Советский Союз подвергся биоатаке. А кто виноват? Местное руководство виновато. Части и района. Подлежат персональной ответственности по всей строгости закона.
— Ты этого хочешь? — осведомился Нитенко.
— Я хочу спасти людей, — сказал Сабитов.
— Ты не господь бог и не начальник. Начальству я по форме доложу, пусть… Да что я тебе объясняю, ты же офицер, елки-палки, летчик.
— Так точно. Я офицер, елки-палки, летчик, — согласился Сабитов, надев фуражку, козырнул и вышел, не притворив дверь.
Нитенко протяжно вздохнул, длинно попрощался с Пахомовым, позвал скучавшего в коридоре дежурного и приказал соединить со штабом округа.
Сабитов навис над телефоном в выделенном ему кабинетике. Нужного собеседника он настиг ценой куда бо́льших усилий и переключений, но тот хотя бы мог говорить как человек, а не резиновый утенок. Пусть не то, чего хотел от него Сабитов, — но, если бы наши желания были самореализуемыми, не было бы ни прогресса, ни, наверное, мира. Зато собеседник слушал — пусть и с растущим раздражением, даже негодованием.
— Я понимаю, что всех спецов и оборудование сюда вывезти невозможно, но профильных-то можно? — спросил Сабитов. — Ну как, которые по биозаражениям, по оружию… А его зачем? Ну да, кровь там, печень, их тоже. И по нервной, кстати, надо. И фармацию, конечно. Значит, и диагностов с лаборантами… Ты издеваешься? Да. Да, весь госпиталь! Никита, они помирают здесь. И помрут до завтра. Никита, пятого июня помрут, понимаешь? Ни хрена ты… Никит, я не для того все это там прошел, чтобы здесь опять… Неважно.
Никто. Ты ее не знаешь. Да, вот так. Ладно, я понял. Если гора не идет…
Короче, подготовь мне защищенную эвакуацию двадцати человек из Косачева к этим своим спецам, полосу и машины заизолируй. Я через три часа борт с ними там сажать буду. Не сбивай меня, пожалуйста.
Сабитов швырнул трубку и быстро вышел из кабинета, мимоходом подумав, что бесконечно входит и выходит, как… ну, скажем, лопнувший шарик из мультфильма, который любила… Думать дальше он себе запретил, направившись к воротам части.
Выйдя за ворота, Сабитов задержался, глядя на ефрейторские погоны вытянувшегося в струнку Доскина, перевел взгляд на лицо и спросил:
— Противогаз с собой? Клапанá вставил? Принеси.
Доскин, старательно демонстрируя обиду таким незаслуженным недоверием, вынес из дежурки противогазную сумку.
— Позвони во второй ангар, пусть самолет готовят, — скомандовал Сабитов, удостоверившись, что клапаны на месте, и закидывая ремень сумки себе на плечо. — Приготовить костюмы химзащиты, штук десять, и чтобы противогазы были исправными. Дневального попроси проверить. Тебе пусть тоже принесет, в темпе.
— Учения опять? — снисходительно поинтересовался Доскин.
— Да уже нет, похоже, — бросил Сабитов, удаляясь.
Доскин похлопал глазами, соображая, потом окликнул:
— Товарищ капитан!
Сабитов отмахнулся на ходу.
— Товарищ капитан, там коробка… — испуганно пробормотал Доскин, простонал и метнулся звонить.
Дверь Дома-с-привидениями с треском распахнулась. На сей раз Серега не топтался на пороге, не мялся нерешительно и не придумывал повода зайти. Он дал по двери с ноги и ворвался с топором наперевес.
Убедительнее получилось бы, влети Рекс первым с рыком и оскаленной пастью. Но Рексу категорически не нравился ни запах, в который они погружались, ни дом, в котором явно не водилось ничего съедобного и интересного, ни ситуация в целом. Поэтому он всячески уклонялся от чести возглавить операцию по захвату шпионского преступника, крутил хребтом и упирался лапами. Сереге пришлось волочь его за поводок, опасно потрескивавший.
Это было тяжко и тупо. Если бы шпионский преступник поджидал группу захвата со шпионским беззвучным автоматом или хотя бы ядовитым шприцем наперевес, топор, наверное, не помог бы — особенно происходи дело в полумраке, которым Сереге запомнилось шпионское логово. Но теперь сиротливая лампочка на кривом проводе горела, тускло освещая комнату и шпионского преступника, который никого не поджидал.
Шпионский преступник, пригорюнившись, сидел за столом с грязной посудой, вцепившись в расписанную красными птичками кружку, которую здесь называли бокалом. Он был пьян и уныл.
На шумное явление группы захвата Гордый отреагировал запоздало и странно. Он неспешно поднял голову, повел мутными глазами по гостям и пробормотал:
— О, экспресс-доставка. Родной, у тебя в треке ошибка, я топор не заказывал.
— Константин Аркадьич, мальчика тоже везем? — спросила Тамара, прижимая запястье к упакованному в прорезиненный капюшон лбу, чтобы удержать пот.
Удержать его было невозможно. Пот все равно, щекоча, пробирался сквозь брови и резиновую оправу защитных очков к ресницам и глазам, заставляя моргать и щуриться. Спасибо хоть габариты начальника госпиталя не позволяли спутать его с кем-то из других упакованных в химкостюмы медиков, деловито грузивших пациентов в пазик.
— Нет, — помедлив, сказал Коновалов. — Он, считай, здоровый, нужды в транспортировке нет. Здесь донаблюдаем.
— Так лучше в области и понаблюдать, может, подскажет чего. Аппаратура и спецы там все-таки…
— Нет, — резко повторил Коновалов. — Тамара, пацан живой и здоровый, а ты его предлагаешь посадить в самолет с больными, который еще не знаю…
Замолк он еще резче и показал Тамаре, чтобы возвращалась к карусели каталок. Ее потеющий в прорезиненной кожуре персонал бережно, но все равно ужасно громко крутил между палатами и тарахтящим у самого крыльца пазиком.
Тамара все-таки спросила:
— Вы думаете, возможно повторное заражение?
Коновалов странно смотрел на нее через запотевшие очки. Тамара поняла это как начальственный укор, качнулась в сторону палат, но, вдруг сообразив, начала, надеясь, что сообразила неправильно:
— Или вы думаете, что самолет могут счесть угрозой и…
— Тамара Марленовна, я сам с ними полечу и по итогам все расскажу, — мягко перебил ее Коновалов. — Возвращайтесь к работе, пожалуйста, времени нет.
Тамара медленно сделала шаг в сторону, безуспешно попыталась поправить волосы и слепо побежала к двенадцатой палате, из двери которой никак не могла выехать каталка, потому что судороги разворачивали Рачкова поперек проема.
Никуда Коновалов не полетел — Сабитов его даже в автобус не взял.
Они недолго и негромко, но люто поругались у дверей, а толку-то. Пазик — ничего крупнее не нашлось, за этот-то завхозу спасибо, и спасибо, кстати, что обычный пассажирский, а не санитарный, в котором можно перевозить лежачих больных, зато втрое меньшим количеством, — действительно был забит под завязку, и это еще без Рачкова, которого как несидячего предстояло впихнуть и везти, не снимая с носилок. И не отцепляя от них, потому что Тамаре во избежание травм дергающегося и надсадно кашляющего пациента пришлось сбегать за вязками — дополнительно к тем, которыми пациентов фиксировали на сиденьях пазика. А у самолета, как известно, есть дополнительные ограничения вместимости, связанные не только с габаритными размерами, но и с весом. Коновалов выделялся по обоим пунктам, стало быть, при прочих равных лучше было обойтись без него. Тем более при решении вопросов жизни и смерти. Не его, Коновалова, смерти.
— Капитан, со мной борт хотя бы сбить не посмеют, — прошипел он в резиновую выпуклость, прикрывающую ухо Сабитова, в качестве последнего аргумента и тут же оглянулся, не слышит ли кто.
Никто не слышал: на площадке перед госпиталем висела звуковая каша из топанья и цоканья каблуков, дребезжания тележек и шуршания сумок с питательными растворами, а из салона нескончаемо, многообразно и нестройно вываливалось «Хэ. Хэ. Хэ».
Всем было не до него.
Сабитов прогудел из-под противогаза не очень внятно, но как-то небрежно:
— Решат сбивать — собьют хоть с секретарем обкома. Решат не сбивать — тем более, товарищ майор, без вас обойдемся.
— А в самолет ты всех в однеху перекидаешь?
— Солдатиков припашу. Товарищ майор, командуйте завершение погрузки, времени нет.
Коновалов некоторое время смотрел на него, соображая, дразнит его капитан, повторяя последнюю фразу, сказанную майором Тамаре, или так вышло случайно. Сообразил он только, что это не имеет значения, потому что ничего больше не имеет значения, кроме времени, которое и есть жизнь, и эта жизнь тикает, капает и истекает, у конкретных двадцати трех человек истекает, пока начальник госпиталя соревнуется в полемических упражнениях.
— Грузите Рачкова, — скомандовал он устало. — Капитан, прими его в салоне, чтобы мои потом еще и с выскакиванием не корячились.
Через пару минут Коновалов захлопнул дверь и несколько минут с тоской наблюдал за тем, как Сабитов, смутно заметный за белыми запрокинутыми профилями больных, принайтованных к спинкам, напоследок подергал, проверяя устойчивость, носилки — их удалось втиснуть только под углом, закинув ручки на кожух двигателя, который в пазике прижимал водителя справа, так что Рачкову предстояло дергать головой вплотную к шоферскому правому локтю, — и перебрался, осторожно задирая ноги, на водительское сиденье.
Напоследок капитан, кажется, поднял руку в прощальном жесте, предварительно повозившись с противогазной сумкой, но уверенности в этом не было: пазик тронулся и покатил, набирая скорость, к воротам части — не парадным, а грузовым, ведущим к летному полю и ангарам. Путь туда лежал замысловато неблизкий.
Серега, бросив на пороге кофр и Рекса, подбежал к Гордому и, с трудом потрясая топором, заорал:
— Какой еще экспресс? Транссибирский?! Тут не кино тебе, тут жизнь!
Смерть тут, гад, понял?! Быстро лекарство давай!
— Мальчик на солях решил догнаться, — сообщил Гордый, с удовольствием поглядывая на болтающееся перед носом лезвие. — Ца-ца. А после пошёль за пивόм.
Серега совсем рассвирепел.
— Каким пивόм, блин? Млеко, яйки, башку мне не морочь! Я тебе нос в затылок заколочу, если в чо, и мне ничего не будет, понял, рожа фашистская?