Ничего интересного не было и вокруг, даже шкафа или тумбочки. Их роль, очевидно, исполняла вторая табуретка. Она же служила прикроватным столиком: облупленная поверхность сиденья была липкой, а оставленные стаканами следы собирались в хоровод олимпийских эмблем.
Серега посветил на стены и на потолок. С него свисала запыленная лампочка на кривом проводе. Луч от углов Серега поспешно отвел: там то ли шевелилась пыль, то ли клубилась тьма, пойманная мутными клочьями паутины — в любом случае уговорить себя, что практического интереса этот феномен не представляет, оказалось несложно. Серега переложил фонарик в левую руку, потряс закаменевшей правой и напоследок прошелся вдоль плинтусов. Они были неровными, а в одном месте совсем кривыми, даже не сходились на стыке.
Серега, подумав, присел рядом и потянул торчащую планку. Она легко отошла, открывая черное пространство, искрящееся пылью в свете фонарика.
Серега чихнул и повторил, так мощно, что перестал жать рычаг. Пыль из-под плинтуса сунулась, кажется, сразу в нос, в глаза и горло. Некоторое время Серега был занят сдавленным рявканьем в кулак, перемежаемым стонущими вдохами. В один из таких перерывов он услышал странный шум, задавил последний чих так, что голова едва не лопнула, послушал еще и рванул к выходу.
Серега вылетел на крыльцо, едва не врезавшись в косяк, и всмотрелся слезящимися глазами в невозможно яркий день. Райка, пританцовывавшая у калитки, облегченно запрыгала на месте, бросив безуспешные попытки свистнуть: вместо переливчатого сигнала из губ выползало шипение. Ну и ладно, зато до адресата доползло.
— Идет? — спросил Серега, подбежав к калитке.
— В магазин зашел, сейчас выйдет, — сказала Райка, устремляясь к могучему кусту пузыреплодника, раскинувшемуся под тополем по другую сторону улицы.
Серега бросился за ней.
К тому времени, как в дальнем конце улицы возникла сгорбленная фигура Гордого с авоськой, набитой буханками хлеба и дешевыми консервами, Серега успел в темпе рассказать, что ничего подозрительного и интересного в Доме-с-привидениями нет: грязь, вонь и брага с «приветом Горбачеву».
— В книгах искал? — уточнила Райка. — Обычно там и тайники, и таблицы шифров.
— Ха. Книг там вообще нет, ни одной.
— Какой же он шпион тогда, — разочарованно сказала Райка. — Алкаш обыкновенный.
— А может, ему книги и не нужны. Может, он и так все знает.
Райка всем видом продемонстрировала, что сомневается в резонности такого умозаключения.
Серега сдаваться не собирался:
— Ну или вот эти приборы у него как раз для того, чтобы все узнавать.
Смотрит в ту штуку, и она ему показывает все что надо.
— Так этой штуки у него нет давно, — напомнила Райка. — Значит, должен был нормальными штуками ее заменить — книгами, газетами.
— А может, он инопланетянин все-таки, а это оружие навроде бластера! — стремительно переобулся Серега. — Или, наоборот, отбиватель лазерных лучей и пуль.
— Что-то хлипкий больно для отбивателя пуль, треснул и привет. Все, тихо.
Они замерли, наблюдая сквозь листву, как утомленный Гордый, волоча ноги, входит в свой двор за покосившимся забором и исчезает в темном доме.
— Инопланетянин, — горько констатировала Райка. — Японский шпион.
Штабс-капитан Рыбников.
— В смысле? — не понял Серега.
Райка отмахнулась. Ей было неловко: полдня убила на ерунду, в которую даже детсадовка не поверила бы.
— Но фамилия-то какая дурацкая, Гордый, — подумав, зашел с другой стороны Серега. — Не бывает же таких.
Райка устало объяснила:
— Не бывает. Это не фамилия. Он Попов. Геннадий Иванович, что ли.
— Да ладно!
— Вот тебе и ладно. А Гордый — это кличка, явно издевательская, но откуда взялась, баба и не помнит. Сразу прилипла, как Попов приехал.
— А откуда и зачем приехал?
— Тоже не помнит.
— Что ж она так, — огорчился Серега.
Райка немедленно взвилась:
— Ой, а ты помнишь, да, если умный такой?
Серега уже выучил, что поссориться при первой возможности легко и просто — не только с Райкой, но с нею в особенности, — а вот помириться наоборот. Поэтому он пораздувал, конечно, ноздри, однако развивать тему не стал, а старательно предложил:
— Ладно, давай как эти, следователи. Прикинем, что вообще известно про Гордого.
— Нам?
— Ва-ап-ще, — сдержанно повторил Серега.
Райка оценила такую кротость и решила более не заедаться.
— Ну что-что. Алкаш.
— Так.
— Тихий.
— Так.
— Самогонщик.
— Брагогонщик, но ладно, так.
— Одинокий. Не общается ни с кем, только здоровается.
— Всегда?
— Еще бы. Кому такой нужен?
— Ха, — сказал Серега.
Райка, подумав, печально кивнула и согласилась:
— Ха. Но вот этому не повезло. Зато какой-то женщине повезло, что ему не повезло. С нею.
Серега обдумал вопрос с этой кочки и сказал:
— Тут другое интересно. Получается, он, это, антисоциальный элемент. В городе такого на стенде бы вешали, «Позор района», все такое. А здесь всем не то что по фиг, наоборот, общаются с ним, здороваются, бражку покупают.
Почему?
— Потому что бражку хотят. Дешевле водки, и талоны не нужны.
— И вкуснее, — ехидно добавил Серега и передернулся, вспомнив духан, стоящий в Доме-с-привидениями.
— Тебе виднее, — отрезала Райка. — Но у Сивука претензий к нему нет.
— Почему? Думаешь, взятки берет?
— Ну почему сразу взятки. Просто докапываться не хочет. Сивук же не очень вредный. А Гордый с военными дружит. Зачем участковому ссориться с военными?
— Прямо дружит?
— Ну, трется возле них постоянно. И солдаты к нему за выпивоном бегают.
— Точно шпион, раз возле летчиков трется, — твердо сказал Серега.
— Так нет уже летчиков давно, — напомнила Райка. — Улетели. А он остался.
— Значит, этот самый, диверсант. Андрюха же рассказывал, есть такие, как бы туристы американские или совсем как наши: жвачку с лезвиями пацанам раздают. Пожевал — горло себе перерезал. Или кассеты фирменные, а там такие специальные песни: послушал, все, стал неофашистом. Или роботом-убийцей.
— Много он тебе жвачки и кассет раздал?
Сбиваться с курса Серега не собирался:
— А некоторые колорадских жуков на картошку разбрасывают.
— Дак нету у нас колорадских жуков, — напомнила Райка.
— Это пока.
Вид у него стал многозначительным до глупости. Райка с трудом удержалась от указания на это, вспомнила, ради чего они засели под кустом, и поинтересовалась:
— А зачем диверсанту лекарство от бешенства? Оно же Рекса спасло, ты сам говоришь.
— Вот это нам и предстоит выяснить, — еще многозначительнее протянул Серега.
— Хватит переживать, — отрезала Тамара. — Ты, Валь, все правильно сделала, это раз: пса изолировала, детей предупредила, кровь на анализы сдала, теперь жди спокойно.
— Да я не о том, — начала Валентина.
Тамара перебила:
— Спокойно, я сказала — это два. Пес у тебя привитый, говоришь, так? Ну и все. Опасность минимальная. Тем более если, как Сережка говорит, оклемался сразу. И он может, наверное, более-менее успокоиться. У бешенства, сама знаешь, клиника са-авсем другая. С водобоязни начиная.
Валентина, поменявшая тем временем резиновые перчатки, ставшие обязательными на дежурстве, терпеливо дождалась, пока старшая коллега сочтет долг успокоения исполненным, и объяснила:
— Том, я не про это. И не про сына своего несчастного — но ты бы видела, как его трясло… Я про собаку, про ее болезнь как раз. Сережка сказал, она даже без сознания вот так вытягивалась и как будто смеяться пыталась. Ничего не напоминает?
Тамара поднесла руку ко рту и медленно посмотрела в сторону правого крыла, вход в которое был завешен прорезиненными шторами и в котором уже полтора десятка пациентов даже без сознания вытягивались — именно вот так — и как будто пытались смеяться.
— А я о чем, — негромко подтвердила Валентина.
— Слушай, ну остальная-то симптоматика и клиническая картина… — неуверенно начала Тамара и замолчала.
— Все-таки надо Коновалову сказать.
Тамара хмыкнула, кивнула и хотела, кажется, пошутить на этот счет, но вспомнила о другом:
— Кстати. Там этот звонил.
Валентина смотрела на нее, не спрашивая и не уточняя. В самом деле, зачем — и так все понятно. Так что Тамара просто добавила:
— Несколько раз. Настойчивый такой.
Валентина коротко кивнула. Развивать тему она явно не собиралась.
Поэтому Тамара решила спросить сама:
— А что у вас?..
— А что у нас тут за перерыв? — раздраженно поинтересовался Коновалов, сумевший как-то незаметно, несмотря на габариты, вырасти у поста дежурной сестры. — Работы совсем нет? Больным ни уход, ни помощь не требуются?
Или, может…
Он замолчал, крякнул и с неудовольствием проводил взглядом стремительно удаляющиеся спины: Валентина и Тамара, проворно вскочив, обогнули начальника, как столб, на бегу натянули маски и скрылись за брезентом. Оттуда немедленно, будто с трудом дождавшись явления сестер, долетел невнятный шум.
Пал Семеныч Рачков, небритый и за пару дней совсем исхудавший, дергался в пароксизмах кашля, совмещенных с судорогами, так сильно, что постепенно разворачивался поперек узкой койки. Валентина, натягивая маску на ходу, вбежала в палату в момент, когда Рачков ударил ногами по пустой соседней койке, пружины которой зазвенели, и занырнул головой под раму кровати, стоящей по другую сторону. Валентина сообразила, что следующий приступ кашля заставит его не просто мотнуть головой, а в лучшем случае разбить лицо, если не сломать нос и не выбить зубы о стальную раму, и кинулась уводить пациента из-под его же собственного удара.
Рачков ничуть не сопротивлялся, но тело его жило собственным разумением: ноги бились о дальнюю койку, застревая между сеткой и кроватью, спина выгибалась коромыслом, руки болтались, как выломанные сухие ветки, а голова гуляла от ключиц чуть ли не к лопаткам.