Шаги по коридору удалились. Валентина, щеки, губы и сомкнутые веки которой пугающе запали, страшно дернулась и снова замерла в невозможной позе.
В девятнадцатой палате капитан Сабитов с трудом открыл глаза и медленно сел на койке.
В лаборатории Гордей торопливо объяснял Ларчиеву и остальным медикам механизм воздействия вируса и способ его нейтрализации, на котором построены рецептура и способ синтеза сыворотки. Руки его летали от смартфона к штативам и образцам с умопомрачительной скоростью, он пылал и бурлил, вернувшись после затянувшегося перерыва в свою стихию. Слушателям стихия совсем своей не представлялась, хотя они старались изо всех сил.
— Мулька в корневом противоречии: по клинической картине то, что мы видим, — Гордей широко повел рукой, едва не зацепив перчаткой внимательно слушавшего Ларчиева, — ой, сорян, голимый лиссавирус, эз из. Могу спорить, что у покойных патоморфологические изменения мозга минимальные и точно не соответствующие жести, которую они по неврологии прошли. Рабиес вульгарис, ну лан, модернус — минус гидрофобия и прочее по мелочи. Но у бешенства не бывает такой фульминантности: инкубационный период до двух суток, потом такое же чумовое и злокачественное развитие с субтотальным поражением цээнэс — это что за дела? Это признак или адских мутаций, или искусственного происхождения.
— Или того и другого, — сказал Ларчиев.
— О! — воскликнул Гордей, задрав палец. — Но мне и первого хватило.
Вирус восприимчив к воздействию — шикардос, проедем на этом, без тотал дистракшн, чисто перевоспитать в безвредное и далее не мутирующее. И я такой: о, альтушка, есть чо в плане ингибитора? А если найду? А если рекомбинант стандартным ар-ай-джи подкормить?
— А по-русски можно? — недовольно спросил Цыренов.
— Окей, бумер, — ответил Гордей с широкой ухмылкой, обнаружившей давнюю недостачу пары зубов.
— Точно шпион, — пробурчал Нитенко.
Ларчиев, утихомирив ворчунов небрежным жестом, деловито поддержал разговор:
— Ар-ай-джи — это иммуноглобулин? Так просто? А остальное… Так, Дмитрий Аристархович, АИГ сюда, остальным слушать.
И придвинул к себе весы и дозаторы. Цыренов рванул за затребованным, остальные медики бросились помогать Ларчиеву, после короткой суматохи превратившись в единый многорукий организм.
На улице Земских попытался усадить ребят в машину. Те уперлись, отнекиваясь на два голоса:
— Не-не, спасибо, товарищ капитан, сами дойдем, да, уверены, тут два шага, да, спасибо.
— Точно?
— Точно-точно, — заверила Райка.
Серега просто кивнул. Он как-то сразу страшно устал, но садиться в машину не хотел. Особенно раз Райка не хотела.
— Добро, — сказал Земских. — Спасибо, ребят. Отдыхайте.
Он пожал обоим руки и некоторое время смотрел вслед.
Ребята неспешно шагали локоть к локтю по неровно освещенной улице.
Когда они вступили в темный участок, Райка взяла Серегу за руку. Серега машинально отдернул ладонь, смутился, поколебался и решительно обнял Райку за плечи.
Так они и брели в сумраке, хотя обоим неудобно: Сереге приходилось тянуться, потому что Райка была чуть выше. Она же шагала с каменной спиной, боясь пошевелить висящими вдоль тела руками.
Райка чуть заметно улыбалась сквозь усталость. Серега был строг и напряжен.
Земских, улыбнувшись, велел Игорю:
— Давай тихонечко за ними, на расстоянии, чтоб не заметили. Убедись, что домой зашли, только потом назад, понял?
— Так точно.
Земских в последний раз вгляделся в два еле различимых силуэта в полутьме и побежал обратно в лабораторию. Там было самое важное и интересное.
И еще там был Сабитов.
Он в казенной пижаме и с марлевой маской на лице очень прямо и неподвижно сидел на самом краешке стула сразу за дверью лаборатории.
Очевидно, с трудом дополз сюда, миновав врачей и сестер, плюхнулся на первое подвернувшееся место и теперь следил сухо блестящими ввалившимися глазами за манипуляциями, эпицентр которых кипел вокруг Ларчиева.
— Азат Завдатович, вы чего здесь? — негромко спросил Земских. — У вас болит что-то?
Сабитов не отреагировал.
— Не надо вам здесь, Азат Завдатович, люди работают, мы помешать можем. Нам это надо?
Ноль внимания.
— Ну давайте вместе, я помогу, — сказал Земских и попробовал поднять Сабитова под локоток. Потом за плечи. Потом подхватив под мышки. Потом подозвав Рузиева и Доскина, подглядывавших рядом.
Сабитов сопротивлялся молча, но с растущим ожесточением. Оно явно отвлекало медиков: то один, то другой озирался на толкотню у двери, сбивая отлаженный ритм коллективной работы. Наконец Нитенко громким шепотом приказал:
— Капитан, отставить!
— Товарищ майор, — пыхтя, начал Земских, — он же окочурится так…
— Хорош, сказал! — прошипел Нитенко, и от Сабитова отступились, солдатики с облегчением, а Земских с виноватой злостью.
Напоследок он поправил Сабитову воротник и одернул перекрученную пижаму. Тот опять не отреагировал: сидел и пялился на танцы вокруг ярко освещенного и негромко гудящего на разные лады стола.
Ларчиев тоже отвлекся на микропаузу и, вдруг спохватившись, протянул Гордею руку в перчатке.
— Ларчиев Леонид Степанович, профессор.
Гордей ответил на жест не рукопожатием, а касанием костяшками, и отрекомендовался:
— Попов Гордей Иванович, завлаб-инфекционист, ка-эм-эн, бутлегер.
Медики вокруг закивали с явным облегчением. Военные изумленно переглянулись.
На столе заревел зуммер, в поддержку ему принялась мигать красная лампочка. Ларчиев извлек из автоклава штатив с рядами пробирок, помедлив, выдернул одну, разглядел ее на свет и, явно колеблясь, повернул голову к Гордею. Тот, кивнув, нанес на предметное стекло с образцом ткани вирусную пробу и вставил стекло в держатель микроскопа.
Все затаили дыхание. Ларчиев в почти полной тишине, чуть распихиваемой лишь гулом блока питания, набрал багровую сыворотку из пробирки в пипетку, невольно сморщив нос от проникшего сквозь респиратор смрада, уронил каплю на стекло и приник к окуляру.
И увидел, как бойкие вирусы, уже выжравшие с проворством стаи акул половину клеток образца, сперва замедляют атаку, потом замирают, как во сне, и съеживаются.
— Повторим, — скомандовал Ларчиев и, не отрываясь от окуляра, протянул пробирку Гордею.
Тот поспешно поменял стекло в держателе и попытался принять пробирку.
Но пробирки уже не было. Ее сжимал невесть как оказавшийся рядом Сабитов.
— Работает? — сипло и с большим трудом спросил он.
Ларчиев резво оторвался от окуляра. Он испепелил было Сабитова взором, но тут же резко успокоился.
— Азат Завдатович? Мы, собственно, ради вас и…
— Работает? — дернув головой, повторил Сабитов и, оценив замешательство Ларчиева, скомандовал: — Дайте ей.
Свободной рукой он махнул в сторону двери, едва не упав.
Его не поняли — или просто все оцепенели от неожиданности.
Не дождавшись никакой реакции, Сабитов побрел к двери. Путь ему преградил Земских. Сабитов отодвинул его плечом, снова угрожающе пошатнувшись, и сделал еще шаг. Теперь путь ему преградил Нитенко.
Сабитов уперся в него жуткими глазами.
— Азат Завдатович, так нельзя, — попытался от стола урезонить капитана Ларчиев. — Необходимы повторы, клинические испытания, на животных, на добровольцах…
Он не успел договорить, но вскрикнуть и добежать до Сабитова тоже не успел. Капитан, дернувшись с хихиканием, сорвал с лица маску, влил содержимое пробирки себе в горло, глотнул и повалился на пол от встряхнувшего все тело спазма.
Сабитова подхватили со всех сторон, подняли и, едва он начал дышать и моргать, потащили к двери.
— Ну что ты за баран безмозглый, а? — причитал Земских, чуть не плача.
— Ну что за истерика, а, ты ж офицер, а не барышня нервическая, бляха!
Сабитов, уцепившись рукой за косяк, задержал процессию в дверях.
Неловко выгнув шею, он с трудом спросил, в упор глядя на подоспевшего Ларчиева:
— Сколько… ей осталось?
Ларчиев, который внимательно следил за динамикой состояния капитана, заколебался, переглядываясь с Коноваловым. Коновалов сыграл желваками так, что респиратор сходил вверх-вниз, как хобот у слоненка. Гордей, стоящий рядом, ответил вместо медиков:
— Сутки максимум.
— Дайте… ей, — повторил Сабитов, выдираясь из поддерживающих рук.
Он едва не рухнул на пол снова, но удержался, вцепившись в косяк, и медленно выпрямился. Ларчиев, глядя ему в глаза, скомандовал:
— Приступаем к завершающим клиническим испытаниям образца сыворотки.
Толпа ввалилась в восемнадцатую палату, раскидывая брезентовые занавеси. Коновалов решительно шагнул к изголовью кровати, осторожно убрал кислородную маску, закрывавшую рот Валентины, и замер.
— Ну же, — сказал Ларчиев. — Или давайте я.
Коновалов забормотал что-то длинное и, кажется, успокаивающее — непонятно, Валентину или его самого, — приподнял ее вместе с подушкой до полусидячего положения и сунул открытую пробирку под нос. Лицо Валентины дернулось тиком раз и два, она будто попробовала отвернуться, разжала стиснутые губы — и Коновалов нежно, но решительно влил содержимое пробирки между ними.
Челюсть и горло Валентины затряслись. Она очень медленно глотнула, издала короткий булькающий хрип, глотнула снова и выгнулась в сильном спазме. Кровать лязгнула. Коновалов и остальные врачи качнулись удержать, помочь — но кровать лязгнула снова.
Валентина обмякла и застыла.
Толпа тоже.
К койке с трудом протолкался Сабитов. Выглядел он по-прежнему кошмарно, но чувствовал себя явно лучше и во всяком случае бодрее.
Ларчиев остро наблюдал за ним.
Сабитов взял Валентину за руку.
И Валентина сделала медленный глубокий вдох.
Остальные медленно глубоко выдохнули.
— Ага, — сказал Коновалов, поморгав, выдернул из кармана халата следующую пробирку и устремился к соседней койке.
— Стоп-стоп, Константин Аркадьевич! — сказал Ларчиев. — С остальными уже успеем. Все в лабораторию, здесь наблюдаем, докладывать мне каждые пять минут, анализы каждый час!