы, так, что гул и мелкая дрожь пробежали от ног к спине и затылку Сереги.
Пес пристально смотрел в глубину заросшей просеки, которая и переходила в овраг. Там медленно ползло что-то, похожее на тень. Ее как будто отбрасывал предмет сложной формы, на который светила беззвучная, но очень медленная машина — по ночам тень от столба электропередачи, отбрасываемая редкими грузовиками, ездила по потолку Серегиной комнаты гораздо быстрее.
Серега напряг зрение. Тень пошевелилась, выросла и превратилась в темный силуэт. Человеческий.
Рекс, рявкнув, кинулся к нему, едва не выдернув Серегину руку.
По следу. Настоящий призрак из взорванного самолета
Напрасно Сабитов надеялся, что досада развеется, пока он дойдет до комендатуры. Чуть полегче стало, бесспорно, но пальцы до сих пор поджимались от неловкости и стыда за себя и всплывало перед глазами лицо Валентины, сияющее, тут же почти по-детски испуганное и сразу холодное и чужое.
Ладно, подумал Сабитов, поднимаясь к кабинету Земских. Ладно. Не за тем приехал, не с тем и уедешь. Не отвлекайся от главного.
Главным была, конечно, безопасность полка. А со вспышкой болезни безопасность сочетается совсем скверно. И ладно если вспышка разовая — а вдруг такое здесь считается пустячком, как у Карлсона, делом житейским?
— Н-нет, — ответил явно озадаченный Земских. — Чтобы прямо эпидемия, вспышки, да просто заметные болезни — нет такого. На моей памяти точно не было. Молодежи и среднему возрасту болеть вообще некогда, большинство в разъездах, а старичье здесь крепкое, да и больниц не любит, травками лечится.
Из соседних поселков вот привозят мужичков: то с гвоздем в пятке, то самогонкой траванутся.
— Почему в военный госпиталь?
Земских пожал плечами.
— Исторически сложилось. Сперва больницы в районе вовсе не было, сюда всех везли. Теперь есть, но такая, символическая больше. Туда только зубы лечить ездят, а с остальным сюда. И ближе, и привычней, ну и надежней.
Врачам все равно делать особо нечего, солдатиков немного, да и здоровые они у нас. ОРЗ на ногах переносят, до гастрита Маргарита не доводит, а летного парка у нас давно нет — значит, нет ни спирта, ни сопутствующих расходных.
Травиться нечем.
Сабитов показал, что картина ему ясна, и встал, собираясь откланяться.
Вставший также Земских решился развить тему:
— Госпиталь формально-то, как и аэродром, пока на неполной консервации, ждет своего часа. Вот врачи сачка и давят преимущественно. Не то что там, да?
Сабитов неопределенно кивнул, не желая принимать подачу. Земских, сделав понимающее лицо, все-таки продолжил, медленно выходя из-за стола:
— Как там вообще? Ну, за речкой.
Сабитов, помедлив, холодно посоветовал:
— А вы съездите, посмотрите.
Земских, поморгав, вернулся за стол, сел, взял карандаш, рассмотрел тщательно заостренный грифель, очень аккуратно положил карандаш обратно и негромко сказал, не глядя на собеседника:
— Я вообще-то рапорт подавал. Отклонили.
— Мой тоже отклонили, — отрезал Сабитов. — Трижды. Кто хочет, тот добьется. Могу за вас словечко замолвить, если правда так неймется.
Земских, подбирая слова, поднял на него глаза, в которых совершенно не было приязни. Сабитов вышел, мягко прикрыв за собой дверь.
Он полагал, что выделенным кабинетиком не воспользуется никогда — стол не относился к жизненно необходимым инструментам, отдохнуть можно было в служебной квартире, а шкаф с пыльными книгами интереса не представлял: помимо неизбежного устава внутренней службы там стояли разрозненные синие тома собрания сочинений Ленина, брошюрки с материалами пленумов ЦК КПСС и несколько изданий «Малой земли» Брежнева — очевидно, раньше кабинетик занимал замполит. Самыми полезными элементами обстановки были графин и телефон. Но смывать коврик пыли с графина Сабитов брезговал, а звонил он от дежурного по комендатуре или от радиста, явно тосковавшего в рубке.
Теперь ни его, ни кого бы то ни было Сабитов развлекать не собирался.
Пришлось звонить как бы от себя.
Диск набора заедало, так что Сабитов, пока не приноровился, дважды тюкал по рычажкам отбоя.
Приемный покой госпиталя не отвечал. Сабитов, чуть напрягшись, вспомнил остальные телефоны, значившиеся на прикнопленном к распахнутой двери объявлении, — благо номера были четырехзначными и отличались лишь последней цифрой.
Дежурная медсестра отозвалась, как положено, после третьего гудка. Увы, оказалась она не Валентиной — хотя словоохотлива была не более: видимо, персонал получил инструкции не болтать и в целом минимизировать любые контакты с посторонними и был достаточно дисциплинирован для исполнения инструкций. Соединить Сабитова с начальником она отказалась, объяснив, что тот занят больными. Соединить с заместителем начальника, как и с любым другим врачом, она отказалась по аналогичной причине. Рассказать про число зараженных или хотя бы число госпитализированных сегодня граждан дежурная сестра отказалась просто наотрез и без объяснений, как и от того, чтобы хотя бы бегло охарактеризовать суть болезни, ее признаки, степень опасности и угрозы для пациентов.
Сабитов, знавший цену приказу и особенно его доскональному выполнению, старался не злиться, потому что сам поступил бы так же, но, конечно, злился, все с бо́льшим трудом удерживая себя от повышения тона и жесткости слов, а также острого желания попугать дамочку высокими званиями и громкими фамилиями. Толку не будет, в отличие от стыда.
Он пальцем нарисовал на пыльном корпусе телефона звездочку и попросил пригласить к телефону Валентину.
Наступила пауза. Сабитов напряженно вслушивался, но в трубке лишь пощелкивали стандартные помехи да перекатывался далекий невнятный шум.