Но ему тут же стало не до того, потому что Саня, легонько ткнув его рейкой в бок, сказал:
— Сударь, вы обосрали кончик моей шпаги, защищайтесь.
Димон Серегу просто не заметил. А Райка, отследив ретираду краем глаза, захохотала еще звонче. Смех ее был слышен даже на полпути до дома, так что Сереге пришлось перейти от бормотания к громким проклятиям и заткнуть уши пальцами. Но и между пальцами метался и играл невыносимо звонкий и издевательский Райкин смех.
— Никак нет, — сказал Сабитов и повторил: — Виноват, товарищ полковник. Повторяю: никак нет.
Он стоял у стола штабного связиста, не по размерам самоуверенного лопоухого сержантика, который по ходу разговора сник и уже не демонстрировал несколько развязной живости манер, с какой встречал командированного капитана и соединял его с Баграмом.
Дело это, как и предупреждал сержант, было не самым простым, но ему помог опыт, а Сабитову — широта предоставленных полномочий, позволявших при желании связываться хоть с Генштабом. Желания капитан не испытывал, ни особого, ни какого бы то ни было, но возможности задействования полномочий в предельном режиме исключать не мог.
Подвешивание ситуации на небольшой срок не требовало вмешательства высших сил, поскольку могло происходить под ответственность командира полка. Командир у Сабитова брать на себя ответственность умел и даже предпочитал — но сейчас на него давил весь личный состав, просто грезивший о немедленной передислокации в Союз. Полк подлежал плановой ротации сперва осенью, потом в конце зимы, но сперва этому помешала операция «Западня», потом — решение вывести полк не на временной, а на постоянной основе, о причинах чего категорически запрещалось даже гадать.
Теперь вот мешал Сабитов.
— Товарищ полковник, — твердо сказал он, — признаков катастрофы я не вижу, но прошу времени для сбора дополнительных данных и оценки условий.
Так точно, меняются. Не думаю. День-два. Почти уверен. Виноват, повторяю: почти. В любом случае ставить вопрос о срочной смене пункта передислокации пока рано. Буду докладывать о любом изменении ситуации — надеюсь, в ближайшие дни. Благодарю. И вам, Александр Петрович.
Он положил трубку и подождал вопросов сержанта, слушавшего очень внимательно и вроде как старательно реагировавшего на рассказ о признаках эпидемии и возможности закрытия поселка вместе с частью на карантин. Но сержант сидел съежившись, отчего казался совсем щупленьким, только погоны торчали шире плеч да полыхали уши, раскинувшиеся на немногим меньшее расстояние.
— Панику не распространять, слухов не распускать, придерживаться исключительно проверенной информации, — негромко, но четко перечислил Сабитов в пространство. — Нарушителей, если что, быстро установим.
Сержант перевел нерешительный взгляд с телефонного аппарата на Сабитова, поспешно кивнул и снова потупился.
— Благодарю за службу, товарищ сержант, — сказал Сабитов. — От прогулок в районе госпиталя и фермы воздержитесь пока.
— Да нас и не выпускают, — пробормотал сержант.
— Вот и хорошо. И сами себя не выпускайте пару дней. Здоровее будете.
Серега, подобно древнему слепошарому дядьке из учебника истории, делал четыре дела сразу: он злобно метался по дому, на ходу жевал мятный пряник, делился им с Рексом, прыгавшим рядом, поскольку Валентина с работы еще не вернулась, и ругал Райку и Димона. За компанию доставалось также Андрюхе и Антоновне, опрометчиво мелькнувшей далеко за окном.
Так и не успокоившись, Серега сообщил Рексу:
— В общем, фигня это все. Все бабы дуры, все старшаки козлы. Пофиг.
Помнишь, как они сказали?
Он требовательно уставился на Рекса. Тот, немедленно сев, ответил преданным взглядом, поскольку подозревал, что наградой может быть уже не пряник, а, например, котлета.
— «Против шпиона — топор, против призрака — собака», — процитировал Серега. — Понял, нет? Ты, значит. Ща пойдем и заловим его. Будет знать, гад.
Все будут знать!
Он ринулся в свою комнату. Рекс за пару мгновений смирился с тем, что котлета, похоже, не светит, зато светит очередная подвижная игра, и шумно бросился содействовать сборам. Впрочем, принять на шею подобие поводка, превратившееся в симбиоз авоськи с удавкой, он отказался наотрез.
Мощь педагогического таланта Сереги все же сломила сопротивление пса, так что через пять минут они уже промчались мимо школы. Серега не удержался от грозного зырканья в сторону теплицы, но там уже никого не было.
А вот в лесу кое-кто был. Даже кое-что.
Серега заметил его издали: теперь темный силуэт шарил в кустах на самом краю оврага.
— Попался, гад! — хотел воскликнуть он, но сбитое дыхание превратило грозный клич в прерывистый писк.
Впрочем, Рекс суть момента понял и так. Он притормозил и гулко залаял.
Призрак тут же с треском метнулся прочь. Рекс утробно зарычал, устремляясь в погоню, — и поводок лопнул, несильно хлестнув Серегу по руке.
— Блин, — сказал Серега, растерянно глядя то на обрывок бечевки, то на уносящегося пса. — Погоди. Рекс, стой. Стоять!
Он рванул следом, одновременно надеясь, что схватит Рекса прежде, чем тот настигнет призрака, что Рекс повалит призрака прежде, чем Серега их догонит, и что призрак улетучится, а растерянный Рекс вернется к Сереге. С каждым шагом надежды растворялись похлеще призрака: того уже не было видно, да и Рекс в синеватом полумраке становился все менее различимым за стволами и багульником.
— Рекс, стой! Ко мне! — отчаянно закричал Серега и приостановился.
Рекса больше не было видно. И слышно тоже не было — ни лая, ни хруста валежника, ни тем более дробного стука лап или шума прошибаемых собачьей мордой кустов.
— Рекс! — крикнул Серега совсем уже надрывно.
Вдали захохотала лиса — кажется, справа. Ей тут же ответила другая — кажется, слева. Кажется, хохотали они на ходу.
Быстро приближаясь.
Из радиорубки Сабитов снова направился в кабинет Нитенко и, обойдясь без особых предисловий, объяснений и реверансов, доложил майору о том, что связался с полком и остановил подготовку к его передислокации до прояснения эпидемиологической ситуации на месте.
— Прелестно, — сказал Нитенко, взял карандаш и ткнул его острием в самую середку по-прежнему девственно чистого листка.
Грифель сломался.
Нитенко внимательно осмотрел его, сломал карандаш пополам и с силой швырнул в дальний угол. Сабитов спокойно ждал.
— Ну просили ведь тебя, — тоскливо сказал Нитенко, водя пальцами по листку, будто слепой по тексту Брайля. — По-человечески просили.
Ответа эта реплика не требовала, поэтому Сабитов не ответил.
Нитенко поднял на него глаза и спросил, запинаясь от ярости:
— Капитан. Ты что творишь, а? Специально всех… под монастырь подводишь, да?
— Я личный состав в центр эпидемии не брошу, — негромко сказал Сабитов.
Нитенко с оттяжечкой выругался, подышал и заорал:
— Какой, мать, эпидемии! Что ты, мать, напридумывал! Двадцатый век, космические корабли бороздят, мать, все болезни покорены, а ты, мать, панику разводишь на пустом месте!
Телефон на столе задребезжал — кажется, тот, что без диска. Нитенко, не отвлекаясь на него, продолжал орать:
— Просили же, мать! По-человечески, главное, просили!
Дверь приоткрылась.
— Потом! — рявкнул Нитенко, но дежурный, виновато глядя на него, выпалил:
— Товарищ майор, штаб округа вызывает.
Нитенко повел ладонью, и дежурный исчез, как вышколенный кролик из цилиндра фокусника. Майор с упреком посмотрел на капитана. Тот всем своим видом выразил готовность лично объясниться с начальством.
Нитенко молча указал ему на дверь и с обреченным видом взял трубку.
Серега бродил по чаще, жужжа фонариком. В другой руке он сжимал раскрытый ножик. Луч, такой сильный и плотный в комнате, в лесу сразу рассеивался и лишь сбивал с толку, выхватывая из тьмы фрагменты коры или сложное плетение узких листьев рододендрона, багульника и калины, которые выглядели как слишком контрастная фотография головоломки в толстенной темной раме. К тому же жужжание фонарика заглушало остальные звуки. Устав, Серега переставал давить на рычаг и замирал, прислушиваясь сквозь неровный комариный звон. Он покорно сносил укусы, не хлопая по комарам и даже не отмахиваясь: и руки заняты, и не до того.
Резко похолодало, а запахи усилились и стали совсем непонятными, а иногда неприятными или страшными.
Серегу очень пугали крики ночных птиц, еще больше — визгливый хохот, который слышался со всех сторон, а особенно сильно — звуки отчаянных звериных схваток и грызни. Однако именно на эти звуки Серега бежал с отчаянным криком «Рекс!».
Во тьме, лишь слегка рассеянной пульсирующим слабым светом, он едва не влетел в колючую проволоку, а потом пару раз больно спикировал наземь, споткнувшись о корень — к счастью, не на ножик, и, к счастью, ничего себе не сломав. Всякий раз Серега поспешно вскакивал и снова бежал, задыхаясь, на жутковатые звуки. Но находил только истерзанную подушку листьев и мха, сломанные ветки, а иногда — темные пятна на листьях.
Ветки больно хлестали по лицу, ушибленное колено ныло, искусанное ухо страшно чесалось, очень хотелось пить. Но все это не было бедой.
Бедой было молчание Рекса.
Он всегда отзывался. Он всегда слышал Серегу издали. Он всегда возвращался.
Но не теперь.
Теперь Рекса не было.
Серега замер, свесив руки, и всхлипнул так, что заныло в горле. И вдруг понял: «Так он домой убежал».
Покрутив догадку в утомленном сознании, он всхлипнул снова, теперь с облегчением, крикнул: «Рекс, домой!» — и побежал, давя на рычаг немеющей от усталости рукой. Бежал Серега сперва почти наугад — просто потому что вроде бы опушка все время оставалась справа, — но потом додумался свериться с компасом и резко сменил направление.
Он совсем не боялся заблудиться, не пугался медведей и волков, которых в районе вроде видели прошлой осенью, не опасался лис с их мерзким хохотом и тем более призрака, который вообще-то мог подкараулить Серегу, пока тот рассекает в одиночку, — и сделать с ним призрачно плохое. Вернее, непризрачно. Сереге было не до этого. Он бормотал про себя: «Конечно, он же не дурак — ну, дурак то есть, вообще дурак полный, — но помнит же, где дом, и соображает, что я туда все равно верн