Толпа, галдя все громче, устремилась в лабораторию.
Там закипела бурная деятельность, дополнительно возгоняемая рейдами врачей, то и дело торопливо разбегавшихся по палатам и обратно.
Гордей, обмякнув, наблюдал за этими приливами и отливами и тем, как жестко и деловито управляется с ними Ларчиев. Потом потянулся было к лежавшему на столе смартфону, но спохватился и спросил:
— Леонид Степанович, мобила вам пригодится же еще?
— Мобила? — рассеянно отозвался Ларчиев, заметил смартфон, Гордея и сообразил: — Ах да, конечно, буду признателен. Это мобила, да? Вы мне расскажете, надеюсь, откуда такое чудо?
— Попробую, — ухмыльнувшись, сказал Гордей и пошатнулся.
Ларчиев поддержал его под локоть и пояснил:
— Под чудом я не только прибор имею в виду. Но это завтра уже. А пока вам надо отдохнуть. Спасибо огромное, Гордей Иванович. Без вас… Впрочем, вы сами всё знаете.
— Если бы.
— Спасибо, — сказал Ларчиев, протягивая руку.
— Да я в перчатках, — напомнил Гордей, чуть выставляя кулак.
— Да все мы, — отметил Ларчиев и, помедлив, ткнул перчаткой в перчатку на боксерский манер. — Счастливо, доктор. И спасибо еще раз.
Гордей неловко кивнул и развернулся, но пройти к двери не мог. Перед ним стоял, чуть выставив могучий кулак, Коновалов.
— Спасибо, доктор, — сказал он.
Гордей хмыкнул и коснулся костяшек Коновалова своими.
— Спасибо, доктор, — сказали справа.
И слева.
И сзади.
Он огляделся и увидел протянутые к нему руки коллег.
Он сморщился, чтобы не заплакать, быстро, точно знаменитый спортсмен или рокер, выбирающийся на стадион или сцену, пробренчал своим дружеским кулаком по их дружеским и уважительным и поспешно вышел из лаборатории.
Поморгал там, немножко успокоился и двинулся к выходу.
— Э, стопэ, — окликнули его. — Куда поскакал, гражданин содержимый на гауптвахте?
Рядом с Гордеем стоял Доскин, поигрывая наручниками.
— Задолбался я уже ждать, спать охота, — признался он жалобно. — Ты все, освободился?
— Думал, что да, — признался Гордей.
— Индюк тоже думал, — назидательно сказал Доскин. — Пошли баиньки, пока Улугбек не свалил. А то пешком придется.
Гордей оглянулся на дверь в лабораторию. Оттуда никто не выскакивал и туда по коридору никто не устремлялся. А отвлекать коллег от страшно важного дела было грешно.
— Ну пошли, — согласился он, вытягивая уже оба кулака — теперь не для дружеского прощания, а для наручников.
— Да ладно тебе, — сказал Доскин, запихивая браслет под ремень. — Ты ж не дернешь по пути. Ну и все. Пошли так. В турме щас карашо… Макарони дают.
Доскин не обманул. Через пять минут после прибытия он отпер дверь и внес в камеру поднос с ужином. На подносе были не только макароны с котлетой, но и борщ со здоровенным куском мяса, компот и ватрушка.
— Маргарита завелась что-то, — сказал Доскин, устанавливая поднос на табурете. — За полночь осталась, да еще королевский ужин отгрузила, и тебе, и мне. Влюбилась в меня, не иначе. Или в тебя.
Он ухмыльнулся, хлопнул в ладони и потер ими в предвкушении внеочередной жратвы офицерского качества.
— Подкачу к ней завтра, уточню этот вопрос. Э, ты дрыхнешь, что ли?
Порубай давай, пока теплое.
Но Гордей беззастенчиво и беспробудно дрых одетым, в белом халате поверх костюма, даже вечные свои загашенные полукеды не снял. Лежал, посапывал и счастливо улыбался во сне впервые за долгие годы и последний раз в этой жизни.
— Ладно, завтра холодное пожрешь, — решил Доскин. — Во нервы у чувака, блин. Бич и есть бич. Шоб я на губе такой довольный был.
Он тоже взглянул на Гордого последний раз в жизни и вышел из камеры.
Соседка Валентины ровно сопела во сне, иногда принимаясь похрапывать.
Валентина дышала почти беззвучно, но ровно. Лицо у нее было все еще изможденным, но уже не зеленоватым, а просто очень бледным. Сабитов, дежуривший почти навытяжку возле койки, выглядел сопоставимо. Впрочем, он с самого начала не полыхал румяными щеками. Капитан смотрел на Валентину и дышал в такт ей.
Земских потоптался рядом и сказал:
— Все, капитан, расслабься. Ты все сделал. Теперь все будет хорошо. И женщина твоя выздоровеет, и полк твой переведем. Ты, главное, сам оклемайся скорей. Тебе ведь еще рекомендацию для меня давать.
— Не дам я рекомендацию, — ответил Сабитов, не отрывая взгляда от Валентины. — Ни тебе, ни кому еще. Не надо тебе туда. И никому не надо.
Никуда. Никогда. Дурак я был, наболтал там лишнего. Прости, брат.
Земских, помедлив, хлопнул его по плечу и вышел.
Сабитов кивнул и переступил с ноги на ногу. Табурет стоял в двух шагах, у стенки, но ни сесть, ни придвинуть его было невозможно: ведь теперь уже Валентина держала Сабитова за руку, едва заметно улыбаясь с закрытыми глазами.
И капитан замер, как часовой на посту.
— Андрей, успокойся, пожалуйста, — утомленно попросила Тамара, но Андрюха успокаиваться не собирался.
— Какое успокойся! Все, главно, делом заняты, шуршат туда-сюда, эти лечат, эти помирают, один я как неродной тут балду пинаю! Мне чо обещали?
Кровь взять, чтобы лекарство делать! И чо? Берите давайте! Я этот самый, му… особенный, короче!
— Му, — повторила измученная Тамара. — Пошли, му.
И повела Андрюху в процедурную по вновь ожившему вопреки позднему часу коридору. По нему сновали местные врачи, которые лично контролировали прием лекарств каждым из пациентов и фиксировали немедленный, а затем продолженный эффект. Их приезжие коллеги кучковались преимущественно в лаборатории и процедурной, но иногда выбегали для проверки особенно интересного случая. Докторам и санитаркам на бегу приходилось уклоняться от дребезжащих тележек с лекарствами и препаратами, подвозимыми со склада.
Андрюха поглядывал на это с восторгом и гордостью: он был частью грандиозного события. Еще и Ларчиев, пробегавший через процедурную, когда Андрюха укладывался на кушетку, узнал его, потрепал по голове и выдал плитку гематогена.
Поселок спал и не видел, конечно, что госпиталь сияет всеми лампами. Тем более никто не мог видеть светящейся полосы окон, опоясавшей штаб комендатуры через несколько минут после того, как в ворота части въехали примчавшие с разных сторон армейский уазик и штатская «нива». В здании, впрочем, было довольно тихо — лишь гулкое эхо разносило, сминая и размазывая, голоса из кабинета Нитенко.
Там зампред райисполкома беседовал с комендантом и Ларчиевым, а они демонстрировали Пахомову карту с красной карандашной штриховкой. Никто из присутствовавших, отсутствовавших, живших и умиравших не знал и не мог, конечно, знать, что закрашенные участки удивительно совпадают очертаниями с выплеском крови на карту, висевшую более полувека назад в лаборатории японского Девятого лагеря «Отряда 100».
По ходу беседы Пахомов то и дело хватался за телефон и диктовал телефонограммы с распоряжением провести вакцинацию нескольких районов, отстрел лис, а также повторную санобработку и закупорку лесной лаборатории.
Управились они под утро. Лампы погасли на всем этаже, потом по окнам прокатились отсветы фар. Моторы взревели и удалились. Теперь кабинет освещал лишь серпик растущей луны. В полумраке только исключительно зоркий глаз сумел бы разобрать детали обстановки, оставленную на столе карту и красную штриховку на ней. Но даже гипотетический наблюдатель вряд ли сумел бы заметить, как нанесенная в самом центре штриховки метка «НЛА?» тускнеет и исчезает без следа.
Одновременно — если к данному случаю вообще применима концепция времени — в сводных ведомостях, хранившихся в несгораемом шкафу бухгалтерии совхоза «Память Ильича» поселка Михайловск Первомайского района, так же тускнели и исчезали машинописные строчки «Попов Геннадий Иванович, кладовщик».
Исчезло, заставив стопку документов пошатнуться, личное дело кладовщика Попова.
Исчезли, громыхнув, запчасти дельтаплана и грязная посуда из Дома-с-привидениями.
Исчезли из разных шкафов и картотек разнообразные казенные записи, сделанные с помощью разных пишущих машинок, датированные 1960-ми и 1970-ми годами и украшенные фотографиями мрачного Гордея.
А где-то совсем невообразимо далеко исчезли три листочка, распечатанных на стандартном лазерном принтере и датированных 2027 годом. Первый листок представлял собой сводку управления санэпидслужбы по Первомайскому району о вспышке неизвестного заболевания. Второй был приказом о командировании Попова Г. И. в больницы района. А третий — сообщением МЧС о том, что 6 июня 2027 года в Первомайском районе перестал выходить на связь легкомоторный самолет санитарной авиации, на поиски которого убыла группа спасателей.
Небо было безоблачным, мир светлым, а утро счастливым. Счастливым был и Серега.
Он сидел на лавке перед входом в госпиталь, тиская Рекса. Взятый в ласковые клещи Рекс из последних сил терпел, закатывая глаза и утомленно сопя: с фронтальной стороны Райка прилаживала псу только что сплетенный в мексиканском, как она сказала, стиле ошейник. Покончив с этим под одобрительное фырканье Рекса, она надела Сереге на запястье браслетик, сплетенный таким же образом. Серега фыркнул, как Рекс. Райка засмеялась, а Рекс вырвался и полетел к крыльцу, молотя воздух хвостом и вскрикивая.
Он едва не сшиб вышедшую из госпиталя Валентину — та со смехом отбивалась и отругивалась:
— Ну хватит, хватит, морда слюнявая. Всю меня излячкал, придется заново мыться.
Тут внешнее воздействие усугубил Серега, добежавший с объятиями.
— Еще один, — отметила Валентина. — Ну хоть не сопливый.
Она уткнулась носом сыну в макушку и заплакала.
У Райки, сиявшей неподалеку, углы губ тоже поползли к подбородку.
Валентина, заметив это, спешно утерла слезы и скомандовала:
— А ты что торчишь там как неродная? Живо сюда!
Райка, заулыбавшись, подошла и, примерившись, облапила всю скульптурную группу.
Сабитов, уже в форме, чистенькой и наглаженной, как всегда, сосредоточенно изучал эту картину с крыльца.