— Простите, можно? — сказал Серега тоненьким от испуга голосом, откашлялся, но продолжил немногим ниже: — Мы от школы, металлолом собираем.
Звук не изменился, но темнота вокруг световой трапеции сгустилась и, кажется, похолодела. Она ждала.
Серега, с трудом удержавшись от того, чтобы обернуться на Райку или хотя бы на небо, солнце, свободу и жизнь, затаил дыхание и шагнул в эту темноту, как в прорубь.
Ничего не произошло. Только мурашки толпой рванули во все стороны по спине, загривку и рукам. Серега потер локти и спросил:
— Тук-тук, есть кто дома?
Кругом была тишина. Серега осмелился вдохнуть и тут же скуксился, будто сунулся в общественный туалет на железнодорожном вокзале. В Доме-с-привидениями пахло не туалетом, но тоже ничего себе: кислятиной, гнилью и затхлой сыростью, как, например, в давно не чищенном погребе, где забродивший компот пролился на позапрошлогоднюю картошку.
Серега торопливо натянул на нос ворот рубашки, вытер слезы, выбитые смрадом, и выдернул из кармана динамо-фонарик. Мышцы предплечья взвыли, но быстро разгулялись.
Жужжание сперва показалось жутко неуместным и достойным сурового наказания со стороны пауков, крыс и прочих вспугнутых обитателей тьмы — но тут же, раскатившись по всем углам, подмяло под себя зудение и превратило жуткие пространства в обычные захламленные комнаты, бояться которых странно. Во всяком случае, Сереге, который в таком бардаке и жил бы, если бы не суровая мама.
По мере погружения в нутро дома пульсирующий свет выхватывал из тьмы детали все более малоприятные, зато все менее пугающие. На вбитых в стену кривых гвоздях висели груды одежды на все сезоны, стол из ДСП со вздутыми крошащимися углами был заставлен грязной посудой, рядом с ним скучала одинокая табуретка. У дальней стены выстроился ряд стеклянных бутылей с неприятно неровным темным содержимым. Их горловины венчали раздутые в приветствии резиновые перчатки.
Серега ответил им таким же приветствием и тем же движением погрозил мухам. Они бродили по столу и барражировали над ним, жужжа громче фонарика.
Осмелев, Серега взялся за поиски, хотя что искать, не представлял совершенно. Луч беспорядочно метался по комнате, по курганам мусора в углах, паутине над окном и свисающим с потолка липким лентам, густо украшенным мухами, пока не замер, пульсируя, на непонятном узком длинном предмете под окном. Серега подошел и поднял его за край. Край легко поднялся. И почти сразу на всю комнату разнесся звонкий металлический удар. И еще. И еще.
Серега обмер.
— Так точно, товарищ подполковник, — сказал Земских в трубку. — Насколько могу судить, вообще ничего не изменилось, только совсем как на дне болота. Ну, вас нет — вот и, сами понимаете.
Он не слишком лукавил и не пытался угодить собеседнику, совершенно вообще-то незнакомому заместителю командира полка, базировавшегося в Михайловске до 1984 года. Земских сослали сюда чуть позднее, в помощь совсем заплюхавшемуся Нитенко, тогдашний зам которого совсем забил на службу, полностью посвятив себя предпенсионным сборам и удовольствиям.
Ссылка должна была продлиться пару месяцев, максимум полгода, пока не найдется отставник пободрее, — но не бывает, как известно, ничего более постоянного, чем выпадение из орбиты. За орбиту Земских особо не цеплялся, к намекам на скорое назначение в штаб округа, а то и в аппарат министерства относился спокойно, потому без особых терзаний решился на давно назревший развод, после которого, конечно, о столичной карьере оставалось забыть: в перспективные офицеры кандидатов без безупречного семейного тыла не берут.
Он пару раз попробовал выскочить в другом направлении, а потом решил не обгонять паровоз: к осени временную комендатуру всяко расформируют, Нитенко отправится на долгожданный отдых, а Земских — куда пошлют. Да будет так.
Подполковника Лепехина, на которого он вышел по довольно замысловатой цепочке, Земских никогда не видел и почти наверняка не увидит — но сделать ему приятное без особого напряжения совести было нетрудно. Любой населенный пункт, соседствующий с воинской частью, вянет с ее уходом и расцветает с появлением, это же тупая логика, если не сказать базис исторического материализма. Общественно-экономическая формация и трансформация как есть.
Подмасленный собеседник хорош тем, что принимается вспоминать и рассказывать без лишних понуканий. Надо его лишь слегка направлять.
Направлять расчувствовавшегося Лепехина пришлось не слегка, а с напором и неоднократно, чтобы он оторвался наконец от меланхолического восторга по поводу михайловских грибов, невероятного местного творога, а также одной там рыженькой дамочки, имя которой подполковник позабыл, а рассказ о ее отличительных признаках, в основном, понятно, вторичных половых, не подкидывал Земских, к счастью, никаких зацепок. Но к третьему разу подполковник все-таки дозрел:
— А, бичеган тот, как уж, Важный? А, Гордый, точно. Ну да, постоянно отирался, лебезил, помочь рвался. Местами и в самом деле помогал, скрывать не стану. Так что шугать перестали и уважили, раз так в небо рвался. Ну да, в прямом — прокатили, даже не раз вроде. Два вроде. Три вряд ли: он же не сразу напроситься сумел, а потом нас вот сюда уже. А, я не сказал? Он же раз в год, весной… Нет, летом, ну вот примерно в эти числа принимался… А, понял. Так и просится?
— Ну да, — признался Земских с досадой. — И, главное, на авторитеты ссылается еще: всегда, говорит, катали, спросите, если не верите. А я не верил, конечно.
— Не врет, увы, — со смешком подтвердил Лепехин. — Всё, точно: ему именно в конкретный день надо было взлететь, как раз первая декада июня получается. Вот он на вас и нападает. Мы это проходили. Тут, как дамы говорят, проще дать, чем нытье слушать.
Он бархатно засмеялся, явно собираясь на новый вираж расспросов про рыженькую. Земских торопливо спросил:
— Может, свалить так хотел?
— Куда, к китайцам? Чтобы его китайцы же в момент пересечения сбили?
Или ты думаешь, он этот, законспирированный шпион Мао?
— Не очень тянет, — согласился Земских.
— Да и как свалить? Угнать если — так он не Талгат Нигматулин.
Переодевался и даже мылся к полету, конечно, вообще неузнаваемым становился раз в году — но чистой шеей самолет не захватишь, а оружие у него — ну откуда? А даже если и было бы — там же два десятка лбов в полном снаряжении. Они его и с оружием, и без оружия на детали в пять секунд разобрали бы.
— А, так его в «двадцать шестой» брали. Я полагал, в «спарку» или «аннушку».
— Да хоть и в «аннушку» — ну как там… А, еще вспомнил. Он ведь всегда спрашивал, куда летим, — и просился именно что в противоположную от границы сторону.
— А там никаких… — начал Земских и осекся.
Разговор шел по армейской линии, вполне защищенной — тем выше была опасность вызвать интерес случайного особиста, который от нечего делать решит послушать, о чем десять минут трындят две летных части с разных концов страны.
— Ни-ка-ких, — твердо сказал Лепехин, явно подумавший о том же. — Там лес и лес, ну и база сбора, понятно, с грунтовкой до части. Смотреть не на что, шпионить не за чем. В общем, бзик просто у человека. Может, в день рожденья мама его на карусели катала и обещала, что станет летчиком, — и теперь ему нельзя не оформить такой себе подарочек. Он же ради этого впахивал весь год: подгонял нам что нужно, несколько катушек, натурально, из-под земли достал и перемотал сам, на ответхранение брал что угодно и чинил ведь.
— Есть такое, да.
— Ну и мы ж не свиньи неблагодарные. Тем более нам нетрудно, все равно лететь. А! Там же вообще вопрос жизни и смерти был.
— Так-так.
— Этот Важный… Гордый, да, в самом начале, когда допроситься не смог, самодельный дельтаплан сделал.
— О господи, — сказал Земских.
— И не говори-кось. До нас только легенды дошли, но вроде достоверные.
Собрал он, в общем, дельтаплан чуть ли не из лыжных палок и брезента какого-то, даже моторчик от мопеда присобачил. Сперва вроде ногу сломал, потом отладил, поднялся — так его чуть не сбили к чертовой матери. «Карандаш»
поднимали. Скандал мог быть, сам понимаешь, на весь округ. Ну и тогдашний комполка вроде сказал: да ну на хрен, не связывать же блаженного. Покатай его, большая черепаха.
— Понятно, — согласился Земских. — То есть понятно, что явная клиника у человека, но если другим не вредит, а помогает, то пуркуа-па. Спасибо, товарищ подполковник.
— Звони, если что, — благодушно сказал Лепехин и снова оживился: — А если рыженькую ту встретишь, привет от Тихохода передай. Она поймет. Ну и телефончик мой подсунь, а? Мы сейчас далеко-далеко, но сам понимаешь, земля круглая, звезда красная, посадка мягкая. Всякое бывает, а, капитан?
— Так точно, — покорно согласился Земских, еще раз поблагодарил и с облегчением повесил трубку.
И некоторое время задумчиво разглядывал древнюю карту, полученную от Гордого, рисуя пальцем курс самолета и пытаясь понять, в чем может быть интерес пассажира.
Серега в это же время стоял в темной-претемной комнате, безо всякой задумчивости разглядывая грязный дощатый пол и раскатившиеся по нему длинные стальные трубки. Страх сменился гневом, в основном на себя, труса жалкого. Серега, помяв, решительно отшвырнул край широкой, как пододеяльник, но очень плотной ткани, отмотавшейся от длинного свертка под окном, и двинул с досмотром дальше, чуть покачнувшись. Ноги были ватными, во рту пересохло, а сердце бухало везде, от кроссовок до макушки, заглушая и гудение мух, и жужжание фонарика, и, наверное, проход танковой колонны, случись он в этот миг.
Дальше была еще более темная и такая же нечистая спальня с узкой незаправленной койкой и древней табуреткой рядом. Серега брезгливо, двумя пальчиками, поднял шерстяное одеяло казенного типа, неровную подушку с малоразборчивым штампом на углу, потом прорванный комковатый матрас. Ни под ним, ни под подушкой или сетчатым основанием койки ничего интересного не было — только барханы пыли вокруг островков мелкого сора.