Смех Циклопа — страница 32 из 95

Он с сомнением смотрит на второй круассан и откладывает его.

– Именно благодаря существованию юмора человек мирится с этим недостойным состоянием. Иначе он восстал бы. Это как анальгетики, притупляющие боль. Человек терпит то, против чего должен бороться.

Лукреция Немрод встает, идет за тостами и «Нутеллой», возвращается и принимается делать тартинки.

– Я не об этом, – говорит она с набитым ртом. – Что вы думаете о версии с Тристаном Маньяром?

– Ее возникновение в нашем досье удивляет. Из этого может развиться серьезное направление. Часто интересная загадка решается при помощи еще более крупной загадки.

И Исидор продолжает поиск в интернете.

Найдя несколько статей о комике, он говорит:

– Тристан Маньяр был хотя бы талантливым артистом. Он не довольствовался бородатыми шутками. Его я обожал. Этот человек сумел превратить свою жизнь в хороший анекдот, завершающийся словами: «Его концом стало необъяснимое исчезновение».

Он изображает жестом испаряющееся облачко.

– Я думала, вы не любитель юмора.

– Напротив, именно потому, что я слишком его люблю как чистое искусство, мне невыносимо наблюдать, как его выхолащивают, превращая в вульгарное развлечение.

– Я вас не понимаю.

– Это потому, что вы не понимаете одного из трех главных законов постижения мира – парадокса.

Он делает паузу, завладевая ее вниманием, и развивает свою мысль:

– Я не люблю юмор… низкого качества. А так как телевизионный юмор чаще всего принижает человека, издевается над ним, я его отвергаю. Его Себастьян и назвал, наверное, «темным». Таким юмором успешно торговал Дариус.

– Вы передергиваете.

– А вот тонкий юмор я люблю. Люблю самоиронию, абсурд. В том и в другом Тристан Маньяр был очень силен. Я говорю, что не люблю юмор, как мог бы сказать, что не люблю дешевое пойло. Но я очень даже ценю бокал «Бувэ-Ладюбэ» 1978 года правильной температуры или чилийского «Кастильо де Молина» 1998 года.

– Штука в том, что понятие «качественный юмор» субъективно. Вино – другое дело: здесь почти никто не стал бы спорить.

Он взмахивает ложечкой, как дирижерской палочкой.

– Ваша правда. Но Тристан Маньяр объективно был крупным, очень крупным юмористом, потому что нашел юмор третьей степени: не сальный, не сексуальный, не расистский. Он швырял в зал настоящие самородки. Такой юмор пробуждает, а не развращает.

Он читает то, что накопал в интернете.

– Карьера Тристана Маньяра была на подъеме. Его, как и Дариуса, считали в то время комиком номер один. Он снял несколько фильмов. Но как-то вечером, после спектакля, он, наверное, сорвался. Больше его никто не видел. Никаких объяснений не последовало. Осталась жена с двумя детьми. Самая распространенная версия – депрессия и бегство в далекую страну с изменением внешности и документов.

Он добавляет в чай сахар и яростно перемешивает.

– По мне, все это – сильное упрощение. Правду о его исчезновении еще предстоит выяснить.

Исидор что-то записывает в айфоне.

– Резюмируем. Что у нас имеется?

1) Орудие преступления: шкатулка цвета морской волны.

2) Надписи позолотой: «BQT» и «Не смейте читать».

3) Клочок фоточувствительной бумаги марки «Кодак», побывавший на свету.

4) Стоп-кадр видеосъемки с убийцей, загримированным в клоуна.

Далее:

5) Имя подозреваемого, названное перед смертью другим подозреваемым. Отсюда особая ценность этого обвинения. Тристан Маньяр…

Недурно для начала! Чего недостает?

6) Мотив преступления.

7) Доказательства.

8) Найти Тристана Маньяра.

Исидор Каценберг просит Лукрецию еще раз показать ему кадр с грустным клоуном. Она выуживает из своей сумочки портативный «Блэкберри». Он ищет в Google Image фотографии Тристана Маньяра.

Они сравнивают два лица.

– Грим такой густой и яркий, что лица не разобрать, – печально сообщает Лукреция. – Да еще этот здоровенный толстый нос…

– Не говоря о плохом качестве видео, снятого сверху и не позволяющего определить рост типа, загримированного в грустного клоуна.

– Он выше Дариуса, это несомненно. Если судить по телосложению, это мог быть Тристан Маньяр.

– Или нет, – фыркает Исидор и отхлебывает зеленый чай.

– Что вы предлагаете?

– Искать Тристана будете вы, Лукреция.

– Без вас?

– Я буду действовать параллельно, по-своему. По сути, а не по форме.

– То есть?

– Повторяю, для меня ключ в поиске самого источника юмора. Вот что представляется мне главной задачей. Почему на Земле стали смеяться? Я прослежу происхождение этого биологически бесполезного явления.

Она разочарованно вздыхает.

– Значит, я буду вести расследование одна?

– Мы будем держать друг друга в курсе.

Лукреция Немрод злится, но не смеет это показать. Она окунает палец в «Нутеллу» и принимается его облизывать.

Обдумываем практические нужды. Первым делом покупки. Главное – вместительный рюкзак. Трусики, бюстгальтеры. Колготки. Косметичка со всем наполнением. Губная помада. Духи. Лак для ногтей. Револьвер калибра 7,65 мм. Патроны. Шампунь для полужирных волос. Расслабляющий ночной крем. Фен для волос мощностью 2000 ватт, отельный слабоват. Зубная щетка. Фотоаппарат 18-115 мм с картами памяти. А еще презервативы – на случай, если я заставлю его передумать.

63

389 г. до н. э.

Греция. Афины.

Публика вскочила и наградила аплодисментами пьесу «Женщины в народном собрании». В ней афинянки выходили на площадь, чтобы взять власть в свои руки и проголосовать наконец за смелые меры, на которые не решались их трусы-мужья.

Весьма дерзкий для той эпохи сюжет.

Драматург, низенький толстяк, поднялся на сцену и поприветствовал радостных зрителей. Его звали Аристофан, уже несколько месяцев он был любимцем афинской публики. Он уже сочинил пьесу «Облака», где позволил себе открыто высмеять великого философа Сократа, выставив его педантом-женоненавистником. В «Осах» он высмеивал судей, показанных как продажные себялюбцы, и аристократов, судившихся из-за пустяков.

Он ни перед чем не останавливался. Посмеявшись над философами, судьями и аристократами, он принялся за своего главного конкурента Еврипида, подняв его на смех в своих «Лягушках». В «Птицах» он смеялся над афинянами, вечно норовящими под любым предлогом объявить войну соседям. Во «Всадниках» он замахнулся уже на самого главу государства, Клеона, выставив его глупым тираном. В «Плутосе» он разоблачил то, как несправедливо распределены богатства между аристократами и простолюдинами.

Этот драматург первым прибег к грубому языку, использовав истинную речь простых людей. Аристофан не боялся применять бранные словечки, у него встречаются и зады, и половые органы, не говоря о деньгах и о политике. Он предложил новый театр со вставками – хором, музыкой, танцем. Он изобрел интермедию, «парабасу», где главный исполнитель, сняв свой сценический наряд, начинал серьезно говорить от имени автора о морали.

Эти находки превратили его театр в подлинную народную трибуну.

Все гадали, как далеко зайдет в своем бесстрашии драматург, а власть – в своем терпении.

А тем временем он собирал полные залы, и афинская публика хохотала, на жалея животов. Никто не смел выступить против «звезды», веселившей весь город.

Сам того не зная, Аристофан изобрел ангажированный юмор.

В тот вечер он еще раз поприветствовал зрителей, после чего аплодисменты разом смолкли. В театр вошли люди в доспехах. Заблокировав выходы, они поднялись на сцену, схватили драматурга и увели его под улюлюканье толпы.

У юмора обозначились границы. У Клеона иссякло терпение, и он приказал своей страже арестовать юмориста.

Спустя месяц начался суд.

Аристофана обвиняли в нарушении общественного порядка и в подстрекательстве народа к бунту. Сам Платон давал свидетельские показания против него: дескать, посягнув на своего учителя Сократа, Аристофан стал прямым виновником его смерти. Другие драматурги, интеллектуалы, артисты, мучимые завистью, говорили о пагубном влиянии этого писаки на неискушенную молодежь.

Защитников у него не нашлось, смягчающих обстоятельств тоже. Прозвучал приговор.

Аристофану запретили заниматься драматургией и присудили выплатить штраф тем, кого он оскорбил.

Но это было только начало.

В 388 г. до н. э. народное собрание Афин приняло закон о запрете любых личных нападок, а также политической критики в пьесах. Комические театры были закрыты.

Аристофан был разорен, ему пришлось нищенствовать на афинских улицах, всеми забытому, презираемому бывшими конкурентами и толпой, которую он некогда развлекал.

Но однажды к нему подошел человек, представившийся сыном великого Эпихарма.

– Я знаю, кто ты, и хочу тебе помочь, – сказал он.

– Я старый писатель, со мной покончено. Нам не платят пенсию, – попробовал пошутить Аристофан. – Я хотел изменить общество при помощи юмора, но потерпел не- удачу.

Сын Эпихарма повел его в иудейский квартал Афин.

– Твоя борьба – наша борьба. Мы не позволим тебе сгинуть. Ты наш герой.

– Ваш? Кто вы такие?

– Нас десятки, сотни, тысячи.

Наследник Эпихарма объяснил Аристофану, что состоит в тайном обществе, защищающем свободу слова, право смеяться над педантами, диктаторами, менторами. Первые члены этого тайного общества пришли из Иудеи и теперь собирались в катакомбах.

– Очередная секта смутьянов-иудеев?

– Нет, мы – сторонники специфической формы духовности. Мы считаем, что твой труд, Аристофан, так важен, что достоин поощрения и поддержки.

Старый драматург отнесся к услышанному скептически, но он знал, что в создавшемся положении ему терять нечего. Он последовал за сыном Эпихарма в подземелье. Они вошли в залу. Там его приветствовали полсотни собравшихся.

В последующие дни группа на свои средства купила Аристофану дом, предоставила ему всю необходимую помощь и все, что требовалось для удобной жизни.