— Логично, — согласился Ларчиев. — Обождем с выводами.
Он со странным выражением, будто пытаясь узнать или вспомнить, всмотрелся в лицо Сабитова, хотел что-то спросить, но молча пошел к двери.
Свита хлынула следом.
Группа маршировала мимо поста дежурной медсестры, когда Тамара, внимавшая телефонному собеседнику, спешно подозвала Коновалова. Тот, обронив несколько коротких фраз, передал трубку Ларчиеву. Ларчиев слушал молча, затем сказал:
— Окружной центр здесь, завтра надеюсь доложить полную клиническую картину и дать рекомендации. Не исключаю. Еще раз: строгий карантин не исключаю. Зав-тра. Да, только срочное, ерундой и вопросами прошу не беспокоить. До свидания.
Он положил трубку и пошел к следующей палате, бросив через плечо:
— Похожие симптомы уже в пяти районах. Срочно разворачиваем лабораторию.
Едва ли не половина отряда медиков отделилась и загремела каблуками к лаборатории.
Серега, подслушивавший у двери, торопливо щелкнул замком раз и два, задним ходом отошел к Райке и напряженно спросил:
— Долго ему еще, как думаешь?
Райка пожала плечами.
Дверь дернули, дернули посильнее и затрясли изо всех сил.
Райка вцепилась Сереге в плечо и оглянулась на Гордого. Тот то ли ничего не слышал, то ли игнорировал внешние помехи с завидным хладнокровием.
Руки его порхали над столом чарующе шустро.
— Заперто здесь! — крикнули в коридоре. — Ключ принесите!
— Не успеет, — пробормотал Серега, уставившись на дверь.
В глазах его было отчаяние.
— Где ключ-то? — спросил один из медиков, который, не утерпев, вернулся к посту дежурной.
Тамара, открыв стеклянные дверцы шкафчика, на всякий случай еще раз перебрала все ключи в надежде, что нужный найдется под ненужным или обнаружит истинную бирку под ложной.
— Сестра, времени нет.
— Ключа нет, — растерянно сказала Тамара, не заметив, что как будто передразнивает. — Вот здесь висел, а теперь нет.
— Пор-рядочки, — процедил медик, качнулся на пятках и почти побежал обратно.
Отзвуки драмы не достигали палаты Андрюхи. Там зрела собственная драма. Доктор Гаплевич, не жалея красок и эпитетов, описывал Андрюху как «феномен, исцелившийся самопроизвольно», а Андрюха разбухал от возмущения — как характеристикой, в которой ему слышалась непристойность из анекдота, так и терминологией.
Коновалов, заметив это и правильно поняв, сказал:
— Не психуй, это комплимент.
— Дэ? — недоверчиво спросил Андрюха.
Гаплевич растерянно закивал. Ларчиев смотрел прицельно.
— Ладно тогда, — сказал Андрюха. — Может, я домой пойду уже, а?
Сколько можно-то?
— Андрей Анатольевич, потерпи еще маленько, — попросил Коновалов. — Ради науки, а? Готов ей служить?
Андрюха повел плечом.
— А Родине? — спросил Коновалов строже.
— Усигда готоу, — мрачно сказал Андрюха голосом Папанова.
Ему стало понятно, что сегодня точно не отпустят.
Ларчиев выразительно кашлянул и указал Коновалову на окно. От подоконника к середине комнаты тянулись вполне отчетливые отпечатки грязных подошв. Довольно крупные.
— Хм, — сказал Коновалов и нахмурился.
— А, — торопливо сказал Андрюха, отследив начальственные взгляды. — Так-то я готов, конечно. Служить на алтаре. Я просто сидеть тут задолбался, а что-нибудь полезное — кто бы против, а я за. Могу кровь сдать, раз такой феномен самозарядный. Лекарство же из крови делают, как гематоген? Ну вот из моей сделайте. У меня крови до фигища, вечно как из носа польет, вся рубашка до пупа мокрая насквозь, а мне одинаково вообще.
Ларчиев посмотрел на часы и вышел. Врачи поспешили следом. Андрюха цвиркнул с досадой и запоздало принялся растирать следы подошвой тапка.
Топтавшиеся у лаборатории медики встретили сообщение о том, что ключа нет, возмущенным ропотом и деятельно начали дискуссию о способах преодоления кризиса. Земских жестом попросил всех замолчать и, когда публика пусть и не сразу, но подчинилась, вслушался.
В наступившей тишине легкий гул и позвякивание за дверью были легко различимы и выразительны.
Земских несколько раз требовательно постучал в дверь, громко сказав:
— Здесь руководство госпиталя и части. Немедленно откройте.
Гул не смолк, а звяканье, кажется, ускорилось.
— Ломайте, — скомандовал Земских.
Чтобы выбить косяк, хватило трех ударов сапогом под ручку. Земских ворвался в лабораторию первым и на пару секунд застыл от удивления и бешенства.
Приборы и агрегаты горели на все лады октябрьской иллюминацией. Возле стола испуганно моргали вцепившиеся друг в друга подростки, мальчик и девочка, которым об эту пору полагалось кататься на Луне и ловить перо Жар-птицы во сне. За столом спиной к двери восседал какой-то всклокоченный мужик в халате. Грохот он как будто не заметил, даже не повернув головы кочан.
— Этого взять, этих вывести, — скомандовал Земских.
До неба. Последний раз в этой жизни
Суматоха вышла буйной, но быстрой: через полминуты Гордея с выкрученными руками уже волокли прочь, игнорируя его выкрики: «Пять минут дайте, упыри, я досчитал почти!»
На протестующие вопли ребят и их попытки виснуть на руках и на ногах скрутивших никто не обращал внимания тем более. Просто относительно нежно расцепили хватку и отпихнули детишек обратно к столу, пообещав и с ними сейчас разобраться.
Нитенко вместе с Земских проводил конвоиров командой «На гауптвахту пока, утром с ним разберемся!» и вернулся к столу, зычно начав издалека:
— Так, дети, давайте по-хорошему!..
Запнулся и пробормотал: «Да ерш твою дивизию».
Дети не просто отругивались или там яростно сопротивлялись. Они были привязаны к столу сложной паутиной перекрещивающихся веревок типа бельевых со множеством замысловатых узлов и петель и при этом явно готовы были отпинываться от любых атак — во всяком случае, лица у обоих были злыми, а нога у каждого задранной в боевую готовность. Даже у девочки, что Нитенко совсем озадачило и возмутило. Впрочем, факт связывания детей взбесил его куда больше.
— Вы охренели? — взревел он. — Кто удумал веревкой-то детишек?!
— Да они сами, товарищ майор! — оскорбленно взвыли сразу два голоса по сторонам.
Нитенко недоверчиво уставился на девочку. Та ответила свирепым взглядом. В кулаках, вдетых в крупные не по размеру резиновые перчатки, она впрямь сжимала концы веревки. Воинственно выставленный кулачок мальчика был без перчатки. Вторую руку он держал в кармане, для уверенности, видимо.
Нитенко, мотнув головой, скомандовал:
— Отвязать немедленно.
К детишкам подступили сразу с трех сторон и поспешно отступили: те дико заверещали какую-то невнятицу и принялись лягаться.
— Ножницы дай или скальпель, живо! — сказал кто-то из приезжих медиков и тут же зашипел под звук смачного пинка. — Пацан, ты чокнулся совсем? Я тебя сейчас!..
— Ат-таставить! — рявкнул Земских, оттаскивая явно психанувшего гостя.
— Отошли все!
Он был прав, но Нитенко все равно вздохнул. Самые простые решения грозили самыми тяжелыми последствиями. Впрочем, когда было иначе?
Работа командира во многом и сводится ко множеству странных и нелепых усилий. Невозможно представить или сочинить дурь, которой не приходилось заниматься военнослужащему. Вразумление безумных подростков и пострадавших от них — еще не самый клинический вариант.
— Хорош, хорош, — сказал Нитенко, с трудом присаживаясь перед детьми на корточки и очень надеясь, что тут же не получит в табло с ноги.
Все тело было липким, пот неприятно щипал глаза, сердце бухало громко и неровно.
Дети смотрели на него свирепо и дышали тяжело, но хотя бы не дрались.
— Ребят, ну чего вы бузите? — спросил он с предельной задушевностью.
— Поздно уже, спать пора, родители волнуются.
Оба опять пронзительно заорали — что-то про поздно, про мамку, про лекарства и про Гордого. Нитенко ухватился за последнее:
— Слушайте, ну этот бич, за которого вы заступаетесь, он же явный диверсант. Прокрался, затеял что-то, может, с него все болезни и начались.
Пацан распахнул рот с явным намерением заорать, и Нитенко перебил его торопливо и веско:
— С ним будут разбираться компетентные органы. А с вами-то им зачем разбираться? Вы же сознательные пионеры, должны помогать родной стране, армии и следствию. Вы ни в чем не виноваты, он вас обманул, их специально этому учат, но теперь все кончилось, мы всё исправим, давайте по домам, мамы беспокоятся.
— У меня мамка здесь, в больнице! — все-таки заорал Серега так, что Нитенко зажмурился и чуть отодвинулся, едва не потеряв равновесие. — Ее Гордый только спасти может! Сами вы диверсанты! Он ученый, он лекарство уже сто лет назад изобрел! Или там сто лет вперед! Я сам видел, как оно лечит!
— Господи ты боже мой, — пробормотал Нитенко, с еще бо́льшим трудом поднимаясь. — Промыл мозги детям, изверг.
Он оглянулся и обнаружил, что добравшийся наконец до лаборатории Ларчиев склонен, кажется, вслушиваться в крики мальчика. К счастью, рядом с профессором тут же возник Земских, который вполголоса пояснил высокому гостю, что уведенный спаситель в халате — местный бич и алкаш, работающий кладовщиком.
— Интересно живете, — сухо прокомментировал Ларчиев. — Коллеги, простите, что вмешиваюсь в ваш налаженный распорядок, но хотелось бы уже приступить к работе.
— Строгая изоляция, никого к нему не подпускать, самому не общаться, — сказал упакованный в костюм химзащиты Рузиев, вталкивая в камеру гауптвахты бича, обряженного почему-то в парадный костюм под медицинским халатом. — Приказ Земских.
— А Земских ваш могилы рыть будет, когд?.. — зло начал бич, но Рузиев уже захлопнул дверь.
— Все ясно? — спросил Рузиев, следя за тем, как Доскин дважды щелкает замком.
— Так точно, — сказал Доскин. — Улугбек, а как там вообще?
Рузиев ответил матерно и поспешил к машине.
— А капитан, приезжий который? — крикнул Доскин вслед.