– Теперь понятно, откуда там лестницы, лифты, вода, электричество, комфортные условия для нескольких сотен людей.
– Этот остаток немецкой оккупации не вызывал большого интереса. Немногие, кто был в курсе, считали его частью Атлантического вала, превратившейся в зловонную свалку. Наш тогдашний Великий магистр предложил министру обороны тайно передать объект нам, что и было сделано. 1 апреля 1947 года GLH переехала на маяк и навела там порядок.
– Там вы наконец зажили спокойно.
Она встает и указывает на портрет мужчины в фиолетовом облачении – лысого, с сигаретой в зубах.
– Тогда нашим Великим магистром был он, Пьер Дак. Во время войны он руководил подпольным радиовещанием «Французы говорят с французами» под эгидой Лондонского радио. Как деятеля Сопротивления его схватили и бросили в застенок. Он бежал и стал из Лондона высмеивать правительство Виши.
– Знаменитый лозунг «Радио Парижа лжет, радио Парижа немецкое» под музыку «Ла Кукарача»! – демонстрирует познания Исидор.
– Браво, это мало кто знает! После войны Пьер Дак и его друзья Франсис Бланш, Рене Госсини и Жан Янн изобрели жесткий юмор. Так возрождалась GLH. Мы проникали в сатирические журналы, в издания комиксов, в политические газеты, потом на радио, на телевидение, в кинематограф. Без нас не было бы фильмов с Бурвилем, Фернанделем, де Фюнесом.
Она не может сдержаться и гладит закрытый чемоданчик с BQT.
– После смерти Пьера Дака управление переходило из рук в руки людей, не пользовавшихся известностью за пределами маяка. Движение становилось все герметичнее, отрывалось от окружающего мира. Нас тайно финансировали щедрые дарители, часто из числа прославленных комиков и кинопродюсеров. Так мы пришли к полной автономии и к регулярному анонимному сочинению шуток.
– Тех, что звучат в бистро и в школьных коридорах, тех, что помещают на обертках сладостей?
– Любых, но с одной и той же философией: обличение тиранов, ретроградов и зазнаек, борьба со святошами и с занудами, против суеверия и расизма. Можно обо всем говорить, надо всем смеяться, лишь бы с уважением к человеку, а не с намерением его унизить.
– У вас была своя школа?
– Конечно, на маяке велась учеба. Мы повышали квалификацию юмористов, подсказывали им темы для шуток. Борис Виан был из наших. Это он обнаружил, что «выход – это вход, которым пользуются наоборот» и что «говорить об идиотах в наши глубокомысленные дни – единственный способ доказать наличие у тебя свободной независимой мысли».
Лукреция уже подметила, что цитирование юмористов – местный вид спорта: вся GLH только этим и занимается.
– В мае 1968 года мы стояли за студенческим движением, снабжали его лозунгами, афишами, гэгами: «Под мостовой пляж», «Запрещать запрещено», «Не желаю тратить жизнь на заработки», «Будьте реалистами, требуйте невозможного», «Беги, позади тебя старый мир». Все эти юмористические лозунги придумали наши творческие люди из маяка-призрака.
– Но Май-68 провалился, – напоминает Лукреция.
– У нас была идеологическая программа нового общества. Студенты и профсоюзы слушали нас вполуха. Личные интересы и политический эгоизм пересилили истинное желание изменить мир. После провала Мая-68 мы решили действовать коварнее. Через наш английский филиал мы поспособствовали созданию британской комической группы «Монти Пайтон».
– За ними тоже стояли вы? – с воодушевлением переспрашивает Исидор. – Обожаю их! С ними никто не сравнится.
– «Монти Пайтон» – полные беспредельщики, совсем не знают берегов. Дошли до того, что как-то раз сочинили скетч про… BQT!
Беатрис встает и идет мимо портретов своих предшественников к двери, на которой висят плакаты с кадрами из фильмов. На одном группа «Монти Пайтон».
– Помню, это скетч «Самая смешная на свете шутка»! – радуется Исидор Каценберг.
– «Монти Пайтон» попросили у нас разрешения намекнуть на BQT. Один из них, Грэм Чепмен, учившийся на маяке, сказал Великому магистру: «BQT – это так невероятно, что никто не способен вообразить, что она может существовать».
– Неужели тогдашний Великий магистр позволил выдать миру величайший секрет вашего общества? – не верит Лукреция.
– В 1973 году это был еще Пьер Дак. Он уже состарился, устал, но по-прежнему любил дерзость. Это показалось ему забавным. Скетч «Самая смешная на свете шутка» был впервые показан в апреле 1973 года в их программе «Летающий цирк», между двумя другими сценками «Монти Пайтон», и люди смеялись «как положено».
– Невероятно! – ахает научный журналист.
Беатрис возвращается в кресло, ей трудно оторвать взгляд от стального чемоданчика. Ее ладонь благоговейно гладит сталь, во всем ее облике сквозит ностальгия.
– Лично я здесь с 1991 года. Мой отец был комиком, и с ним сыграли грязную шутку…
Она мрачнеет. Исидор понимает, что произошло что-то серьезное, и просит рассказать.
– Он играл в большом, на триста мест, театре. Однажды он начал выступать, и при первом скетче никто не засмеялся. Он сохранил спокойствие и продолжил, но второй скетч тоже не вызвал смеха. Он отыграл всю программу при гробовом молчании зала.
Ужас какой!
– На протяжении всего спектакля не засмеялся ни один человек из всех трехсот. Ни звука из зала! Улыбок – и тех не было. Триста непроницаемых физиономий, глухая стена.
Бр-р… Кошмар!
– Все это были статисты, которым заплатили, чтобы они не смеялись. Таким был «комический» замысел телепостановщика.
– Триста человек не смеются все полтора часа? Оглушительная тишина! – сочувствует Лукреция, помнящая собственный страх сцены.
– Для комика это худший кошмар. Он был белый как мел, весь трясся. Публика, очевидно, сочла это забавным. Так в Средние века находили забавными публичные пытки.
Рассказчица вдруг умолкает.
– Что было дальше? – торопит ее Лукреция.
– Отец сделал вид, что остался равнодушен к тому, что угодил в ловушку, а потом взял и покончил с собой. Обошелся без BQT, хватило веревки и табуретки.
Беатрис опускает глаза.
– Так я узнала, что юмор – не панацея. Чтобы рассмешить ближнего, можно совершать настоящие подлости.
Мне ли этого не знать! Мари-Анж научила меня уму-разуму.
– Эта драма заставила меня вступить в борьбу против «плохого юмора». Я решила, что лучшее место для этого – здесь, у скрытых истоков. Отец рассказывал мне об этом за несколько месяцев до ухода. Я приехала сюда, прошла посвящение, участвовала в дуэли, победила. Начала подниматься вверх, стала преподавать. И вот однажды…
– Вы увидели, как высаживается Тристан Маньяр, – договаривает за нее Исидор.
– Он искал «место, где рождается юмор». Двигаясь к истоку одной шутки, от рассказчика к рассказчику, он добрался до нас. Я стала его учить, подготовила к дуэли. И надо же было такому случиться, чтобы его противником оказался его импресарио, последовавший за ним!
– Джимми Петросян?
– Собственной персоной. Тристан выиграл и стал стажером GLH.
– …и вашим близким другом, – догадывается Исидор.
Она быстро преодолевает удивление.
– Все так. Учеба нас сблизила. Под землей, вдали от всего, наша страсть вспыхнула с особенной силой.
– Красота! – восхищается Исидор.
Он забыл, что ради великой любви под маяком Тристан Маньяр бросил жену и детей. Не знаю, хватит ли им юмора, когда они узнают всю эту историю.
Взгляд Беатрис теряется вдали.
– Когда подал в отставку по старости следующий за Пьером Даком Великий магистр GLH, прошли выборы, на которых был единогласно выбран Тристан.
Она показывает на портрет Тристана Маньяра во всем сиреневом. Обоим журналистам трудно узнать в этом зрелом улыбающемся мужчине морщинистого бородача, агонизировавшего в темной комнате.
– Всегда в подземелье, под маяком… Вы не страдали от клаустрофобии?
На это Беатрис отвечает широкой улыбкой.
– Юмор – как большое окно у нас в голове. Благодаря юмору мы не испытываем недостатка тепла и света. Здешняя повседневная жизнь состояла из смеха и шуток. Это был рай. Мы поддерживали связь с некоторыми звездами, наведывавшимися к нам, но соблюдавшими секретность.
– Де Фюнес?
– Нет, Бурвиль. – Она показывает на портрет комика в фиолетовом одеянии.
– Колюш?
– Нет, Депрож. Нас не все принимали, некоторые нас принципиально презирали. Были и завистники. Помните телевизионщика, косвенно убившего моего отца. Постепенно набрали силу люди одного с ним пошиба, чей юмор противоречит нашим принципам уважения к личности.
– Вы о ком?
– Юмор – это энергия вроде атомной. Можно построить АЭС, которая будет делать жизнь людей удобнее, а можно сделать атомную бомбу, которая убьет миллионы.
– Как молоток, – подхватывает Лукреция, вспоминая объяснения своего коллеги. – Его можно использовать при строительстве дома, и им же можно разбивать головы.
– Инструмент не важен, важно сознание того, кто им пользуется. Все зависит от мотиваций пользователя новой технологии. У тиранов есть подручные-юмористы, помогающие делать население бессильным перед тоталитаризмом.
Мотивация – вот одна из отмычек!
– Эта колоссальная энергия может попасть в руки к опасным людям. Так возникло новое явление, мы назвали его «юмором тьмы». Побудить смеяться над бедой моего отца, над иностранцами, над женщинами, над умственно отсталыми, над бедняками… Унижать смехом других – тоже юмор.
– Ирония и цинизм – разные вещи, – формулирует Лукреция.
– Юмор – это аристократия духа. Но в грязных руках он становится разрушительным.
Журналисты начинают догадываться о цели этого разговора.
– Сейчас доброкачественных и злокозненных юмористов поровну. Но злокозненные порой используют доброкачественных как ширму для продвижения мерзких идей. Здесь, в GLH, мы внимательно следим за этой волной юмора тьмы, способной утопить юмор света.
– Злыдни всегда остроумнее добряков, – соглашается Исидор.
– Под видом провокации некоторые юмористы отстаивали ревизионистские и расистские теории, утверждая, что все это просто «смеха ради».