– Совершить на сцене промах – вот его «призрак»!
Звучит одобрительный смех.
Очередная сценка пользуется успехом. Вызывают клоуна номер 4. Он зовет за собой других участников своего номера.
Тем временем Стефан Крауз напоминает со сцены, что Циклоп не только смешил, но и основал Школу смеха и Театр Дариуса, чтобы поддерживать новое поколение комиков.
Какой удивительный контраст между всем хорошим, что звучит о нем со сцены, и всем плохим, что болтают за кулисами! Не знаю, что и подумать…
– Идемте, кажется, путь свободен, – зовет Исидор.
Но в тот самый момент, когда они собираются улизнуть, клоун номер 7 отвешивает молодой журналистке звонкий шлепок.
– Что, вошла во вкус? Жду не дождусь увидеть тебя на сцене!
Удивленная Лукреция вглядывается в лицо с красным носом и перевязанным глазом.
Мари-Анж!
– Ты хоть знаешь, что должна делать пара номер девятнадцать? – насмешливо интересуется та.
Лукреция невозмутима.
– Знаменитый скетч Дариуса «Раздевание», стриптиз под болтовню.
Молодая женщина сжимает кулаки.
– Сейчас не время привлекать к себе внимание, – шепчет ей Исидор.
– А-а, ты здесь с папочкой! А я принимала тебя за сиротку! Поздравляю, ты его нашла! – не унимается Мари-Анж.
Лукреция кусает губы.
– Знаешь, что всегда меня в тебе огорчало, Лукреция? Отсутствие чувства юмора! Ты насмешила меня только в то Первое апреля. Превзойдешь себя сегодня?
Лукреция уже готова ей врезать, но Исидор, знающий нрав своей партнерши, успевает встать между ними.
– Приготовиться номеру семь, – звучит голос распорядителя.
– Увы, друзья мои, как мне ни хочется продолжить эту беседу, долг превыше всего.
Исидор наклоняется к уху Лукреции:
– Учтите, в следующий раз, увидев, что вы не владеете собой, я вас оставлю. Не собираюсь терять время на неврастеничку, не умеющую держать себя в руках и кидающуюся на людей, как бык на красную тряпку. Бежим!
Но далеко им не уйти. Собакоголовый охранник возвращается, и им приходится терпеть дальше.
Остальные клоуны, ожидающие своей очереди, продолжают судачить.
– Эта Мари-Анж Джакометти, похоже, спала с Дариусом, – сплетничает клоун номер 11.
– Не только с ним, но и с его братьями. И со всей охраной заодно!
Веселый смех.
– А по-моему, Дариус был молодцом, – возражает клоун номер 9. – Я женщина, а он не только помогал мне, но и всегда проявлял уважение.
– А как же, ты ведь не такая красотка, как Мари-Анж, ты годишься для фильмов Феллини, а не для фильмов Тима Бертона.
Смех.
– Ну и пусть, зато Дариус был настоящей звездой, а вы – шайка завистников. Если бы не этот вечер его памяти, вам бы не видать «Олимпии» как своих ушей!
Выкрикнув это, номер 9 пятится, чтобы не получить оплеуху от посрамленных коллег.
Не желаю выть вместе с волками.
Молодая научная журналистка не сводит глаз с экрана, надеясь на провал своей бывшей приютской подружки. Но та, подстегиваемая, должно быть, желанием ее впечатлить, превосходит себя и заставляет публику кататься от хохота.
И тут из громкоговорителя раздается: «Изменение программы, вместо номера восемь выйдет пара номер девятнадцать, приготовьтесь!»
Исидор и Лукреция застывают как в столбняке. Охранник не сходит с места, теперь его развлекает беседой пожарный Фрэнк Тампести.
О побеге можно не мечтать! Попались как мыши в мышеловку!
– Один вопрос, Лукреция. Я последовал за вами, положившись на вашу интуицию. Теперь нас зовут на сцену. Что мы, собственно, будем там делать?
Она смотрит в листок с текстом, полученный от распорядителя, но не может сосредоточиться, чтоб выучить его наизусть за двадцать секунд. Исидор обливается потом.
За ними уже идут. Ассистент ведет их туда, откуда видна заканчивающая выступление Мари-Анж. Последний взрыв смеха, и зал награждает ее благодарными аплодисментами.
Занавес закрывается, Мари-Анж возвращается за кулисы. Наступает очередь номера 19.
Мари-Анж появляется в первом ряду партера. Сцена снова залита светом, Стефан Крауз объявляет в микрофон:
– Теперь мы выходим на международный уровень. Поприветствуем пару из Квебека, Давида и Ванессу Битоновски! Они сыграют нам сценку «Стриптиз». Предупреждаю, это будет незаурядное зрелище!
Ассистент манит пару к белой полосе.
– Вам везет, публика хорошо разогрета.
Лукреция и Исидор ждут посреди сцены, касаясь лицами красного бархата занавеса.
Как странно, это очень похоже на другое, давнее мгновение…
Красный бархатный занавес медленно открывается.
То давнее мгновение – это… мое рождение.
Когда-то у меня была мама, я была у нее внутри.
Когда-то вокруг было черно, потом я увидела красные стенки, они разошлись, и я оказалась на свету.
А потом были взгляды. Люди смотрели на меня и чего-то от меня ждали.
Тяжелый красный занавес «Олимпии» раздвигается, и два журналиста оказываются перед набитым до отказа залом, под сотнями нацеленных на них взглядов.
За слепящими прожекторами Лукреция различает телекамеры, напрямую передающие картинку еще миллионам глаз во Франции и всем франкоговорящим в мире.
Она чувствует, как по шее потоком стекает пот. В первом ряду сидит министр культуры, при нем гроздь политиков. Тут же знаменитые актеры и семеро выступивших раньше клоунов.
У всех доброжелательные лица.
Она видит Мари-Анж, та ей подмигивает.
Справа еще политики, журналисты, Кристиана Тенардье в вечернем туалете, с ожерельем на шее, похожем на стетоскоп.
Что-то в момент моего рождения пошло не так.
На меня смотрели и чего-то от меня ждали.
А я не делала этого.
Стоящий рядом с ней Исидор тоже превратился в соляной столб.
Правда, он чуть улыбается и телепатически транслирует ей простой вопрос:
Ну, дорогая моя Лукреция, что теперь?
109
«Трое хоронят общего друга. Стоя над гробом, они гадают, что сказали бы о них, если бы на его месте, в незакрытом еще гробу, лежал один из них.
– Мне бы, – говорит один, – хотелось услышать, что я был хорошим отцом семейства, любим детьми и женой, никогда их не подводил.
– Мне бы, – говорит второй, – хотелось услышать, что я был отличным преподавателем, умел привить моим ученикам трудолюбие.
– А мне, – говорит последний, глядя в гроб, – хотелось бы, чтобы люди сказали: «Смотрите-ка, он шевелится!»
Отрывок из скетча Дариуса Возняка «Последняя воля на краю пропасти».
110
– Начинайте! – шепчет из-за кулис ассистент.
Лукреция Немрод и Исидор Каценберг не шелохнутся, совсем как кролики, ослепленные фарами готового их раздавить грузовика.
Исидор будет на меня зол, но я чувствую нечто, что определит продолжение нашего расследования, и понять это можно, только примерив на себя то, что испытывают на сцене юмористы.
Она старается не мигать.
Когда я родилась, на меня тоже смотрели, ожидая, что я что-то сделаю, но я этого не делала, и они забеспокоились…
Обращенные на нее взгляды пронзают ее, как стрелы.
Я умираю.
Нет, умереть – это гораздо лучше. У смерти нет последствий. Труп редко вызывает смех. В худшем случае он жалок. Сотни людей здесь и еще миллионы телезрителей удивляются: «Чего она ждет, почему не смешит нас?»
Я больше не существую.
На меня смотрят только для того, чтобы убедиться, что меня нет, – ужаснейшее чувство, какое я когда-либо испытывала.
В конце концов, даже в то 1 апреля, устроенное Мари-Анж, я была смешна только прыщавым девчонкам.
А здесь тысячи, нет, миллионы глаз…
Я умираю.
Что будет дальше?
Мне хочется пошевелиться, но никак не получается.
Медленно дышать. Заставлять биться сердце. Глотать.
Что меня сюда привело?
И эта Тенардье в переднем ряду!
Следящая за мной Мари-Анж.
Вся эта жизнь – огромный заговор с целью приблизить эту секунду, когда я бью все рекорды отчаяния.
Я чувствую, что разрушаюсь изнутри. Черная дыра в сердце всасывает мою плоть, мою душу.
МНЕ КОНЕЦ.
Единственное утешение – что в этой чудовищной ситуации я не одна.
У меня есть товарищ по несчастью. Еще одно ужасное совместное испытание.
ЧТО ПРОИЗОЙДЕТ СЕЙЧАС?
В зале нарастает недоумение.
Некоторые от смущения грызут ногти.
Двое клоунов на сцене, один высокий и толстый, другой маленький и щуплый, стоят, стиснув зубы и не проявляя никаких чувств.
В больничной палате, в день моего рождения, моя собственная мать, наверное, считала меня жалкой, заслуживающей пощечин, и переживала, что нельзя наказывать ребенка уже в первые секунды его жизни.
А Я ЗАСЛУЖИВАЛА НАКАЗАНИЯ.
Хорошего шлепка, который научил бы меня приличиям: родилась – изволь сказать «здравствуйте, спасибо, пожалуйста».
Здравствуй, вселенная.
Спасибо, жизнь.
Спасибо родителям, что меня зачали.
Спасибо матери, что носила меня девять месяцев и превращалась из-за меня из красотки во что-то бесформенное.
Спасибо матери за то, что терпела головокружение, обмороки, отяжелевшие груди, и все по моей вине.
Спасибо акушеркам, что извлекли меня из липкой утробы, с моими узкими плечиками, с большой головой, с вывернутыми коленками и с ручками как у разломанной марионетки.
Спасибо матери, что вынесла боль моего появления на свет.
Но я, такая неблагодарная, ничего этого не сказала.
Потому, видать, она меня потом и бросила. Мой отец тоже был, наверное, там, среди смотревших на меня людей, тоже ждал, что я что-то сделаю, и был разочарован тем, что я этого не делала.