— Константин Аркадьевич, на секундочку.
— Валентина, давайте потом, — сухо предложил Коновалов, увеличивая шаг.
Валентина не отставала.
— Вы ведь от Прокопова сейчас? Ну, мальчика этого. Я хотела бы обратить ваше внимание…
— Повода для беспокойства нет, состояние стабилизировано, парень уже идет на поправку, так родственникам и можете доложить.
— Дело не в этом, — твердо сказала Валентина, явно не намеренная отставать ни в каком смысле. — Взгляните, пожалуйста, хоть одним глазком.
И сунула начальнику госпиталя один за другим три листка.
Коновалов принялся читать, сперва неохотно, потом с цепким вниманием.
Валентина поясняла:
— Видите, Прокопова привезли в состоянии средней тяжести, а общий анализ показал картину острого воспаления и, возможно, поражения центральной нервной системы и жизненно важных органов — в общем, как у других госпитализированных в последние сутки. Почему и к нам.
Коновалов медленно кивнул, сравнивая записи на первом и втором листке.
— А тут, видите, повторный анализ, — подтвердила Валентина. — И он показывает просто резкую стабилизацию: СОЭ, белки и цитокины почти в норме, прокальцитонин в следовых количествах, при этом острый дефицит железа. То есть клиническая картина перенесенного и излеченного острого воспаления биологического происхождения.
— И прошло между анализами?..
— Полчаса.
— Между первой и второй, — сообщил Коновалов и перешел к изучению третьей бумажки. — А это чье?
— Это анализы моего пса. Его лисы покусали, он умирал и вдруг быстро в себя пришел. Бешенства нет, анализ подтвердил, но, смотрите, картина практически аналогичная той, что у Прокопова, — с поправкой на… другой биологический вид, конечно.
— Хотя, казалось бы… — пробормотал Коновалов.
Он резко развернулся, быстро дошел до палаты Андрюхи и распахнул ее с вопросом:
— А скажи-ка, Андрей, ты где лису нашел?
Андрюха явно растерялся и как будто даже не понял, о чем речь, — но, поморгав, как будто вспомнил и сказал:
— А. Ну дак возле карьера.
Пятнадцать минут спустя Коновалов закрылся в кабинете, набрал, сверяясь с записной книжкой, номер начальника госпиталя соседней части и, дождавшись, пока того найдут и приведут, сказал:
— Здоров, Эрнст Георгич. Ну а кто еще. Да по-разному, но не так регулярно, как хотелось бы. Ну да. Не для этого, да. Ну, к делу так к делу — только давай сперва ты мне расскажешь, а потом я тебе. А вот про что: Эрнст, что у вас там со вспышками странных болезней, а заодно со случаями бешенства? Особенно лисы интересуют.
Еще через полтора часа утомленная Валентина, сидя перед нетронутой тарелкой с ужином, рассказывала обеспокоенному Сереге о том, что Андрюха госпитализирован, но с ним ничего страшного:
— Завтра, думаю, выпустят, самый край послезавтра. А и дольше полежит — ничего страшного, и сам целее будет, и других ребят ни в какую авантюру не втравит.
— Да какую авантюру, — уныло протянул Серега.
— Уж вы придумаете. Карьер, тарзанка, прыжки без парашюта. Давай уж это лето без болезней, переломов и вывихов переживем, а? Хотя бы попробуем.
— Попробуем, — так же уныло согласился Серега.
В тон ему за стенкой вполголоса провыл Рекс: голос и запах хозяев доносились до курятника через открытое окно.
— Молчи, симулянт, — устало сказала Валентина. — Да, можешь не беспокоиться на его счет, нормально вроде все. Анализы, во всяком случае, хорошие.
Серега немедленно взвился:
— Здоров, да, точно?
— Неточно пока, в том и дело. Еще денек его для полной уверенности лучше бы подержать на карантине. Но да, здоров, судя и по анализам, и по голосу. Вон как разоряется.
Рекс старательно продемонстрировал широту вокального и эмоционального диапазона.
— Господи ты боже мой, — сказала Валентина, тяжело поднимаясь. — Пусть потомится еще. Не выпускай, понял? Завтра вечером с работы приду — посмотрим на его состояние, чтобы уж наверняка. Вот и Андрейка твой…
Она махнула рукой и убрела в спальню, не договорив.
Следующим вечером Валентина не выпустила Рекса, вернувшись с работы, не посмотрела на его состояние, да и с работы не вернулась. Потому что не ушла туда.
Утром Серега проснулся задолго до материнского будильника, в самом начале седьмого, от горестного воя Рекса. Пес стоял, уткнувшись мордой в сетку, заменявшую курятнику переднюю стенку, и тоскливо выл, закатив глаза.
Заткнуть его у высунувшегося в окно по пояс Сереги не получилось ни шиканьем, ни уговорами, ни строгим окриком.
Увидев, что за забором возникла готовая к скандалу Антоновна, Серега поспешно вполз обратно в комнату и горестно задумался. Выбор был прост: будить мать, которая разозлится, но угомонит Рекса одним движением брови, или ждать, пока мать разбудят вопли Антоновны, отчего она разозлится куда сильнее. Серега шепотом обругал Рекса и побежал к материнской комнате, лишь теперь удивляясь тому, что мама сама до сих пор не восстала с постели для наведения порядка.
— Мам, — нерешительно сказал Серега, стукнувшись в дверь. — Мам, прости, пожалуйста…
Он замолчал и прислушался. Сердце тяжелым мокрым комом рухнуло в пятки.
Нет, подумал он решительно и очень убедительно, нет, не может быть, мне просто показалось, я даже входить не буду, это фигня какая-то, так не бывает.
Серега вошел и заорал:
— Мама!
Ему не показалось.
Валентина корчилась на постели, неудобно вытягивая подбородок к плечу, и хихикала, не открывая глаз. Знакомым уже жутким образом.
«Хэ. Хэ. Хэ».
На взлет. Применение средств химической защиты
В скорую Серегу не пустили.
Он пытался прорваться сперва молча, даже немо, потом бормоча что-то сквозь слезы, которых все еще стеснялся, потому отворачивал лицо, добавляя, наверное, невнятности бормотанию — а его мягко отстраняли, жестко отпихивали, разок даже ухватили за плечи, и кто-то наглухо замотанный в белое и зеленоватое присел перед ним и что-то говорил очень убедительно и по-доброму, делая паузы, чтобы Серега понял и кивнул. Серега кивал, но не понимал совершенно ничего, кроме того, что маму увозят, его не берут, а лекарства кончились.
Ничего, кроме этого понимания, сырого и отчаянного, в голову не лезло, хотя какие-то слова, сказанные, наверное, человеком в белом — Серега даже не понял, дядькой или тетькой, — и, наверное, не раз, прицепились снаружи и упорно пытались просочиться оттуда, где шум и мелькание, туда, где сознание.
Серега напрягся и осознал. «Все нормально». Вот что этот дядькотетька говорил: «Все нормально». Маму увозят, Серегу не берут, а лекарства кончились — и это называется «Все нормально».
Он попробовал повторить вслух, подряд и не отворачиваясь, но скорая рыкнула, выбросила гадостный выхлоп и уехала. Серега смотрел ей вслед, так и тиская смятый штатив, в котором не осталось ни одной пробирки. Потом вытер лицо плечом — в рубашке, оказывается, хотя Серега совершенно не помнил, когда успел одеться, а тем более сбегать к тайнику с кофром, — обернулся и нашел глазами Райку.
Райка стояла посреди группы соседей, что наблюдала за эвакуацией Валентины, и смотрела на Серегу, кажется, с таким же отчаянием, а еще с таким сочувствием, что у него снова защипало в носу. Только подойти Райка не могла:
Антоновна цепко, не так, как дядькотетька Серегу, держала внучку за плечи, а когда та качнулась с намерением вырваться, закогтила совсем как кречет, с удивительным проворством отконвоировала ее к калитке и затолкнула во двор.
— Носу из дому чтобы не казала, ясно? — зычно велела Антоновна. — Взбесишься, как все вокруг, больно занадобно мне такое на старости!
Остальные соседи как будто приняли это наблюдение на свой счет: группа, обмениваясь нервными репликами, принялась распадаться. Старики дернулись было привычно попрощаться друг с другом за руку, но жены и иные спутницы цыкнули так дружно и грозно, что дедки поспешно спрятали ладони за спины либо в карманы и поспешно рассосались по домам, не соприкоснувшись.
Серега осмотрел собственные руки, только сейчас заметив штатив, отшвырнул его в траву и побежал вслед скорой. Но не за ней. Не к госпиталю.
Ворот части Серега достиг, устав почти как никогда — от слишком интенсивного темпа, переживаний и того, что не успел позавтракать.
Ефрейтор Доскин, привалившийся лопатками и затылком к косяку двери КПП, равнодушно глянул на пацана, который, пошатываясь, остановился рядом, со свистом отдыхиваясь. По-верблюжьи глянул, мимо носа, и хотел сказать что-нибудь ироничное, да для этого требовалось не только оторваться от косяка, но и подумать, поэтому Доскин снова смежил веки. Чтобы тут же с досадой размежить их через секунду.
— Товарищ!.. Ефрейтор!.. Позовите… капитана Сабитова… пожалуйста!..
Доскин еще раз рассмотрел пацана сквозь ресницы. Пацан был незнакомым — ну или смутно знакомым, как все местные пацаны. В любом случае ни сынком, ни там подопечным каким-нибудь капитана, только прибывшего в часть, он быть не мог.
Доскин вялым движением показал, что пацан может быть свободен, и заново прикрыл глаза.
— Товарищ ефрейтор, капитана Сабитова позовите! — требовательно и уже почти не прерываясь на судорожные вздохи повторил наглый щень.
Доскин нахмурился, но двигаться не стал, надеясь, что паразит поймет и свалит. Надежда умерла первой.
— Товарищ ефрейтор, капитана Сабитова!.. — взорвалось прямо в ухе, так, что Доскин, сильно вздрогнув, чуть не свалился спиной на дверь, а с нее — в тамбур КПП.
Паразит подкрался вплотную и вопил в самое ухо.
Доскин с трудом удержался — и на ногах, и от того, чтобы с ноги навесить паразиту, который, впрочем, уже отскочил на несколько шагов. Наглый, а ученый.
— Чего орешь на объекте? — свирепо, но не поднимая голоса, осведомился Доскин. — В милицию захотел?
— Мне капитан Сабитов срочно нужен!
— Мало ли кто тебе нужен. Ты ему кто?
— Знакомый, — поколебавшись, сказал пацан.