Смех Циклопа — страница 41 из 95

Сюда давным-давно никто не совался.

Лукреция толкает дверь, ведущую на внешнюю галерею вокруг верхушки маяка, и ее чуть не сбрасывает вниз порывом сырого ветра.

Зато от круговой панорамы у обоих захватывает дух.

– Здесь пусто, – выносит вердикт молодая женщина с взъерошенными ветром волосами.

– А что вы рассчитывали здесь найти?

– Только не говорите, будто знали, что здесь ничего нет, Исидор!

– Что поделать, знал.

– Зачем тогда было лезть наверх?

– Чтобы удостовериться. И кое-что проверить…

Исидор возвращается на наблюдательный пост, открывает дверцу сундучка и достает бутылку рома. Она отхлебывает из горлышка, он тоже.

– Я думала, ваш ром – это морковный сок, зеленый чай и миндальное молоко.

– Так и есть. – Он опять прикладывается к бутылке. – Но в исключительной ситуации…

Они молча смотрят в океанскую бесконечность. Вдали угадываются соринки-корабли.

– Почему вы так упорно отвергаете мои ухаживания, Исидор?

– Ваше заболевание можно назвать «острой брошенностью». Вас бросили родители. Эта рана не зарубцовывается. Возможна терапия, такая или иная степень обезболивания, позволяющая поддерживать нормальную связь с окружающими. Но у вас колоссальная потребность в ободрении, защите, любви. Можно сказать, болезненная. Ни одному мужчине не под силу ее удовлетворить. Вы ведь ищете отца, а так как я вас оттолкнул, вы приняли за отца меня. Любой, кто вас отвергнет, бросит вам такой же вызов.

Она слушает, не шевелясь, каждое слово проникает ей в кровь, достигает клеточных ядер.

– Если отвергающий вас мужчина сначала ведет себя по-отечески, то вы еще больше его жаждете. Ваше влечение ко мне – всего лишь желание свести счеты с жалким призраком. Потому я вас и отверг.

По крайней мере ясно.

Она сглатывает и четко артикулирует:

– А какая болезнь мучает вас, Исидор?

– Мизантропия в острой форме. Неприятие людей. Я вижу в них вялость, примитивность, влечение к заведомой падали, желательно смердящей как можно сильнее. Поодиночке они трусливы, но становятся опасными, собираясь в стаи. Порой мне кажется, что я окружен гиенами. Они любят смерть, любят смотреть на мучения соплеменников, лишены всякой морали, беспринципны, не уважают других, плюют на природу. Они считают подходящим образованием для своих детей фильмы, где пытают себе подобных, – это, дескать, «развлечение»!

Не весь мир таков. Он сгущает краски, сильно преувеличивает. Это его личный невроз.

– Итак, у меня острая брошенность, у вас – острая мизантропия. Что дальше?

Небо опять раскалывается, опять припускает дождь.

– Я отвечаю вашей потребности в отце. Вы отвечаете моей потребности примириться вопреки всему с человечеством.

– Расследование – способ обмануть тоску?

– Нет. Гроза заставила меня поразмыслить. Работая научным журналистом, я сеял своими статьями знания. Сейчас мне этого не хватает. Распространять знания, раскрывать тайны, находить неведомые истины – в этом смысл всей моей жизни. Когда я сижу взаперти у себя на водокачке, у меня ощущение, что пропадает мой природный дар. Я – гоночная машина, стоящая в гараже. В этом нет ничего хорошего. Я жестоко ошибался. Я спал. Вы меня разбудили.

Не смей раскисать, Лукреция.

– Вы хотите вернуться в журналистику?

– Я не переставал быть журналистом. Правда, за рамками журналов.

– Не понимаю.

– У меня новые устремления. Желание посвятить себя занятию, оставляющему свободу рук и позволяющему сеять знания шире, чем при работе в журнале. Что-то вроде популяризации науки, но другим способом.

– Я молчу и слушаю.

– Я буду писать романы.

– Вы шутите?

– Нельзя ли без оскорблений? Считаете, я не потяну? Наши расследования часто завершаются открытиями, которые нельзя обнародовать, так почему бы не использовать их как материал для сочинительства?

Тучи сбиваются вдали в грозный, неумолимо надвигающийся ком.

– Людям, читающим вашу правду, придется принимать ее за вымысел?

– Пусть так. Зато правда будет запечатлена. Читая, они автоматически станут задавать вопросы и размышлять.

– Жанр романа дискредитирует информацию.

– Подумаешь! Их подсознание, не участвующее в вынесении суждения, обогатится новым знанием.

– Возьмем пример – нашу историю с «недостающим звеном».

– Если бы я написал роман об Отце наших отцов, то они прочли бы, что у нас и у свиней восемьдесят процентов общих генов и что употребление этого животного в пищу – один из пережитков каннибализма. Кто знает, вдруг это изменило бы их рацион? По меньшей мере они отказались бы от копченостей.

– А история «Последнего секрета»?

– Она заставила бы их задуматься о глубинной мотивации поступков и о сидящем в каждом безумии. Они стали бы задаваться вопросом, лежащим в основе индивидуального развития: «Что же, собственно, доставляет удовольствие именно мне?»

Лукреция Немрод наблюдает за скользящими в небе и ежесекундно меняющими форму облаками.

И то правда, что же доставляет удовольствие лично мне? Он прав, мы часто заботимся об удовольствии других, наших родных, друзей, сослуживцев, начальства, соседей… Когда же мы станем доставлять радость самим себе?

– Теперь мы расследуем смерть Циклопа.

– Думаю, мы вскроем величайшую тайну того, что больше всего характеризует человека. Тайну смеха.

Звучащий в эту секунду крик чайки сильно смахивает на насмешку.

– Я говорил, почему согласился участвовать в расследовании, но пока что не услышал, что такого интересного в этом деле лично для вас, – невозмутимо произносит Исидор

– Это связано с одним случаем в моей ранней юности.

Он понимает, что надо довольствоваться этим, и, боясь, как бы в маяк не ударила молния, кричит:

– А теперь – вниз!

83

451 г. н. э.

Галлия. Близ Орлеана.

Римская империя неумолимо крошилась.

Но особенно сильному натиску подвергались ее восточные границы.

Прежний союзник римлян стал ее наихудшим врагом. Это был Аттила, вождь племени гуннов, происходившего из долины Тисы в Венгрии.

Долгое время Аттила находился в мирных отношениях с римлянами, требуя с императоров в обмен на свой нейтралитет регулярную дань.

Но случилось землетрясение, разрушившее стены Константинополя, и Аттила усмотрел в этом знак судьбы и не смог смирить желание стать, как он сам это называл, «владыкой вселенной». Он напал на полуразрушенный город.

Это нападение и другие, дальнейшие, складывались по-разному. В конце концов, отказавшись от затеи завоевать империю с востока, он весной 451 года решил собрать все свое войско, объединить силы с германцами и монголами и развернуть мощную кампанию завоевания с севера, через Галлию, историческую союзницу Рима. Одна армия вторглась туда через северо-восточную границу, вторая – через северную. На востоке Аттила взял сначала Страсбург, потом Мец и Реймс, на севере Турне, Камбре, Амьен, Бове. Города разграбили и сожгли, мужчин частью перебили, частью обратили в рабство.

Два крыла его армии должны были сойтись в Париже, но когда пронесся слух, что в городе свирепствует холера, Аттила развернул армию и двинулся на Орлеан.

В нескольких километрах оттуда он напоролся на неожиданное сопротивление. Собралась армия обороны, сумевшая его остановить.

В битве на Каталаунских полях сошлись две силы. С одной стороны, это были гунны и их германские и монгольские союзники: аламаны, остготы, вандалы, герулы, руги, паннонийцы, акациры и гепиды. Этой полумиллионной армией командовал сам Аттила.

Им противостояли галло-римляне в союзе с вестготами, бриттами, франками, аланами, бургундами, армориканами, багодами и сарматами. Их 120-тысячной армией командовал римский военачальник Флавий Аэций. Маленькая, но важная подробность: Флавий Аэций хорошо знал Аттилу. В детстве ему пришлось побывать римским заложником во дворце гуннов. Там юный римский аристократ водил дружбу с юным принцем Аттилой.

Поэтому Флавий Аэций был единственным из римлян, прекрасно знакомым с нравами врага.

Конница Аттилы ударила по галло-римлянам, стоявшим на возвышенности. Битва длилась с полудня до наступления ночи. В конце концов гунны были отброшены. Обе стороны потеряли по 15 тысяч человек.

Оправившись от шока, оба лагеря стали готовиться к следующему сражению.

Гунны взяли в плен низенького рыжего человечка в зеленом одеянии, назвавшегося бретонским друидом Лоигом.

Бритты были союзниками римлян, и Лоиг вызвал сильнейшее подозрение, тем более что говорил на нескольких языках.

Его пытал сам Аттила. Но даже в разгар страшных мучений Лоиг твердил: «Ты и есть великий Аттила? Я несколько разочарован, я думал, что ты еще более жесток, мне даже не больно, так, девчачья щекотка!»

Аттилу поразила отвага несчастного на пороге гибели. Он захохотал и решил оставить Лоига при своем дворе.

Тем временем в обоих лагерях осложнились дебаты о дальнейшей стратегии. Между союзниками галло-римлян пробежала кошка. Вестготы, потерявшие в первой битве своего короля, ушли, не желая воевать дальше. Но и среди союзников гуннов, вандалов и остготов, не было согласия. Монголы не могли сговориться с германцами. В конце концов вожди увели свои племена. Поэтому у сражения не осталось победителей: оба союза развалились.

Пришлось Аттиле отказаться от намерения завоевать Галлию. Уходя, он забрал с собой Лоига.

Тот получил официальное назначение – «королевский шут». Бритт в зеленой одежде, в дурацком колпаке, с палкой, увешанной колокольчиками, обязан был болтать во время царской трапезы и смешить гостей «комическими сценками».

Приск Панийский, византийский историк, приглашенный ко двору царя Аттилы в 449 г., признавался, что сильнее всего его поразил там «королевский шут» – бритт, говоривший на нескольких языках и развлекавший гостей удивительными историями.

Но Приск Панийский не знал, что Лоиг не только развлекал короля. Он управлял тайной сетью осведомителей и снабжал римлян сведениями о военных замыслах своего господина. Потому-то Аттила и не преуспел во всех своих последующих похо