– Ты была такой смешной, когда, привязанная к кровати, извивалась, голая дурочка, вся изрисованная рыбой!
Она имитирует ртом рыбье дыхание. Зал находит это смешным.
Гальванометр Лукреции фиксирует 11 из 20, так силен ее гнев.
Прибор регистрирует и смех, и злость. Природа моих мыслей ему недоступна. Радость и горе – просто эмоции, отражающиеся в электрических импульсах.
Отсутствие юмора она может восполнить цинизмом. Оружие меняется, я должна к этому приспособиться.
– Знаешь, почему тебе нравилось причинять мне боль, Мари-Анж? Потому что только так ты можешь самоутвердиться. Просто любить меня ты не умела, потому что вообще не способна любить кого-то нормально. Вот и развила в себе два пристрастия: смех и садомазохизм. Насмехаться и причинять боль – два способа преодолеть твою патологию – аноргазмию.
Последнее слово приводит к бегу цифр на счетчике Мари-Анж.
– СМЕШИ ИЛИ УМРИ! – кричит публика. Она разочарована, но при этом заинтригована.
– В настоящей любви нет ничего смешного, и она не сопровождается муками.
Счетчик Мари-Анж подлетает к 14, но там застревает.
Ее очередь высказаться.
– Что ж, согласна, я извращенка, я люблю причинять другим страдания и насмехаться. Но тогда ответь на вопрос: что привлекло во мне тебя? Если у меня аноргазмия, то ты, судя по виду, только и делала, что оргазмировала! Отношения палач – жертва подразумевают двоих. Нас было двое, Лукреция. Вот я и спрашиваю: кто из нас двоих бóльшая извращенка? Не та ли, которой эти отношения доставляют наибольшее удовольствие? И если ты своей покорностью преобразила меня, то в чем ты теперь меня упрекаешь?
Слышать это до того неожиданно, что Лукреция реагирует очень странно, это похоже на тик.
Видя, что брешь нащупана, Мари-Анж ломится напролом:
– Между прочим, почему ты меня спасла в моем поединке с Кати Серебристой Лаской, если не потому, что хваталась за меня что было сил?
Лукрецию охватывает неодолимое желание расхохотаться. По спине уже течет пот, вся она покрывается мурашками. Она пытается не дышать, но гальванометр не обманешь: 12… 13… 14… 15… 16… 17…
93
«Умирает женщина. Ее жизнь была образцовой, и на небесах ее сердечно встречает святой Петр.
– Добро пожаловать в рай.
Вокруг сплошная благодать, одни ангелы играют на арфах, другие, скользя мимо, улыбаются ей.
Проведя первый день в чистой радости, благости и безмятежной неге, женщина, устраиваясь в своей келье, слышит снизу барабанный бой.
Утром она спрашивает святого Петра:
– Что это были за звуки?
– Это те, кто внизу. Хочешь на них взглянуть? – И святой Петр открывает дверцу в облаке.
Женщина наклоняется и видит лестницу, под ней клубится красноватый пар, сквозь который пробивается сладострастная музыка и звуки ударных инструментов.
– Это же ад! – удивляется женщина.
– Если хочешь, можешь спуститься и посмотреть, – предлагает святой Петр.
Женщина, поколебавшись, начинает спускаться. Внизу она застает шумный праздник, жару, голые потные люди пляшут под заразительную синкопированную музыку. Всю ночь женщина забавляется. Красавцы, вызывающие у нее сладкий трепет, один за другим предлагают ей танцевать, пить, петь. Ранним утром женщина поднимается в рай, где все спокойно и чинно, ангелы декламируют стихи и перебирают струны арф. Женщина идет к святому Петру.
– Есть ли у меня выбор, где находиться? – робко осведомляется она.
– Конечно. Но, выбрав рай или ад, ты уже не сможешь передумать.
– Раз так, я выбираю ад. Прости, святой Петр, но этот рай – вылитый хоспис для стариков.
– Прекрасно, – отвечает святой Петр и снова открывает дверцу, ведущую на лестницу.
Внизу на женщину набрасываются бесы: они осыпают ее ударами, кусают, приковывают к скале. Отовсюду слышны вопли, из земли поднимается зловонный пар.
Появляется дьявол-великан с большими вилами и, глядя на нее, вонзает их в ее тело.
– Ой!
Он продолжает.
– Что такое? – возмущается женщина. – В прошлый раз здесь все было по-другому. Почему такая перемена?
Дьявол со смехом колет ее вилами и отвечает:
– Не надо путать туризм и иммиграцию!»
Из скетча Дариуса Возняка «После меня хоть потоп».
94
…18 …19…
В этот момент звучит пожарная сирена, на публику и на сцену льется вода. Под холодным душем у Лукреции Немрод мигом пропадает охота смеяться. Струи воды обдают весь зал. Отовсюду рвутся языки пламени. Публика в панике. Открываются аварийные выходы, и люди, давя друг друга, бросаются туда.
Тадеуш Возняк спешит на ринг и отвязывает Мари-Анж. Лукрецию он оставляет в кресле. Как ни извивается молодая журналистка, прочные кожаные ремни не поддаются. Зрители покидают зал, по которому стремительно распространяется огонь.
Струи воды не справляются с пожаром. Лукреция уже грызет свои путы, как попавший в силки зверек. От дыма щиплет глаза, она надсадно кашляет.
В дыму к ней приближается неясный силуэт и начинает ее развязывать.
– Не очень-то вы торопились, Исидор… – выдавливает она, не переставая чихать и кашлять.
– Не ворчите, а то я пожалею, что вмешался.
– Апчхи! Я не нуждалась в вашей помощи, все и так шло отлично. Я бы разобралась сама. Апчхи!
Исидор возится с особенно тугой пряжкой у нее на предплечье.
– Вы так преуспели, что уже схватили 19 из 20, – напоминает он, пытаясь перепилить твердую кожу зубчатым ключом из своей связки.
Она кашляет, ловит ртом воздух.
– Не 19, а 18, у меня еще был запас прочности, но вы помешали мне отомстить.
Огонь приближается. С потолка падают охваченные пламенем балки.
– Могли бы придумать что-то еще, необязательно было разрушать театр.
– Критиковать легко, творить гораздо труднее.
Лукреция прикусывает язык.
Исидору никак не поддается последний ремень. Он пускает в ход ногти, зубы. В театре остались только они двое. Пожарная тревога стихла, водопад прекратился, но шум и треск пожара рвут барабанные перепонки. Все затянуто едким серым дымом. Осыпанная искрами балка падает с потолка, разрезая воздух, и ударяет Лукрецию в плечо.
Она, наглотавшись дыма, теряет сознание. Журналист, прилагая все силы, отрывает от кресла подлокотник, к которому пристегнут ремень. Потом он хватает Лукрецию на руки и выносит из театра. На улице, положив ее на асфальт, он пытается отдышаться.
Она по-прежнему не шевелится. Он, поколебавшись, делает ей искусственное дыхание. Она не сразу реагирует, ему приходится несколько раз припадать к ее рту. Наконец она открывает глаза.
– Чего ни сделаешь… – Она заходится кашлем. – Чего ни сделаешь, чтобы добиться вашего поцелуя, Исидор!
На эту фразу ушли все ее силы, и зеленые глазища прячутся под веки.
95
1528 г.
Франция. Монпелье.
Кучка студентов-медиков выкапывала на кладбище трупы.
То был единственный оставшийся у них способ проникнуть в тайны человеческой анатомии. Даже зная, что за подобное святотатство им грозит смертная казнь, они были так увлечены своими научными изысканиями, что не собирались отказываться от вскрытия мертвецов.
Бригаду с заступами и лопатами возглавлял высокий представительный человек по имени Франсуа Рабле. Он был лишенным сана бенедиктинцем, отцом двух детей, самым обаятельным в их студенческой братии. Он не только владел дюжиной языков, в том числе древнееврейским, греческим и латынью, но и сочинял стихи, добиваясь успеха у девушек, внимавших его лирическим виршам.
Когда студенты из Монпелье не выкапывали мертвых и не врачевали живых, они тайком собирались в подвалах, чтобы выпивать, танцевать и веселиться до зари. Они любили богохульные песенки и загадки. Вдали от лишних глаз и ушей они потешались над церковниками-реакционерами, над профессорами теологии парижской Сорбонны, над всеми важными буржуа и аристократами, навевавшими на них смертельную скуку.
В конце концов проделки Франсуа Рабле и его окружения вызвали недовольство. Несмотря на то что большинство из них стали блестящими врачами, их тайные сборища возбуждали зависть и превратились в притчу во языцех. Пришлось им бежать из города.
Весной 1532 г. Франсуа Рабле поступил лекарем в больницу «Лионский Божий дом» и стал обучать студентов медицине Гиппократа и Галена. Там он познакомился с поэтом Жоашеном дю Белле, взявшим его под свое покровительство. В июле того же года тот позвал Рабле с собой в Бретань и там привел в необыкновенное тайное место, где познакомил со скрытой от других наукой. Кроме того, Жоашен дю Белле дал ему прочесть сочинения великого нидерландского писателя Эразма.
То было откровение. Франсуа Рабле полностью забросил поэзию и заделался романистом. В том же году он опубликовал под псевдонимом Алькофрибас Назье (анаграмма Франсуа Рабле) комический текст под названием «Пантагрюэль, сын великана Гаргантюа, король дипсодов, показанный в его доподлинном виде, со всеми его ужасающими деяниями и подвигами».
В этом плутовском романе Франсуа Рабле пародировал великие рыцарские романы и смеялся над знатью и святошами. Он прославлял народную смекалку, оставляющую в дураках важных властителей. Его герой-весельчак, великан Пантагрюэль, любил праздники, блуд и вино. В своей книге он, не называя Эразма по имени, прославлял его, объявлял себя его духовным сыном и обещал развивать его философию.
Невзирая на огромный успех книги в народе, эрудиты упрекали ее в вульгарности и грубости языка. Под давлением епископов книгу объявили «еретической» и «порнографической».
Вследствие этого ее внесли в Index Librorum Prohibitorum (список официально запрещенных книг).
Это не помешало писателю-врачу издать спустя два года под тем же псевдонимом Алькофрибас Назье продолжение «Пантагрюэля» – «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля».
В этой книге он остался верен себе и даже пошел дальше в разнузданности, перемешав политику, безудержную распущенность и едкую критику (например, он сравнивал достоинства разных «подтирок», от птенцов до дубовых листьев), проявляя недюжинную фантазию. Среди его персонажей фигурировал даже реальный Франсуа Вийон.