усь, там и встретимся, и сейчас бегает, дурак, перед калиткой, и скулит себе, потому что жрать уже хочет, а никто во двор не пускает, меня же нет, но я уже бегу, как дам придурку поджопников, чтобы больше не убегал, и по башке, и котлеты все отдам, и в доме спать разрешу, даже на кровати, и больше со двора не выпущу никогда, и фиг с этим призраком, фигня это все».
Он отвлекался от бормотания только для того, чтобы выкрикнуть: «Рекс, домой! Домой!»
Так же он время от времени голосил на улице, не обращая внимания на редких прохожих. Те оборачивались с недоумением, но Сереге было не до них.
Он был так уверен, что Рекс вертится возле запертой калитки, поскуливая, что чуть не сел в пыль, обнаружив, что и перед забором, и за забором, во дворике, не видно и не слышно никого. «Мама впустила», остро понял он и ворвался во двор.
Он сразу проверил конуру — Рекса не было, — ворвался в дом и принялся метаться там примерно как днем, но тяжело дыша и всхлипывая, — и с поправкой на крики и заглядывание во все углы и щели, где, конечно, Рекс спрятаться не додумался бы — да и технически не сумел бы. Заревев уже всерьез, Серега сообразил, что мог ведь и обогнать Рекса, поспешно вытер слезы и принялся метаться от окна к окну, чтобы не пропустить возможное появление пса с любой стороны улицы. Время от времени он выскакивал во двор и на улицу и кричал:
— Рекс! Рекс!!!
Валентина, устало снимавшая белый халат в комнате старшей медсестры, замерла, прислушиваясь. Темнота за окном задергалась и ушла, уступив синим всполохам: во двор госпиталя въехала машина скорой помощи. Санитары с повязками на лицах принялись вытягивать из нее сразу двое носилок с дергающимися женщинами. Валентина поспешно натянула марлевую маску на нос и побежала к приемному покою, на ходу застегивая пуговицы халата.
Рекс не слышал ни криков Сереги, ни звуков суеты возле госпитального крыльца. Он из последних сил ковылял по лесу. Искусанные лапы не слушались, кровь, залившая глаза и нос, мешала ориентироваться, а горло, которое самая наглая лиса почти прокусила насквозь, сипело и булькало, заглушая все вокруг.
Однако Рекс добрел до того места, где сорвался с поводка, постоял, покачиваясь, и двинулся дальше на совсем уже подгибающихся ногах.
Он рухнул между кустами на самом краю оврага, завозился, пытаясь встать, и тут мир невнятно зашумел и заколотил Рекса по бокам, спине и лапам: пес съехал по стенке оврага в щель на дне, густо заросшую лещиной и актинидией.
От финального толчка, пробившего болью все раны, словно стальным прутом, пес с тоской взвизгнул, попытался вскочить, сдвинуться или хотя бы оглядеться, но не смог. Он упал в самый сгусток тьмы, собравшийся внутри кокона тонких, но твердых веток, на кучку ребристой рухляди.
Ни с поверхности, ни со дна оврага разглядеть щель и складку в стене, по которой, как по сплюснутой трубе мусоропровода, съехал пес, было невозможно.
Рекс повозился, коротко заскулил от боли и неудобства и обмяк, закрыв глаза.
Он умирал.
Как собака. Багровая жидкость из шпионского чемодана
Серега метался между окнами, дверьми и калиткой всю ночь. Он хотел побежать в госпиталь к маме, хотел разбудить Андрюху, хотел метнуться к воротам части и попросить отыскать капитана Сабитова, но боялся покинуть дом: вдруг Рекс прибежит, увидит, что его никто не ждет, и убежит навсегда?
Серега плюхнулся на стул, потому что ноги уже не ходили, уткнулся лбом в ладони и загадал, что если спокойно досчитает до ста, то Рекс обязательно вернется. Он честно закрыл глаза и принялся считать, пытаясь не частить и не подглядывать, и вскинулся от жуткого чувства падения в бездну — кажется, почти сразу. Но нет, падения не было, просто голова соскользнула с ладоней — и нет, выскочил Серега из сна, в который соскользнул, далеко не сразу. Он явно продрых с полчаса, если не больше: руки и спина онемели, стопы озябли, несмотря на неснятые кроссовки, а за окном было уже не сине, а серо.
Серега на подламывающихся со сна ногах прохромал от окна к окну, выскочил во двор и к калитке, оглядел пустую серую улицу, вслушался в гулкую тишину и порвал ее одиноким всхлипом и тут же — стремительным топотом, которому вторило неуверенное подтявкивание разбуженных собак. Рекса среди них не было.
Серега бежал к Рексу. В лес, где был Рекс. Где Серега его бросил.
Он потратил некоторое время на прочесывание опушки в надежде увидеть следы пса, а когда смирился с тем, что не отличит эти следы от следов лисы или собственных, побежал к оврагу — туда, откуда Рекс рванул за призраком и куда мог дисциплинированно вернуться.
Он бежал по сонно молчаливому лесу, срывая голос криком: «Рекс!» Кто-то откликался, на разные тона и довольно неласково, но явно не на собачьем, так что Серега бежал дальше, не отвлекаясь.
На краю оврага он сразу ринулся к кустам, перед которыми пес сорвался с поводка, но остановился, внимая. Птичье бормотание, всполошенное последним криком Сереги, постепенно улеглось, как муть на дно встряхнутого графина.
— Рекс! — снова гаркнул он. — Ко мне, Рекс!
И метнулся к обрыву.
Он упал на край, вглядываясь и вслушиваясь — и не понимая, что видит и что слышит.
— Рекс, — позвал Серега уже тихонько. — Это ты?
И снизу ему ответило слабое копошение.
— Рекс! — крикнул Серега. — Это ты! Ты свалился, что ли, дурак лохматый?
Он зажужжал фонариком, направленным вниз, но луч делал все не понятным, а плоским и ослепительно белым внутри хитро вырезанного ослепительно черного. Впрочем, Серега разобрал, что дно оврага прямо под ним скрыто густым кустарником, и торчащая у самой травы веточка с узкими лепестками слабо качается, как от ветра. Там, где никакого ветра нет.
Серега неразборчиво взвизгнул и стремительно сполз по склону оврага, вывернув по пути несколько здоровенных глиняных комьев и едва не кувыркнувшись сам.
Он сразу кинулся на кустарник и, пару раз сменив лезвие ножика, проворно прорезал и пропилил лазейку к пятачку за толстым пуком ожесточенно царапающихся веток. На пятачке в неудобной позе лежал Рекс — молча и уже совсем неподвижно, как будто истратил последние силы на ответ хозяину. Глаза у него были не просто закрыты, а вообще не видны под слипшейся шерстью и наплывами запекшейся крови. В скачущем свете фонарика Рекс был похож на чудовище из чехословацкой телесказки, а на себя не был похож совершенно.
Серега заплакал и попытался прощемиться поближе, но прутья не пускали.
Они были такими толстыми, что не поддавались ни одному лезвию швейцарского ножика — да и пропиленная вроде ветка была так сильно приобнята соседними по всей длине, что места покидать не собиралась.
Поднять Рекса на вытянутых руках не хватало сил — к тому же Серега боялся повредить сильно покусанному и как будто надорванному в нескольких местах псу еще сильнее.
В отчаянии Серега легонько потянул за краешек крупного жухлого листка, торчавшего из-под лапы Рекса, — и лист не порвался, а пес подъехал чуть ближе. Он был страшно тяжелым, но лист под ним, кажется, был не листом, а большой тряпкой, на которой Рекса можно было тащить, как на волокуше.
Серега влез в гущу ветвей, не обращая внимания на сучки, больно упершиеся в шею, спину и голову. Примерился и в несколько движений выволок Рекса сперва из-за фашины, потом — наружу, сам на последнем рывке ощутимо приложившись пятой точкой к земле. Серега этого даже не заметил. Он поспешно вскочил и принялся тормошить пса и прислушиваться к его дыханию.
Рекс на тормошение не реагировал, дышал мелко и часто, а от прикосновений к больным местам по шкуре его пробегала короткая дрожь. Нос у него был сухим и горячим.
Серега думал вытащить его из оврага на себе, но сразу отказался от этой идеи: попытка приподнять причиняла Рексу настолько явную и острую боль, что он даже попробовал заскулить, не открывая глаз. Вместо звука из пасти вырвалось шипение. От этого было еще страшнее.
— Сейчас, Рексик, миленький, — проговорил Серега, озираясь.
Тряпка под Рексом оказалась тонкой старой курткой, давно потерявшей форму и цвет, но вроде довольно прочной. С ее помощью Серега как мог бережно оттащил Рекса к корпусу самолета и, застонав, сгрузил в кабину — мягко и бережно, но по шкуре опять пробежала крупная дрожь. Прошептав «Рекс, я тебя вылечу, потерпи», Серега почти без остановок вскарабкался по склону оврага.
Мама, конечно, в лес с ним не побежит, но подскажет, что делать. Хотя бы даст нужные лекарства. В этом Серега был уверен. Ну, почти. Она, конечно, постоянно цыкала на Рекса, гнала его во двор и заставляла Серегу мылить руки даже после беглого соприкосновения с псом, но, наверное, привыкла к нему — и вообще добрая. В основном.
Только мамы дома не было.
Серега, ворвавшийся с криком: «Мам, Рекса спасать надо!», заглянул во все углы, позвал маму, выскочив во двор, и на всякий случай даже заглянул в одежный шкаф. Халат и домашнее платье висели на плечиках, синего рабочего не было. Значит, до сих пор не пришла из госпиталя.
Логичным было бы рвануть к ней в госпиталь — но Серега давно убедился, что формальная логика ломается, когда речь идет о маме и ее службе. Мама сперва попросит подождать, пока она разделается со срочными больными, потом велит не заниматься глупостями и отправит домой, и ладно если не под личным конвоем, а лекарств все равно не даст, потому что они ведь государственные и не для собак предназначены.
— Сам найду! — выкрикнул раскочегаривший себя Серега сквозь слезы и полез в аптечку, которая у Валентины, как и всякого уважающего себя медработника, была солидной и всеобъемлющей.
Бинт он сунул в карман сразу, а в остальных лекарствах быстро запутался и завис, растерянно водя пальцем над йодом, зеленкой и порошком стрептоцида.
— Всё возьму, — сказал Серега, решительно засыпая разобранные медикаменты обратно в аптечку, и тут же напомнил себе: — А дальше что?
Он вскочил, озираясь будто в поисках подсказки. В окне мелькнула Райка, идущая через свой двор от грядок.