— Чего это фашистская? — оскорбленно уточнил Гордый. — Ты как со старшими?..
— Ну американская! Или китайская! А кто ты еще, если отраву везде разбросал, гад, и теперь все умирают из-за тебя!
— Блин, — сказал Гордый, растерянно обернувшись к бутылям с «приветом Горбачеву», при этом едва не грохнулся, потеряв равновесие, что заставило испуганно сидевшего на пороге Рекса подняться и нервно рыкнуть. — Кто-то отверткой моей траванулся, что ли? Это ж сколько выкушать надо…
— Какой отверткой! — взревел Серега, едва не зацепив кончиком топора нос Гордого, а тот даже не отпрянул, только моргнул медленно. — Вирусами твоими все отравились, от которых смеются и помирают! И мамка моя помирает! Быстро лекарство дал!
— Бражки, что ли? — туповато спросил Гордый, и Серега замахнулся.
Мотор ревел, почти заглушая кашель Рачкова и нестройное хихиканье в салоне. Рачков кашлял мучительно и с неуловимой регулярностью, елозя по брезентовому полотнищу то мокрым затылком, то ухом — но, кажется, не сползал ни с носилок, ни вместе с ними. Сабитов убеждался в этом, бросая беглый взгляд, а разок и подергав ближайшую рукоять, косо торчавшую над противогазной сумкой. Сумку с фильтровальной коробкой, от которой к его маске шла гофрированная трубка, Сабитов положил на кожух двигателя, чтобы не лезла под руку.
На очередном ухабе фильтр выкатился из сумки и принялся подозрительно легко перекатываться в такт поворотам. Рачков кашлял по-прежнему не в такт.
Сабитов не обращал на них внимания. До ворот оставалось полтора километра.
Серега ревел, сидя на грязном полу Дома-с-привидениями. Рекс, поскуливая, суматошно шнырял сразу со всех сторон, пытаясь одновременно облизать братана, всунуть мокрый нос ему под локоть или ладонь, а также суровыми взглядами и эпизодическим порыкиванием удерживать на расстоянии вроде бы протрезвевшего и от того совсем расстроившегося Гордого. Про топор, отброшенный Серегой в угол, все мгновенно забыли.
— Слышь, пацан, — сказал Гордый неловко. — Покуролесил, и будет. Иди домой, а? Чего тебе тут… время тратить? Дома хорошо, чисто, пожрать есть, мамка с папкой…
Серега взвыл в голос и уставился на Гордого с ненавистью.
— Сам иди, понял? Знаешь куда? Нет у меня папки, а теперь и мамка!..
Он снова горько заплакал, уткнувшись в предплечья и немного — в мохнатый затылок Рекса, успевшего пролезть с деятельным сочувствием.
— Знаешь куда, — горько повторил Гордый. — Не знаю я куда. У тебя папки нет, а у меня есть. И мамка есть. Только меня нет.
Серега всхлипнул потише, помедлил, поднял зареванное лицо и спросил с недоверчивым презрением:
— Что значит нет?
— То и значит, — грустно сказал Гордый. — Моим родителям как тебе сейчас. А меня мамка только через десять лет родит.
В падении. Бесконечная тишина в безоблачном небе
— Прибыли, — сказал Викторыч, заглушив мотор и последнюю секунду полюбовавшись фотографией полуголой красотки, которая возникала при включении и выключении экрана. — Подъем, товарищ начальник.
Гордей потянулся, не открывая глаз, и проканючил:
— Ну ма-ам, ну еще пять минут.
Викторыч ухмыльнулся и полез за документами, которые следовало отметить и проштемпелевать в диспетчерской. Гордей, вздохнув, сел, с силой растер лицо и сообщил:
— Говорила мама, не ходи в инфекционисты, иди в стоматологи. Зубков у каждого человека тридцать два, болят постоянно, до смерти не доводят: будут, сынок, тебе и деньги, и почет, и выходные. Нет, дурак такой, начитался нонфикшна, полез человечество спасать. Сижу теперь — где мы, в Первомайском?..
— В Первомайском.
— В жемчужине дальневосточной нетронутости, райцентре Первомайский, в разгар субботы, для одних священной, для других оттяжной, только для нас рабочей — и будет у нас этих суббот…
— Но человечество-то спасаешь? — то ли спросил, то ли напомнил Викторыч.
— Ну как человечество. Ма-аленькую часть. Не ковид же, не Эбола и даже не эпидемия — так, штамм резвится, пока не задавили. Задавим, чо. Если свежие результаты местной лечебницы корректны, можем сегодня и закрыть вопрос. Оборудование у них позволяет, я спросил. Это, Викторыч, представляешь…
— А машина в оборудование входит? — поспешно, пока Гордей не начал очередной научный экскурс, спросил Викторыч. — Или опять сам добираться будешь?
— Доберусь уж, тут пёхом-то, — Гордей глянул на экран смартфона, — двадцать минут пёхом. Главное, чтобы ждали и образец наготове был.
Действующее вещество я вроде нащупал, так что…
— Так что защупаешь сегодня по-взрослому — и будет тебе слава, почет и Нобелевка.
— И будет мне премия в пол-оклада и дальнейшая безвестность. Никто и не узнает о том, что в ряде районов никем не вспоминаемой области успешно подавлена вспышка лисьего бешенства, которая могла распространиться на людей, кабы не мужество, стойкость и высокий профессионализм завлаба областной санэпидстанции бла-бла-бла. Хорошая работа не считается оперативным поводом.
— А плохая? Ай, блин!
— О-о, — протянул Гордей, рассеянно наблюдая, как Викторыч, изогнувшись, ныряет себе в ноги и рыщет по щелям в поисках любимого ножика, в который раз выскользнувшего из кармана. — Только плохая работа, считай, и кормит всех, кого не губит. Вот если бы прощелкали начало вспышки, если бы довели до десятка зараженных, а тем более эпидемии, а тем более с летальными, а потом бы еще пару врачей заразили, и чтобы карантин, и боссы из Москвы с мужественными рожами прилетели, и пять чиновников объявили бы, что берут ситуацию под личный контроль, чтобы на местах все от ужаса вообще перестали что-либо делать, чтобы не сделать неправильно, — о-о, вот тогда бы все СМИ и блогеры всего мира трубили бы, и звенели, и лепили селебрити из тех, кто понаглее.
— Так и будь понаглее, — предложил Викторыч. — Пусть болезнь херакнет — ну, чисто символически. Все запаникуют, и тут появляешься ты, весь в белом и с лекарством. А?
— Тебе, Викторыч, не в санавиации работать, а в дорогом пиар-агентстве.
«Макиавелли и косплееры», — сказал Гордей и вдруг, почиркав по экрану, сунул его пилоту под нос. — Вот, смотри. Это лисы по бешенству. Это люди. Им, Викторыч, хреново очень, хотя самую жесть им по симптоматике медикаментозно снимают все-таки. А теперь представь, что таких десятки или сотни.
— И все кусаются, — подхватил Викторыч, который пытался бодриться вопреки бледности и явно потрясенному виду.
— Для этого совсем не обязательно… — начал Гордей, вздохнул, отстегнулся и постучал по заблокированной дверце со своей стороны. — Пошли уже, а то в диспетчерской решили, небось, что мы тут диверсию готовим.
— Пошли, — с облегчением согласился Викторыч, разблокируя дверь. — Завтра последняя точка, вылет в девять?
— Да, все по плану. Если что, наберу. Отдыхай, Викторыч. Недолго мучиться осталось. Завтра вечером дома будем.
Гордей, подхватив кофр из багажной ниши, выскочил в жару, свирепую не по-июньски. Он со второго раза захлопнул совсем разболтавшуюся дверь и зашагал к древнему зданию аэровокзала, где прибывших все-таки ждали: стоявшая в тени козырька крупная женщина отсалютовала и вернулась в позу терпеливого встречающего. Больше встречать ей было некого: самолетик санитарной авиации оказался единственным объектом на летном поле.
Следующим утром Гордей, пройдя бессмысленные, но неизбежные церемонии досмотра, добежал до самолетика минут за пятнадцать до условленного срока. Но Викторыч уже восседал за штурвалом, лениво озирая то поле, то небо.
— Все-таки в Заречном сядем, как собирались? — спросил Гордей, поздоровавшись.
— А что изменилось? — все так же лениво осведомился Викторыч, убирая, однако, руку от приборной панели.
— Да я карту глянул — и там у самого Михайловска здоровенная такая площадка, не то плац. Твой «шахед» сядет без проблем. А нам как раз в Михайловск и надо.
— Надо, да напрямую не положено, — отрезал пилот. — Там военная часть.
— Да ладно.
— Она законсервирована наглухо, но все равно запретка, сам понимаешь.
Гордей хмыкнул.
— Даже сейчас законсервированная?
— Сейчас тем более. От кого тут обороняться, от стратегических союзников?
— Как-то ты, Викторыч, иронически это спрашиваешь. Чем тебе союзники плохи? Не обижают, ласковые слова говорят, экипажик вон тебе подогнали, — Гордей хлопнул по краю консоли.
— Ага, за три ценника.
— Ну, это уж не они виноваты, а тот, кто согласился и заплатил.
— Ласковое теля, ну. Знал бы ты, каким оно лет шестьдесят назад было.
Хотя после этого полк и перегнали. Потом аэродром пару раз расконсервировать вроде собрались, шуршали-шуршали чего-то, но передумали.
Викторыч почему-то вздохнул. Гордей снова хмыкнул и не удержался:
— А ты откуда знаешь?
— Да я ж местный. Местные всё знают.
— О, классно. Местный, а местный, сколько мне жить осталось?
— Вот этот вопрос никаким местным точно лучше не задавать, — посоветовал Викторыч. — Зачем провоцировать. Ну и в целом: нездоровое это знание.
И неожиданно пропел:
— Сколько ни достанется мне, все они мои.
Шансов сделать вокальную карьеру у него было немного. Гордей, оскалившись, спросил:
— Викторыч, хочешь, я тебе доплачивать буду, чтобы ты не пел?
— Ты премию сперва получи за спасение человечества. Хотя бы в половину оклада. Спас, кстати?
— О-о, — загорелся Гордей. — Спас не спас, но наковырял солидно.
Спасибо Полине Андреевне, волшебная совершенно тетка — ну и лаба у нее, честно скажем, нам на зависть. Спонсор какой-то для своего питомника подогнал, и обучение оплатил, и расходники, главное. До двух утра сидели, прогресс просто офигенный.
— Сидели, не лежали? — ехидно уточнил Викторыч. — И По-ли-на… Уз-на-ла. Уа. Ха. Ха. А ты своего не упустишь.
— О да, — согласился Гордей, блаженно улыбаясь, и похлопал по кофру. — Вполне рабочий вариант сыворотки, прикинь. На нескольких пробах испытали, и на крови, и на тканях — всё как в кино, блин. Усасывает и растворяет ви́руса, как капибара травинку.